Римский Рыцарь.

Сенатор Гракх кормил уток во дворе своего дома, когда работник, помогавший ему, испуганно сообщил: - Преторианцы, хозяин! Увидев целый отряд, стремительно направлявшийся сюда, сенатор всё понял. Очевидно, за ним следили по приказу Коммода и видели, как он входил в камеры гладиаторов. Ну, что же, он сделал всё, что мог: встретился с Цицероном, оруженосцем Максимуса, и велел ему ждать генерала сегодняшней ночью за городскими воротами с парой свежих лошадей. А ещё ему удалось подговорить кое-кого из влиятельных сенаторов посодействовать в успехе предпринимаемого мятежа, имеющего перед собой цель свергнуть с престола ныне правящего императора. Убежать Максимусу будет нетрудно, ведь Проксимо, которому поручено отвести его к воротам, живёт в нескольких минутах ходьбы от них. Конечно, немаловажную роль во всём этом деле сыграла Луцилла, дававшая очень хорошие советы, и всячески помогавшая собственным примером. Славная она женщина, и так не похожа на своего брата! Непостижимо, насколько иногда родные люди могут отличаться друг от друга! - Сенатор Гракх, вы арестованы по приказу императора и обвиняетесь в государственной измене и заговоре с целью лишить его законной власти! – объявил начальник отряда. Гракх усмехнулся. Коммод боится потерять трон, посему и стремится устранить всех, кто стоит на его пути! Узнав об аресте сенатора, Луцилла была вне себя от охватившей её тревоги. Но боялась она не за себя, а, в первую очередь, за Судьбы Максимуса и Луция. Стало ясно, что за ней и Гракхом следили. Что же теперь будет?... А если Максимуса поймают во время побега?... Что Коммод сделает с ним?... А Луций?... Не станет ли её сын заложником собственного дяди, которого брат будет использовать, чтобы заставить свою сестру действовать так, как ему нужно?... Требовалось как можно скорее выяснить, в каком настроении император, чтобы поступать сообразно этому и сложившимся обстоятельствам. И, конечно же, необходимо немедленно предупредить генерала о грозящей ему опасности. И чем быстрее она начнёт действовать, тем лучше! Терзаемая страхом и волнением, Луцилла направилась в покои брата, стараясь выглядеть и вести себя так, словно ничего не произошло. - Где ты была? – встретил вопросом сестру Коммод, - Я посылал за тобой. - Зачем? – она подошла к нему. Император был очень бледен, а его ввалившиеся глаза, обведённые тёмными кругами, сверкали сухим, режущим блеском. - Что случилось, брат мой? Тебе нездоровится? – Луцилла вложила в тон вопроса как можно больше заботливой нежности. - Что, у Гракха появилась новая любовница? – вдруг, спросил император. Этот неожиданный вопрос несколько обескуражил женщину. Она немного помолчала, затем ответила: - Я не знаю. А почему ты меня об этом спросил? - А вы не встречаетесь? – брат в упор смотрел на неё. Луцилла похолодела, но внешне осталась спокойной, как всегда. - Нет, мы не встречаемся. - Это хорошо. Он тлетворно на всех влияет. Для оздоровления Рима Сенату нужно пустить кровь. А ему – в первую очередь и побыстрее! Она улыбнулась: - Но не сегодня. Император приблизился к сестре вплотную и долго молчал, окидывая её взглядом с головы до ног, а в его глазах горел тот же фанатичный огонь, который она замечала и раньше. Что происходит с её братом?... Почему он смотрит на неё, точно кошка на мышь?... Неужели пронюхал о том, что она помогает Максимусу?... Тяжело опустившись на своё ложе, император произнёс: - Знаешь, как-то наш отец сказал, что жизнь – это ужасный сон. Как думаешь, он прав? - Не знаю. - А мне кажется, так оно и есть. Теперь, когда все отвернулись от меня, кругом одни заговоры и ни на кого нельзя положиться, у меня осталась только ты. В глазах Коммода блестели слёзы. Луцилле стало жаль его. Конечно, он мерзавец, но всё же её родной брат! Сев рядом с императором, женщина обняла его. Он приклонил свою голову к её плечу, и почти в тот же миг Луцилла оказалась лежащей на кровати. Едва дыша от страха, она увидела над собой дикие, полыхавшие огнём глаза. - Ни одна женщина никогда не влекла меня так, как ты, Луцилла! – хрипло проговорил Коммод, проводя пальцами по её губам. Женщина ощутила непреодолимое отвращение, и только выдержка помогла ей этого не показать. Император склонился к её рту, очевидно, желая отведать вкус её губ, но не смог. Ведь она – одна с ним плоть и кровь! - Ты знаешь, что я тебя люблю! – сказал