Контроль

*** Когда на последнем рывке к цели смертоносный красный луч вспахивает землю, шутя превращая в пыль корку запекшегося асфальта и бетона, даже самым опытным бойцам больше уже не понять, что происходит в этом хаосе. Пыль вздымается беспросветным тёмным облаком, и они будто ныряют в саму смерть, клубящуюся и горячую. Никто из них больше не видит её, бежавшую впереди фигуру. Они могут только истово надеяться на то, что она достигнет своей цели — и это спасёт всех. Их вера в неё отчаянна и иррациональна, словно вера в милосердное вмешательство божества. Никто не думает о том, что это за цель, почему она такова. Почему так гостеприимно распахнут в небесах белый мерцающий луч, ведущий на Цитадель — именно здесь, именно сейчас. Эта война с самого начала нарушала все законы логики и здравого смысла, и они все так устали на ней, что почти совсем перестали задавать вопросы. Сейчас сил хватает только на выживание и надежду. А бой продолжается. Тем, кого не сбило с ног, нужно бежать и отстреливаться, скрываться в укрытиях и стрелять снова, и, может быть, тем самым дать шанс встать тем, кто еще сможет встать. Бой то сжимает время, то растягивает его, и, в промежутках между выстрелами крича ей «Шепард!», они почти что не успевают осознать, что не слышат ответа. Время течёт вперёд безумными кульбитами, едва ли не делая в ритме битвы пару шагов назад, и никто из них не сможет сказать, через сколько секунд — или минут, или часов? — попыток помочь друг другу и изматывающей стрельбы ослабевает поток бездумного жнецовского мяса и немного оседает пыль. И тогда что-то случается. Белёсый луч пару раз мигает и гаснет, словно мгновенно втягивается обратно в Цитадель, а пропитанный гарью воздух Земли вдруг резче самого резкого крика прорезают несколько секунд почти абсолютной тишины. А затем тишину снова разбивают глухие удары великанских шагов и натужный визг металла. Это Жнецы, разом бросив стрельбу по отрядам всех разумных рас галактики, один за другим с сюрреалистичной смесью грузности и плавности поворачиваются к бывшему месту луча, поворачиваются так, как будто бы у них есть лица. Еще несколько титанических ударов сотрясает землю — это делает несколько шагов вперед, цепко вонзая в израненную поверхность планеты свои гигантские членистые лапы, и сам Предвестник. У Жнецов нет глаз, но совершенно точно понятно, на что они смотрят. Там, откуда совсем еще недавно восходил к пылающему небу загадочный столб света, из груды смятых и порванных, как бумага, бетонных плит медленно, шатаясь, словно сломанная шарнирная кукла, поднимается капитан Шепард. На её оплавленные волосы плавно оседает черный пепел. В этот момент все они — и рядовые бойцы, и офицеры, и Лиара, и даже Явик — понимают, что счастливо и с облегчением улыбаются. Надежда галактики жива, значит, шанс на то, что всё будет хорошо, жив тоже! Шепард делает неуверенный шаг вперед, делает как-то неправильно, ломаным механическим жестом, едва ли не падая, словно в первый в жизни раз. Резким рывком, скорее даже толчком изнутри, поднимает голову. И тогда их губы останавливаются на полдороге, и пропустившее удар сердце каждого из них вдруг резко окатывает ледяная тьма. Часть брони с её рук содрана, волосы частично выжжены, частично повисли грязными клочьями. Судя по перекошенному положению тела, у неё сломано несколько ребер. Её глаза закрыты, левая щека порвана, а на запятнанном запекшейся кровью лице её — невиданный покой, такой, какого никто не замечал в её выражениях уже много-много лет, а может, и вообще никогда. Такой, как будто бы она теперь не здесь, а очень далеко отсюда, от гари, смога и грязи, как будто у неё уже никто не умирает, ничто не нуждается в спасении, ничего не болит. Такой, как будто бы она умерла. Шепард делает еще несколько шагов вперед, уже более уверенных, но они всё равно выходят слишком дёргаными, словно ответы марионетки на рывки невидимой нити. Суставы гнутся слишком далеко, движения начинаются и кончаются слишком резко, как будто некая чуждая сила поднимает и опускает её ноги, поворачивает