Определенно, нет

Когда Ваймс сообщает о готовящемся заговоре, Ветинари реагирует непредсказуемо, даже странно. То есть, конечно, сложно судить, что из поведения патриция следует записывать в графу «странно», а что – в «более чем обыкновенно», особенно, учитывая, что они имеют свойство время от времени перемешиваться. Но некоторые представления о том, как должен действовать в подобной ситуации среднестатистический патриций, Ваймс все же имел, и поведение Ветинари не вписывалось в услужливо рисуемую ему воображением картину. А Ветинари реагировал… черт подери, он не реагировал никак вообще. Не выгибал вопросительно, укоризненно или иронично бровь, не всматривался долго и пристально, не вдыхал глубоко, сквозь зубы. Если бы Ваймс сообщил, что Сэм-младший на днях выговорил свое первое слово, реакции было бы и то больше. — Тебя это совсем не волнует? – раздраженно спрашивает он наконец. — Что конкретно? – уточняет, слегка нахмурившись, Ветинари, но тут же лицо его проясняется. — О, ты имеешь в виду... хм... так называемый заговор. Будь покоен, с моей стороны все меры приняты. Со стороны Стражи — тоже будут. Ваймса резко бросает в жар: патриций не понимает. Не помнит предыдущую революцию и, кажется, не хочет вспоминать. — ...предположим, да, бунт удастся, они свергнут меня — и что дальше? Откликается Ваймс немедленно: — Заточат в темницу. — О, мы это уже проходили, — насмешка чередуется с некоторой горечью, Ветинари ведет пальцами вдоль линии ключиц, второй рукой подпирает голову, подушка... впрочем, черт с ней, с подушкой. В списке ненавистных патрицию вещей удобство идет первым пунктом, Сэму пришлось выучить это в первую же ночь, что провел он на узкой — почти походной койке — кровати Ветинари. На его кровати, рядом с ним, прижимаясь к нему, целуя его, оглаживая его бедра. Вообще Ваймс подозревает, что, составь он подобный список «йа нинавижу», на первом месте стояло бы имя Ветинари. С этим надо мириться, как и с... Ваймс не помнит, с чем еще в жизни он мирился по-настоящему, и шрам на правом глазу ноет в подтверждение того. — Тогда повесят, — фыркает он. — Я предстану перед богом? — в глазах Ветинари — мальчишеское любопытство, блекло-голубое, как кромка воды около берега. У яремной впадины рука замирает, поднимается к кадыку, волной спускается вниз. Ваймс мирится с той волной, что растет в нем навстречу умелым пальцам Ветинари, горячему рту, прижимающемуся к низу живота. Все это — пальцы, губы, шершавый язык, само ощущение присутствия>/i> — исчезает, стоит только командиру Стражи закрыть глаза. Недовольно он ерзает на еще не сбитых — надо исправить — простынях, поднимает веки, чтобы понять, в чем дело, но Ветинари всего лишь расстегивает многочисленные мелкие пуговицы на брюках. — Нас сразу сожгут в огне преисподней, — отрицательно качает головой Ваймс. — Мне всегда казалось, что это как-то излишне многоступенчато... Сэм. Умирать и гореть после смерти?.. Боги похожи на политиков. — Справившись, наконец, с брюками, Ветинари вновь приникает к Ваймсу, зажимает в одной руке их возбужденные члены, вынуждая тесно тереться друг о друга, второй — прикасается к лицу стражника. — В таком случае у них хреново получается. Ваймс мирится с тем, что тело само вскидывается нужным образом, когда Ветинари наконец стряхивает легкую лень и разводит в стороны его колени, и воздух со свистом проходит между не до конца сжатых зубов, и на песчаной отмели вода становится совершенно прозрачной. — Позволь тебе прояснить, — Ветинари заговаривает мягко, как с непослушным ребенком, вкрадчивый тон действует сильнее, чем кажется. <i>Обычно действует, сейчас вырывает из груди Ваймса несдержанные стоны. — Я нужен людям. Тиран, который способен предоставить стабильность, априори лучше тирана среднестатистического. А именно такой, увы, придет мне на замену. А изливаясь во все еще сжимающую плоть ладонь, понимает, что готов — черт подери, он готов смириться, после стольких лет, которые должны вызывать в памяти картины тяжелой службы, революции, нападения дракона, Убервальда, но вызывают нечто совершенно другое. Например, Ветинари, который, оказывается, лучше понимает без слов и в свою очередь наполняет каждое их короткое переглядывание смыслом, не поддающимся переводу в словесную форму. Или, например, деловые бумаги, которые патриций называет важными, но которые теряют всякое свое значение, если опрокинуть самого Ветинари на стол и целовать, сжимать, плавить, и слушать, как всего в нескольких сантиметрах, но в то же время в нескольких тысячах световых лет от них на пол летит чернильница. Например, что на стене Продолговатого кабинета можно не только вымещать злость кулаком, но и вдавливать в нее патриция и чувствовать его упирающийся в бедро Ваймсу напряженный член, и у Ветинари по крайней мере будет опора, когда Ваймс положит на пах ладонь. Например, что иногда ночами Ветинари действительно спит, почти не дыша во сне, тихо, отодвинувшись на край кровати. Что при этом он действительно может упасть, а Ваймс — может этого не допустить, прижимая его к груди и в свою очередь засыпая, уткнувшись ему в плечо. Проваливаясь в сон, Ваймс думает о двух вещах, каждая из которых плавно перетекает в другую. Первая — он готов смириться со всем, кроме самого неизбежного — что однажды Ветинари уйдет. Вторая — пока Ваймс все еще ступает по мощеным улочкам Анк-Морпорка, неизбежным это не станет. Определенно, нет.