он, зарываясь лицом в её волосы. - И я люблю! – ответила Луцилла, но, если бы Коммод видел сейчас её глаза, он бы сильно в этом усомнился. Через несколько минут она услышала тихое мерное дыхание брата. Он уснул. Осторожно поднявшись с ложа, женщина покинула императорские покои и. сопровождаемая двумя слугами с факелами, отправилась к гладиаторским камерам, предварительно оглядевшись вокруг, не следит ли кто за ней? Кажется, нет… Проксимо стоял у раскрытого окна своей спальни и глядел на чёрное, полное звёзд небо. Он вспоминал сегодняшний разговор с Максимусом. Утром гладиатор пришёл к нему и попросил помощи в своём побеге. «- Ничего не выйдет, генерал. Император знает слишком много. К тому же, у тебя может ничего не получиться, да и для меня самого это очень опасно. - Вернувшись, я тебе заплачу. Обещаю! - Ну, а что будет дальше, когда ты возвратишься? - Я убью Коммода и передам всю власть народу. - А зачем мне это, Максимус? С ним я богатею. К тому же, откуда мне знать, что ты выполнишь своё обещание и вернёшься? - Ты ещё не забыл, что такое доверие? - Доверие? А кому я могу доверять? – немного помолчав, Проксимо сказал, - Я знаю, что ты человек Слова, генерал. Ты умрёшь за Рим, за память своих предков. А я, - он улыбнулся, - Я развлекаю людей, только и всего. На том разговор и окончился. Максимус направился к выходу, но у дверей, вдруг, остановился и произнёс: - Вспомни, кто дал тебе свободу!». Конечно, Проксимо помнил об этом. Он любил и уважал Марка Аврелия, как и большинство римлян. Ланиста знал, что генерал сдержит своё слово, свергнет Коммода. И всё же, это слишком опасно. А что, если император обо всём узнает? Тогда им не сносить головы, это уж точно! Проксимо не слишком прельщала перспектива быть вздёрнутым на кол или распятым на кресте на старости лет. Когда тебе исполнилось шестьдесят, хочется дожить свой век в тишине и спокойствии. В комнате появилась Луцилла. Вот уж, кого ланиста никак не ждал! - Проксимо, ты должен помочь Максимусу! – начала она без обиняков. - Но что я могу сделать? - Дай ему ключи от дверей камер и ворот и помоги пробраться к ограде Рима. Об остальном уже позаботились. - Об остальном? О чём? - Не задавай лишних вопросов! Скажи, ты согласен помочь нам или нет? Глядя на Луциллу, Проксимо задался вопросом: почему она так беспокоится о Максимусе? Кто он для неё? И кто она для него? Что их связывает? Простая дружба или же нечто большее? Скорее всего, последнее. Женщина никогда не станет так волноваться и переживать за мужчину, если он является для неё всего лишь другом. В принципе, ему-то, Проксимо, какая разница, что у них за отношения? Вот именно, никакой. А помочь генералу действительно необходимо. За то время, что они знали один другого, ланиста успел проникнуться к гладиатору глубоким уважением и даже своеобразной любовью. Впрочем, как и все, кто встречался с Максимусом. Ну, или почти все… В сущности, по натуре Проксимо был совсем неплохим человеком, просто жизнь внесла свои коррективы в его Судьбу, вынудив его заниматься тем, чем он занимался сейчас. - Ну, хорошо, - проговорил ланиста после довольно продолжительного раздумья, - Я помогу вам. Идите за мной, я провожу вас в его камеру. Луцилла улыбнулась: - Ты поступаешь благородно. Рим этого не забудет. Максимус и остальные гладиаторы уже спали, когда лязгнул засов, и появилась Луцилла в сопровождении Проксимо. - Пошли вон! – приказал ланиста другим. Обождав, пока они выйдут, обратился к Максимусу, - Поздравляю, генерал, твои друзья умеют уговаривать! – он улыбнулся и вышел, оставив гладиатора наедине с дочерью Марка Аврелия. Луцилла приблизилась к нему. - Мой брат арестовал Гракха. Тебе нужно бежать этой же ночью, времени нет. Это последний шанс, другого не представится. Возле римских ворот тебя будет ждать твой оруженосец Цицерон с лошадьми. Он отвезёт тебя в Остию. - Ты всё устроила? Она кивнула. Максимус смотрел на женщину с тревожной нежностью. - Ты слишком многим рискуешь, Луцилла. - Я должна отдавать долги. - Ты ничего не должна. Ты любишь своего сына. Ради него будь сильной. - Если бы ты знал, как я устала быть сильной! Мой брат ненавидит весь мир! И мстит тебе! - Потому, что твой отец выбрал меня? - Потому, что мой отец любил тебя, - тихо ответила она. Помолчав, взглянула на него из-под ресниц и дрогнувшим голосом произнесла, - И потому, что я тебя любила. Генерала до