её голову к оцепеневшим органикам. В сером мареве небес желтые глаза подошедшего ближе огромного Жнеца висят прямо над ней, словно нимб. Из щебня и беспорядочных груд мёртвых тел с приглушенным шелестом, словно выкапывающиеся из гниющего трупа черви, начинают появляться новые хаски. И тогда Шепард — «О боже», исступлённо бьётся в двери парализованного сознания обезумевшая мысль, «нельзя больше использовать такое дорогое, такое родное слово „Шепард“, нельзя, нельзя!» — открывает глаза. Бесстрастно смотрит прямо на них, бойцов последнего сопротивления Земли и галактики. Смотрит ни на кого конкретно, но каждому из них прямо в душу. В её глазах безудержно плещется слепящее желтое сияние, чистое и яркое, словно свет сжигающей дотла новорождённой звезды. Фигуру её снизу доверху обволакивает собой полупрозрачная светящаяся дымка, похожая на биотическую всем, кроме своего колеблющегося от ядовито-желтого до золотистого цвета. Её плотно сжатые губы нехотя расходятся, и над полем битвы проносится ставший трубно-гулким, металлическим и монотонным, но всё еще так мучительно, непереносимо узнаваемый голос: — ВАС ПРЕДУПРЕЖДАЛИ. ЦИКЛ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРЕРВАН. Пистолет Лиары, не сумев удержаться в лихорадочно дрожащих пальцах, с глухим стуком падает в пыль. Ее высокий, наполненный парализующей звенящей болью и ужасом, объять который не выйдет за целую вечность, отчаянный крик словно выкручивает невидимый тумблер — все вокруг взрывается звуками. Дрожит и стонет, кажется, раскуроченная земля, прогинаясь под неторопливой поступью изломанной женской фигуры вдалеке. Орут об отступлении, срываясь на визг, офицеры двадцать второго земного века — последнего века — пуленепробиваемые стекла шлемов которых не могут скрыть первобытного суеверного ужаса, сковавшего их нутро. Низко, басовито и громогласно рычат твари, разрывая паникующих пехотинцев на части; ввинчивается в низкое черное небо балансирующий на границе ультразвука хриплый вопль банши — захваченная янтарным сиянием авангарда их бездумного войска, она визжит от боли, пытаясь сбить с плавящейся плоти чадящие едкие сгустки, вырывает длинными ломкими когтями дымящиеся куски мышц. Лиара не слышит и не видит, кажется, всего этого — контузия холодными пальцами милосердно закрыла ее чувствительные ушные впадины, горе и безумие с двух сторон зашорили глаза. Только человеческая фигура впереди — раскачивается перед взором, то ближе, то дальше. Резкий удар в плечо — в Лиару врезается один из солдат «Молота», кричит что-то, хватает ее за руку и тянет наверх, прочь от воронки луча. В следующую секунду волна биотики, сорвавшаяся с пальцев азари, сбивает его с ног, ударяет затылком об острый камень, укрывает слоем грязи. Лиара падает на колени — вокруг нее вздрагивает, искажая пространство, идет рябью биотическое поле, со всех сторон на него бросаются хаски, дерут когтями, стонут и рычат, словно чумные варрены. Устало она опирается на свободную руку — стоптанная земля просачивается меж тонких синих пальцев черной маслянистой жижей, идет рябью, пузырится, словно вскипает. С резким визгом бросаются врассыпную хаски, слепо врезаясь друг в друга. Биотический щит искрит, плюется холодными синими разрядами, вздувается волдырями и рвется, словно старая кинопленка — ядовито-желтое пламя подминает его под себя, вскрывает легко и плавно, словно ножом. Лиара поднимает взгляд — мигом высыхают и слепнут льдистые глаза, слезает почерневшими лоскутами с простертых рук нежная синяя кожа. Обжигающе-теплые мягкие человеческие пальцы, мимоходом скользнув по плечу, смыкаются на тонкой шее — почти нежно. Сухо трещат позвонки, надрываются мышцы, фиолетовая кровь вскипает в разорванном горле, заливает грудь и живот. Мертвая азари не успевает осесть на землю — подскочившие каннибалы разрывают ее на части, набивают свои круглые гигантские животы ее спекшимися внутренностями. На прекрасном юном лице застывшая улыбка кривит лиловые губы. «ТЫ НЕ МОЖЕШЬ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ.» Говорят, турианцы не