Завтра.

На востоке кипит рассвет. Он заходится где-то за бесконечными плоскими крышами и светит в глаза яркими лучами. Хотя он еще не несет обременительной жары раннего утра, но уже мешает спать и светит искрами восходящего солнечного пожарища. Девушки сидят на крыше, завернутые в пледы, словно куколки какой-то огромной бабочки, имя которой – любовь. И смысл не в том, что, скорее всего, они являются одним целым. Это, как правило, обычно никто не принимает в расчет, доказывая с яростью и целеустремленностью, что они вдвоем, что их отношения – аморальны! Главное здесь – связавшее их чувство. Безгранично широкое, глубокое, отвратительно липкое и цепкое, такое же плотное, как запах сирени в начале мая. Старая гирлянда мигает, напоминает о Новом Годе и холодном снеге, колком ветре со снежинками, вечно танцующими своей бесконечный мерзлый танец. Гирлянда мигает всеми возможными цветами, что могут воспроизвести светодиодные лампочки, она похожа на россыпь пролившихся с Млечного Пути звезд: таких же искрящихся и непритязательных в оценке поведения, как и многолетние дубы в старых парках. На улицах просыпается жизнь, и со звоном все-таки упавшей початой бутылки шампанского звучит первый выстрел торпеды. Лиловая дымка сиреневого запаха щекочет ноздри, заползает под плед и окружает благовонием, защищает от окружающего мира. – Говорят, что запах сирени является хорошим успокаивающим средством. Говорящая не выглядит старше 17, ее волосы немногим длиннее уровня «по плечи» и косая челка на правый бок развеваются на еще прохладном утреннем ветру просыпающегося весеннего дня. – Говорят. Ей вторит девушка старше двадцати. Ее глаза вспыхивают зеленым из-за сполохов отсветов гирлянды, она похожа на маленького лесного эльфа, потерявшегося на холодных крышах древнего города на море. – Марта, что-нибудь случилось? Солнце поднимается все выше. Оно необъятно, огненный диск расползается по всему небосводу, затапливает окружающее восковым свечением. Проснувшиеся птицы заливаются хриплыми ото сна трелями и воспевают грязный рассвет в пропахнувшем бензином городе и умершую гордость крылатых созданий. Ветер поднимает пыль с набережных. – Ничего. Пыль закручивается в маленькие вихри, перемещается с места на место и издали похожа на живые барханы необъятной пустыни, где смерть и есть жизнь, где переплетается засуха и плодородие в единое целое. – Ты не выглядишь как человек, у которого ничего не случилось. Я повторяю: что произошло? Пушистые комки поднимаются в воздух, закручиваются и падают в реку. Какой-то маленький мальчик с кровоточащими коленками тыкает крошечным пальчиком в воздух, кричит матушке и что-то пылко ей объясняет. А та стоит, слегка наклонившись, словно пригорюнившись, в ее зубах зажата дымящая сигарета, а глаза пусты, как дно бутылки рано утром. Реалисты сочтут ее плохой матерью без образования и без прав иметь сына. Оптимисты – что мальчик исправится, вырвется из порочного круга и даже ни разу не приложится к горлышку дьявольского соблазна. – Ничего серьезного. Пыль, упав в воду, создает темно-желтые круги. Они похожи на расцветку грязной мостовой после цветения одуванчиков. – Марта. Пожалуйста. Девушка поворачивается и до рези в глазах всматривается в такие любимые напротив. Они горят, искрят оттенками радостно мерцающей гирлянды и больше похожи на маленькие звездочки. – Я… В общем… Женщина, владелица квартиры, всерьез обеспокоена тем, что ты так часто ходишь ко мне. Пыль, сомкнув на себе круг взглядов, взмывает в воздух и падает на крыши. Что-то вроде теплого снега с претензией на красоту. – Она думает, что мы – пара? Пыль плавится под натиском солнечного огня, горит по краям, взмывает обожженными ошметками в воздух и кружится, кружится, кружится. – Она догадывается. Пыль взрывается гремучей смесью. – Мы сами выбрали этот путь. Все человечество строится на двух базисах: размножение и обеспечение условий проживания. Марта нервничает, ей явно не по себе. – И что? Небо расцвечивают привычные серые оттенки, город ожил и все его мышцы теперь скрипят, работают, производят движение подобно урагану. – Мы отказались от одной из основополагающих ветвей человеческий отношений в принципе – у нас не может быть общих детей. По сути дела мы – брак производства, решившие обмануть систему. Она дала нам указание быть счастливыми, мы восприняли это по-другому. Мы наплевали в лицо всем и каждому, кто твердит, будто все это, все, что царит между нами – аморально. Мы, ты понимаешь, мы. Тебе должно быть не важно ее мнение, мы же не в ее кровати совершаем прелюбодеяния! Гирлянда искрит и гаснет. Марта поворачивает голову, улыбается, всматриваясь на погасшие лампочки, словно символизирующие ее практически угасший страх. Она приподнимает край своего пледа и хлопает по месту рядом с собой. – Иди ко мне, Мирра. Девушка поднимается, проходит пару шагов, попутно пиная бутылку с остатками шампанского и садится рядом. – Я люблю Питер. Марта ловит пыль, рассматривает ее на солнце и жмурится от удовольствия. – А я люблю запах сирени. Девушки сидят на крыше, завернутые в пледы, словно куколки какой-то огромной бабочки, имя которой – любовь. И смысл не в том, что, скорее всего, они являются одним целым. Главное здесь – связавшее их чувство. Безгранично широкое, глубокое, отвратительно липкое и цепкое, такое же плотное, как запах сирени в начале мая.