глубины души тронули эти слова и то, как они были сказаны. Он взял руку Луциллы в свою, слегка коснулся губами тонких пальцев. - Очень давно, - негромко вымолвил он. - Разве раньше я была иной? Максимус покачал головой и нежно провёл ладонью по её лицу. Эта мимолётная ласка разбудила во всём существе женщины целый ураган чувств. Как она его любила! Должно быть, Луцилла до конца осознала это только сейчас, когда пришла пора с ним расстаться! - Раньше ты больше улыбалась, Луцилла. - Да, когда-то я была хохотушкой. Сейчас настали совсем иные времена. Не изменились лишь мои чувства, - она глубоко вздохнула, собираясь с духом, - Что бы ни случилось, помни одно: я любила тебя, Максимус, люблю, и всегда буду любить! Да, у меня было много мужчин, но все они требовались мне лишь для того, чтобы хоть как-то заглушить непреходящую тоску по тебе, - женщина грустно улыбнулась, - Но у них это плохо получилось. Я так и не смогла ни разлюбить тебя, ни забыть, как ни пыталась. А замуж я вышла только ради блага государства. Правда, теперь у меня есть Луций, и это немного радует. Гладиатор смотрел на неё, не отрываясь, и в её глазах ясно прочёл, что Луцилла говорит правду. Она действительно любит его! Разве может эта женщина солгать ему да ещё в такую минуту! - Мне пора, - сказала она тихо. - Да. Мне тоже. Но оба не спешили разойтись. Максимус что-то увидел в её взгляде и нежно коснулся губами губ Луциллы. Она обхватила руками его голову, погрузив пальцы в густые мягкие волосы, и так прижалась к нему, что между их телами не осталось просвета. Сумасшедший вихрь страсти, желания беспощадно кружил и трепал её. Если бы только было возможно никогда не разлучаться с ним! Если бы она могла умереть в его объятиях! Луцилла вложила всё своё чувство в этот поцелуй. С трудом оторвавшись от Максимуса, она сказала, опустив глаза: - Прости! – повернулась и выбежала прочь из камеры. - Вот! Вот! Вот! Вот! И ты готов! – Луций, изображая из себя воина, сражался деревянным мечом с одним из слуг своей матери. Второй, стоя рядом, со смехом аплодировал ловкости четырнадцатилетнего мальчишки, который очень искусно орудовал своим клинком, словно тот был настоящим. - Не поздновато ли играть в легионеров, племянник? – ласково спросил его появившийся в коридоре Коммод. В сущности, он хорошо относился к сыну сестры, насколько этот человек вообще был способен к кому бы то ни было хорошо относиться. Луций рос добрым, отзывчивым и умным ребёнком, и император намеревался впоследствии сделать его своим соратником, а, возможно, и преемником. - Я не легионер! – гордо ответил мальчуган. - Не легионер? - Я гладиатор! - Гладиатор? Но ведь они сражаются лишь на арене. Не лучше ли нам поиграть в воинов Юлия Цезаря? - Я – Максимус, защитник Рима! Коммод почувствовал, что сейчас задохнётся, и изо всех сил рванул ворот своего одеяния. Уж не ослышался ли он?! Да нет, Луций ясно произнёс имя Максимуса! Но сам мальчишка, конечно же, не имел ни малейшего представления о том, кем раньше был этот человек… Значит, кто-то ему рассказал об этом… Император присел на корточки рядом с племянником, обнял его и спросил, невольно понизив голос: - Кто тебе это сказал? - Мама, - последовал быстрый ответ, тоже шёпотом. У Коммода потемнело в глазах. Луцилла! Собственная сестра предала его! Значит, эта дрянь только строила из себя любящую и заботливую, а сама сговорилась с его врагом, чтобы лишить своего брата власти! Ну, погоди же, я тебе отплачу! Зайдя в покои сына, Луцилла застала там лишь молодую женщину – его няню. - А где Луций, Сиена? Та поднялась с кресла, стоявшего у изголовья кровати, и поклонилась: - Он у императора, госпожа. А что Луций делает у Коммода в такое время?... Полная тревоги, дочь Марка Аврелия отправилась к своему брату. Оба сидели за столом. Коммод что-то рассказывал мальчику, а тот увлечённо слушал. До Луциллы долетел обрывок их разговора: - … А потом змея ужалила её вот сюда, - говорил император. - Змея ужалила её в грудь?! – в испуганном изумлении воскликнул Луций. - Да. - Я думаю, что это глупо! - Согласен. Но знаешь, иногда венценосные особы ведут себя очень странно и ради любви делают абсурдные вещи, - заметив Луциллу, Коммод приветливо улыбнулся ей, - Сестра, присоединяйся к нам! Я читаю дорогому Луцию об императоре Марке Антонии и царице Клеопатре. - Я сам умею читать! Дядя погладил его по голове. - Смышлёный