плачут даже на похоронах своих матерей. Молчат скорбно, огрызаются, стискивают острые зубы и сплевывают кровью — но не плачут. Гаррус никогда не был хорошим турианцем. Сдавленное, клокочущее рычание рвется из груди, сотрясает тело, мутные слезы заливают глаза, а его когтистыми лапами проще лишить себя зрения, чем наоборот. Воздух вокруг пропитан теплым, парным запахом людской крови — рядом с ним лежат, остекленевшими глазами глядя в небо, офицеры и рядовые со вспоротыми глотками и животами, вскрытыми грудными клетками и разбросанными внутренностями — только и успели, что вскрикнуть коротко в едином порыве, когда со спины на них налетела эта кроганско-турианская хрень. Даже не поняли, наверное, что это конец фильма — Гаррус даже немного завидует им. Он-то вынужден сидеть здесь, дожидаясь финальных титров. Спасший его крепкий панцирь влажно блестит на боку, кровь толчками вырывается из-под пластин, черная, словно темнота вокруг — только где-то впереди беснуется оранжевое зарево, приближается неотвратимо. Судьба с самого его рождения не любила нянчить Гарруса на коленях, рассыпаться в тонких намеках — перелом, кажется, позвоночника, лишивший его сейчас нижней половины тела, был достаточной причиной для того, чтобы задержаться здесь еще немного. Горящие желтым глаза останавливаются на его лице. Винтовка, которой он убил пару минут назад кучку хасков, нацелившихся отправить его к духам раньше времени, пару раз кашляет вхолостую — он неверным движением деревенеющей руки отбрасывает ее в сторону, тянется за пистолетом. В прицеле скачет застывшее знакомое лицо, то пропадая в темноте, то возникая совсем близко, обдавая колючим жаром. — Не идет тебе эта... роль... Шепард. Дуло обжигает холодом чувствительную кожу на турианской шее, последняя пуля пробивает лицевые щитки и выключает свет в зрительном зале. На закатившемся языке — синяя кровавая пена, горькая, словно тот коктейль из бара напротив. «ТВОЯ СМЕРТЬ НЕИЗБЕЖНА.» На его правой ладони все еще чувствуется след их рукопожатия — этой ладонью он давит череп первого напрыгнувшего на спину хаска, как гнилой орех, отшвыривает от себя, словно куклу. В каждом его шаге — путь сотен воинов, в каждом ударе — сила тысячи рук, в глотку каждой твари на пути к ней вбит осколок его веры. Он ведь почти готов был поверить в эту победу. Явик кричит — страшно, громко, ненависть в его голосе расцветает зелеными узорами на трехпалых руках. Шепард — та древняя тварь, завладевшая ее телом — поднимает на него взгляд, смотрит с интересом. Ее лицо — неподвижная надтреснутая маска, но глаза загораются чуть ярче, переливаются цветом чистейшей протеанской крови. Из этих глаз смотрят десятки сломленных предаталей — его сородичей и друзей — которых он убил однажды. Волны хасков, повинуясь взмаху ее руки, накатывая друг за другом, погребают Явика под собой — он подходит почти к самой кромке янтарного пламени, скашивая их, словно сорную траву. Пульсирующая жилами жидкого золота рука с ободранными до железного каркаса пальцами пробивает грудь одного из хасков, сжимает стальным хватом узкое протеанское лицо, выдавливает глаза. В горло впиваются чьи-то ледяные стальные зубы, перегрызая артерии и сухожилия, вырывая кровоточащие куски. Голос Возмездия замолкает под первые звуки начинающейся грозы. «ТЫ НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИШЬ.» *** Сквозь белый шум радиопомех, словно мертвая неупокоенная душа, пытается пробиться голос — связист вскакивает беспокойно, закусив бледные губы, походя, роняет полупустую кружку кофе, пробегает нервными пальцами по уни-инструменту, усиливая сигнал. — ...пшшшшффххх...ряю, говорит коммшшшфффхх... Ард. Ссссшшшшфф...«Молот» уничтожжжжшшшш...В операции «Горн» более нет необходимооошшфффтт... Повторяю, говорит коммандер Шепард! «Молот» уничтожен, в операции «Горн» более нет необходимости. Адмирал Андерсон погиб в бою, принимаю прямое управление наземными войсками на себя. Запрашиваю срочную эвакуацию из района луча. Повторяю... «Я ЗНАЮ, ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ ЭТО.»