мальчик, сможешь стать императором! Завтра я расскажу тебе историю императора Клавдия, - при этих словах он выразительно посмотрел на женщину. Что-то в его тоне её насторожило, - Его предали, – продолжал Коммод, и его волчьи глаза сверкнули, - Самые близкие люди. Кровные родственники! Они шептались в тёмных углах, собирались поздно ночью и готовили заговор. Но император Клавдий об этом догадывался. Он знал, что они трудятся, как пчёлки. И вот однажды он сел с одной такой пчёлкой, посмотрел на неё и сказал: «Чем ты занимаешься, маленькая пчёлка? Если ты не расскажешь мне, я убью тех, кто тебе дорог, и ты увидишь, как я купаюсь в их крови!». Сердце его было разбито. Маленькая пчёлка ужалила его больнее, чем это мог сделать кто-либо другой. Знаешь, что было дальше, Луций? - Нет. - Маленькая пчёлка всё ему рассказала! Луцилла была мертвенно бледна. По её щекам струились слёзы. Женщина поняла, что Коммод обо всём узнал. Это конец! Их план раскрыт! А что будет с Максимусом, в ужасе думала она. Удастся ли ему бежать? Луцилла от души надеялась, что удастся! Услыхав шум, Проксимо выглянул на улицу и увидел у ворот своего дома целый взвод преторианцев. Они кричали, бряцали оружием, производя невероятный гвалт. - Проксимо, именем императора, открой ворота! – требовали они, ломая решётку, - Открой ворота, не то мы их вынесем! Максимус, находившийся в тот момент во дворе, слышал всё, как и остальные гладиаторы в камерах, расположенных неподалёку. Значит, Коммод знает. Очевидно, за Гракхом и Луциллой следили, когда они в прошлый раз здесь были. Как теперь с ними поступят? Гракха, скорее всего, казнят. А Луцилла? Наверняка, её братец попытается выместить на ней всю свою злобу. Но ведь единственная «вина» женщины в том, что она верна тем, кого любит! Если ему всё же удастся выбраться живым изо всей этой передряги, он вернётся и положит конец всем бесчинствам этой гадины, имя которой Коммод! Размышления генерала прервало появление Проксимо со связкой ключей в руках. Протянув их Максимусу, ланиста произнёс: - Ты заслужил свою победу, генерал! Гладиатор, глядя с огромным почтением и уважением на этого человека, промолвил: - Проксимо, я всегда в тебя верил! Но ведь ты идёшь на огромный риск! - Я рискую не больше, чем всегда, - возразил тот и ушёл. Максимус возвратился в свою камеру и вручил ключи Джубе. - Отопри остальных и собери всех здесь. Когда это было сделано, генерал обратился к товарищам, как в былые времена к римским легионерам: - Сегодня у нас будет жаркая ночь, друзья мои. Нам предстоит сразиться с кровожадным тираном, возомнившим себя Правителем Вселенной, считающим, что он имеет право распоряжаться жизнью своих подданных и нашими жизнями по собственному разумению. Пришла пора положить конец его бесчинствам! Мне придётся ненадолго задержаться, прежде чем я снова вернусь сюда, а вы не рискуйте понапрасну и не лезьте на рожон там, где можно перехитрить врага собственным умом. Кто не хочет драться, возвращайтесь назад в свои камеры, - он умолк, обводя собравшихся гладиаторов взором, в котором горел огонь отваги и бесстрашия. Максимуса волновала реакция товарищей на его слова. Это ведь будет больше его битва, это он собирается сразиться со своим врагом и победить его, стерев с лица Земли самую память о нём! А вот готовы ли его товарищи? - Мы с тобой, Максимус! – ответил за всех Хаген. Генерал улыбнулся. В их глазах он прочёл безграничную преданность и любовь и понял, что все эти люди отправятся за ним хоть на край света, хоть на смерть! Они верят ему и верят в него! Гладиаторы знают, что он сдержит своё слово и вернёт им не только свободу, но и отомстит за их поруганное человеческое достоинство, за все унижения и боль, причинённые им рабством! - Сила и Честь! Эти слов генерала повторили остальные. Все направились на улицу. Подойдя к Джубе, Максимус обнял его. - Сила и Честь! Удачи тебе! - И тебе! Преторианцы уже выломали ворота и оказались во дворе. Часть отряда направилась к Проксимо в дом, другие окружили вход в камеры, нацелив луки со стрелами в сторону дверей. Началась заваруха. Гладиаторы с устрашающими криками бросились на них, избивая и сминая. Ну а преторианцы, в свою очередь, делали то же самое. Максимус чувствовал, что ему пора уходить. Незаметно выскользнув на улицу, ему удалось проникнуть к подземному ходу, случайно обнаруженному им около трёх недель назад у статуи Геркулеса. Куда ведёт этот ход, оставалось загадкой. Теперь самое время её разгадать. - Арестуйте Максимуса! – услышал он приказ начальника отряда преторианцев, - Не дайте ему уйти! Генерал подобрал с земли какую-то головёшку, сунул её в горящий железный бак (этих баков было наставлено во дворе великое множество, они использовались для ночного освещения) и, освещая себе дорогу, спустился в подземелье. В одном из переходов обнаружились доспехи и шлем, очевидно, оставленные здесь для него Проксимо. Быстро надев их, Максимус побежал к выходу, который уже маячил впереди. Потушив свет, генерал вышел на улицу и неподалёку увидел Цицерона верхом на лошади. При ярком сиянии взошедшей луны фигура оруженосца обрела мистические очертания. Значит, ему удалось оказаться за воротами Рима, понял гладиатор. Подойдя чуть ближе, Максимус, подражая птице, легонько свистнул два раза. Цицерон повернул голову и, увидев его, крикнул: - Максимус, уходи! – тотчас же его тело было вздёрнуто, и оруженосец повис на ветке дерева, под которым находился. Генерал бросился к нему на помощь. - Прости! – прошептал повешенный. Большего он сказать не успел. Стрелы пронзили его. - Нет! – закричал гладиатор. Но спасаться было уже поздно. Отовсюду наступали преторианцы. Генерал понял, что угодил в западню, из которой живым ему уже не выбраться. Ну, уж нет, друзья мои, даром вам меня не получить! Максимус приготовился к сражению, которое не заставило себя ожидать. Преторианцы кинулись на свою жертву, как свора гончих на тигра. Генерал отчаянно сопротивлялся, но силы оказались слишком неравными. Повалив на землю, его жестоко избили, связали и поволокли назад в камеры. А что же произошло с Проксимо? Он знал, что император его не пощадит, но не сожалел ни о чём. Ланиста понимал, что поступил правильно. Так почему он должен жалеть об этом? Взяв в руки рудиус, дарованный ему Марком Аврелием, Проксимо прочёл надпись, выгравированную на нём золотом: «С арены в свободный мир. Проксимо». Он услышал возле своих дверей лязг оружия. Вот преторианцы уже ворвались внутрь и приближаются к нему. - Тени и прах! – промолвил ланиста, взглянув на небо. И был сражён десятком мечей, разом вонзившихся в его тело. Сенатору Гаю так же не пришлось увидеть рассвет. Ночью неизвестный проник в его дом и выпустил к нему на постель ядовитую змею. Гай умер, даже не проснувшись. На следующий день Луцилла узнала, что восстание гладиаторов под предводительством Максимуса было подавлено, а его самого поймали. Бедная женщина, сражённая убийственной вестью, всё утро безутешно рыдала. Она понимала, что Коммод не замедлит расправиться с ненавистным генералом, а она ничем не сможет помочь своему любимому. Ничем! Появившись в её покоях, император со злорадным удовлетворением взглянул на свою сестру. Со злорадным удовлетворением и торжеством победителя, выигравшего стратегически важное сражение. - Слышала, любезная сестрица, об одном поистине знаменательном событии, произошедшем этой ночью? – приторным до сладости голоском, в котором сквозила едва сдерживаемая радость, промурлыкал он, - Максимуса наконец-то изловили! Ничто не радует меня так, как сознание того, что рыбка, которую мне никак не удавалось поймать, болтается у меня на крючке! Что ты скажешь на это? Сидя в кресле, Луцилла молчала. Она отстранённо смотрела в пространство, ничего не видя. Все её мысли были о Максимусе, о его Судьбе. Приблизившись к ней, Коммод сообщил тоном, не терпящим возражений, это даже было не сообщение, а утверждение, констатация факта, то, что было окончательным и обжалованию не подлежало: - Луций останется со мной. А как быть с его матерью? Разделит ли она участь своего любовника или же я должен проявить милосердие? Коммод Милосердный! – его лицо оскалилось, - Звучит неплохо! Хорошо, я буду милостив к тебе, Луцилла, но только, если ты будешь соблюдать условия: если мне хоть раз не понравится, как ты посмотришь на меня, твой сын умрёт. Если ты вздумаешь проявить благородство и покончишь с собой, он тоже умрёт. Как видишь, любое решение, какое тебе будет угодно принять, приведёт к одному и тому же результату. Но это ещё не всё, - император подошёл к ней вплотную, - Есть ещё одно условие, пожалуй, наиболее важное из всех: ты будешь любить меня, как любил тебя я! Ты подаришь мне наследника чистых кровей, чтобы род Коммода процветал и правил Римом ещё тысячу лет! – он коснулся рукой бледного лица женщины. Ей стало до тошноты противно, точно до неё дотрагивались сейчас мерзкие лапы крысы. Да и сам Коммод напоминал собой того злобного монстра из сказок, которые читала ей в детстве мать. Луцилла ненавидела брата всем своим существом, даже не пытаясь это скрыть, - Разве я не милосерден? Она молчала. Придя в ярость, император резко, грубо схватил лицо сестры за подбородок, насильно повернул к себе и крикнул ей в самое ухо: - Разве я не милосерден?! Луцилла заставила себя посмотреть брату в лицо. На него глядели холодные, презрительно-гордые глаза женщины. Она не покориться своей участи, это Коммод видел ясно. Максимус стоял посреди камеры, прикованный цепями к стене (усмирённых рабов привезли в Колизей, намереваясь в качестве наказания, а заодно и для увеселения граждан, устроить грандиозную резню на арене утром следующего дня). Он находился в таком положении уже много часов. Всё тело генерала затекло, но он не ощущал ни усталости, ни боли. Все его ощущения притупились. Гладиаторы в соседних камерах сквозь настенные решётки с сочувствием смотрели на своего предводителя. Для них невыносимо было видеть его в таком состоянии. Орла поймали и сломали крылья. Никогда ему уже не летать по поднебесью, не знать свободы. Никогда! Двери его камеры отворились, и появился Коммод. С арены доносился рёв возбуждённой толпы. Подойдя к гладиатору, некоторое время молча вслушивался в этот шум. Лицо его исказила презрительная гримаса. - Максимус! Максимус! Максимус! Они зовут тебя. Генерала, ставшего рабом. Раба, ставшего гладиатором. Гладиатора, который ослушался самого императора. Удивительная история! Чем же она закончится? Я думаю, её должна увенчать славная смерть. А что может быть почётнее, чем бросить вызов самому правителю Рима на Великой Арене? Максимус поднял на него свои громадные, синие, словно незабудки, глаза. В них Коммод прочёл презрение, смешанное с удивлением. - Ты дашь мне бой? - А почему нет? Думаешь, я боюсь? - Я думаю, ты боишься всю свою жизнь. - А Максимусу Неуязвимому страх неведом? Генерал засмеялся, и от этого смеха по телу императора поползли мурашки. Его, вдруг, обуял едва ли не первобытный ужас. Так страшно Коммоду ещё никогда не было. Он окончательно понял, что проиграл. Император хотел запугать и сломить Максимуса, а вышло наоборот. Это Максимус запугал и сломил его. Вот, что было хуже всего! Но Коммод не привык признавать своё поражение, даже, если оно было очевидным. Перестав смеяться, генерал ответил спокойным, ледяным тоном: - Один мой знакомый как-то сказал: «Смерть улыбается всем. Нам остаётся лишь улыбнуться ей в ответ». - Интересно, а твой знакомый улыбался своей смерти? - Тебе виднее. Он – твой отец. Император побледнел. - Ты любил его, Максимус, я знаю, - проговорил он, немного помолчав, - Но и я тоже! И это делает нас братьями. Что ж, обними меня, брат! – Коммод обхватил генерала за шею, поцеловал и неожиданно вонзил ему в спину кинжал чуть ниже плеча. Максимус вздрогнул, но не издал ни звука. То, что император сейчас сделал, только лишний раз доказывало, что он боится своего противника и желает лишить его физической силы. - Надеть на него доспехи и прикрыть рану! – приказал Коммод страже. На арене уже всё подготовили к бою. Зрители встретили их неистовыми овациями. Все сердца были отданы отважному гладиатору, и это ещё сильнее обозлило императора. Квинт, приставленный следить за поединком, подал один меч Коммоду, другой бросил Максимусу. Битва началась. Генерал вкладывал всю свою ярость и ненависть в каждый выпад, и его удары были ужасающе точны. Коммод едва успевал от них уворачиваться. Он видел, что его противник много сильнее него даже сейчас, несмотря на то, что уже потерял много крови. Впервые император очутился в шкуре гладиатора и понял, почему его отец, в своё время, запретил эту забаву. Развлечение для зрителей, и смертельное занятие для тех, кто находится на арене! Меч генерала резанул Коммода по руке. Император выронил свой. - Квинт, дай мне меч! – крикнул он. Тот не шелохнулся. - Дайте меч кто-нибудь! – повернулся Коммод к преторианцам, окружившим место сражения (преторианцы прибыли на поле боя по приказу Квинта, с целью предотвращения возможных беспорядков, вызванных любым исходом битвы: в случае победы нынешнего правителя Рима, люди, ненавидевшие Коммода, могут броситься на арену и растерзать его, если же победит Максимус – они, обезумев от радости, могут причинить друг другу невольный вред). - Мечи в ножны! Мечи в ножны! – приказал Квинт тем, кто пытался исполнить просьбу императора. Так получилось, что, ранив своего врага, Максимус выронил из рук оружие и теперь, пошатываясь, с трудом стоял на арене. Он чувствовал, как его стремительно покидают силы. Гладиатор видел себя сейчас не на арене Колизея, а возле какой-то двери. Очень хотелось отворить её и заглянуть внутрь, узнать, а что же там, за этой таинственной дверью?... Коммод, думая, что Максимус больше не сможет бороться с прежней мощью, и ему удастся легко с ним справиться, незаметно извлёк из широкого рукава своей тоги кинжал и бросился на него. Этот неожиданный коварный выпад императора привёл генерала в чувство, вернув к действительности. Гладиатор ловко увернулся, и на голову Коммода посыпался град ужасающих по своей силе ударов, могущих и из слона выбить душу в единый миг, не то, что из человека. Коммод предпринял ещё одну отчаянную попытку поразить своего врага, но Максимус перехватил его руку. Завязалась борьба. Генерал неумолимо приближал пальцы императора с находившимся в них кинжалом к его шее, а тот трепыхался, как кролик в зубах у льва, желая во что бы то ни стало освободиться из смертоносных объятий гладиатора. Мгновение – другое, - и всё закончилось. Максимус вонзил лезвие в глотку Коммода по самую рукоять. Последнее, что видел император, - холодные, спокойные, полные удовлетворения глаза генерала. Упав на арену, император испустил дух. В Колизее стояла неподвижная, звенящая тишина. Люди, поражённые тем, чему они только что стали свидетелями, боялись даже вздохнуть. Глядя на поверженного врага, Максимус подумал: «Я отомстил за вас, родные мои! Теперь уже совсем скоро мы с вами встретимся!». И вновь перед его глазами возникла дверь. Протянув руку, отворил её и увидел дивный сад. Этот сад окружал его дом. Улыбнувшись, ощутил во всём существе блаженную лёгкость и какое-то неземное умиротворение. Он вернулся! - Максимус! – словно издалека, прозвучал голос Квинта, - Максимус! И вновь кто-то из той, другой реальности, реальности, уже не имевшей никакого значения, взывал к нему... Медленно повернувшись, генерал распорядился: - Квинт, освободи моих людей! Сенатор Гракх тоже должен быть отпущен и восстановлен в должности! Рим был нашей мечтой! И она должна осуществиться! Так желал Марк Аврелий! Квинт обратился к преторианцам: - Живо освободить арестованных! Силы окончательно покинули Максимуса, он зашатался и тяжело рухнул на арену. Луцилла, тоже находившаяся в этот день в Колизее (она не могла не пойти!), покинула своё место в императорской ложе и бросилась к нему. Упав на колени, обхватила руками его голову, приподняв с песка. По её щекам струились слёзы. - Луций в безопасности? – тихо прошептал генерал. Она кивнула: - Да. Максимус улыбнулся ей. Его глаза устремились в недоступную небесную высь. Туда же, куда и его душа… - Ты дома, - сказала Луцилла, - Иди к ним! Она закрыла рукой его глаза. Склонившись над любимым, женщина поцеловала его и залилась слезами. Она потеряла его! Потеряла вновь и навсегда! Мир погрузился во тьму, ему уже никогда не увидеть свет дня, потому что Солнце, дарившее его своим благодатным теплом и жизнью, померкло! Померкло навеки! Но она должна оставаться сильной! Ради Луция, ради Рима, ради всех этих освобождённых людей, столпившихся сейчас на арене! Так хотел Максимус, и она будет верна его воле до самого конца! Утерев лицо, Луцилла поднялась на ноги и обвела взглядом присутствующих. Они стояли, понурив головы. Глаза многих из этих сильных, закалённых жизненными битвами мужчин, влажно блестели и они старались незаметно спрятать их, опасаясь, что кто-нибудь увидит, как они плачут. Колизей по-прежнему был тих, неподвижен. Люди стояли бледные, мрачные. И если скорбь по убитом Коммоде, если даже на мгновение предположить, что таковая имела место, была наигранной и притворной (ибо за пять лет своего бесславного правления, основанного на кровавом насилии и жесточайшем терроре, «перещеголявший» даже известного кровопийцу императора Нерона, сын Марка Аврелия не сумел завоевать у римлян ничего, кроме лютой ненависти), то печаль, вызванная гибелью Максимуса была самой искренней и сердечной. Отважного генерала любили абсолютно все от пятилетних детей до древних девяностолетних старцев. - Стоил ли Рим его жизни? – спросила дочь Марка Аврелия, обращаясь к народу, - Он верил, что стоил! – она повернулась к Гракху, - Верните и нам эту веру! - затем вновь речь её адресовалась римлянам, - Он был воином Рима! Чтите его! Сенатор вышел вперёд и приблизился к телу Максимуса. - Кто поможет мне отнести его? – обратился он к мужчинам. Желающих оказалось более чем достаточно. Каждый хотел отдать свою дань уважения и любви этому человеку, положившему собственную жизнь за их свободу. С огромным почтением тело генерала как победителя и героя подняли и унесли с арены. Все гладиаторы были отпущены на волю в тот же день повелением сенатора Гракха, которому Луцилла, следуя воле своего отца, отдала все полномочия и власть. С тех самых пор гладиаторские бои находились под запретом, и в главном цирке Империи проходили лишь состязания бегунов, скачки на колесницах, впрочем, нередко не менее жестокие по своей сути, кулачные бои. На следующий день после его славной и трагической гибели, в Риме было устроено погребение Максимуса, достойное самого императора, что было недалеко от истины, ибо, останься мужественный генерал в живых, он мог бы стать правителем. Невзирая на своё отнюдь не царственное происхождение, человек этот обладал всеми качествами, необходимыми для того, чтобы стать во главе такого огромного и мощного государства как Священная Римская Империя. Эти качества, в своё время, заметил ещё сам Марк Аврелий, который желал по своей смерти сделать собственным преемником именно Максимуса, но отнюдь не Коммода, который аморальным поведением и невероятной жестокостью мог повергнуть Рим в хаос. Но, как известно дорогому Читателю из истории, рассказанной в этой книге, сын Цезаря внёс коррективы в планы своего великого отца. Неподалёку от Колизея находилась Площадь Героев, где располагались усыпальницы величайших полководцев и храбрейших воинов, отличившихся в боях за Империю. Сюда на богато убранных серебряных носилках под балдахином из золотой парчи принесли тело Максимуса. Те, кто видел сейчас генерала, думали, что он, утомившись от тяжких трудов, просто уснул, на его гордом и прекрасном лице царило безмятежное спокойствие, а бледный мертвенный свет ещё не коснулся его. Казалось, сама смерть не решается приблизиться к нему, опасаясь осквернить. Максимуса укрыли пурпурным плащом. Посреди площади уже соорудили высокий помост из бамбуковых брёвен. Туда торжественно поместили носилки. Человек в мрачном лиловом одеянии зажёг костёр, но пламя долго не разгоралось, точно и оно не желало хоть как-то повредить генералу, будто ждало, что он проснётся и сойдёт на землю со своего погребального трона. Наконец, видя, что его ожидание напрасно, и храбрый герой уснул навечно, огонь принялся за свою скорбную работу. Очень много римлян, как знатных, так и простолюдинов, присутствовали на этих похоронах. Были здесь и Луцилла с сыном. На женщине тёмные траурные одежды. Её волосы легонько теребил ветер. Она не плакала, ибо рыдать можно тогда, когда есть хоть какая-то надежда на то, что всё образуется к лучшему. Но печать смерти уже коснулась её лица, навсегда оставив на нём свой безжизненный след. Вместе с телом Максимуса сгорали её сердце и душа, вся её жизнь. И рыдания бессильны что-либо изменить. Луций тоже был необычайно серьёзен и сосредоточен. Он дал себе обещание стать таким, как этот человек. Костёр догорел. Пепел собрали в золотую урну и отдали Луцилле по её просьбе. Женщина так и хранила её до конца своих дней, но о Максимусе никогда ни с кем не говорила, унеся свою любовь к нему с собой в могилу. Придя вечером того же дня в пустой Колизей, Джуба закопал в песке арены две маленькие фигурки Максимуса – его жену и сына. Подняв глаза в небо, сказал: - Теперь мы свободны, Максимус. И мы с тобой ещё встретимся. Но не теперь… Не теперь… Предзакатное солнце окрасило горизонт кровавыми тонами. Синела высь. Такая же огромная и прозрачно-чистая, как его глаза. Глаза Максимуса… Его душа, не знавшая земного покоя, обрела его в Ином, Лучшем из Миров. Он жил для людей и умер за то, чтобы эти люди стали свободными. Свободными от господ, от смерти, от страха за свою жизнь и Судьбу близких. Он любил жизнь, но расстался с ней, чтобы другие могли жить. Он был настоящим Рыцарем. Последним Рыцарем Рима, имя которому – Максимус! КОНЕЦ.