Зажечь солнце

      Пещера — огромная и мрачная — освещалась, наверное, сотней свечей. И от их света становилось ещё более жутко каждый раз, когда жрец в роскошной одежде взмахивал рукой или делал шаг. Тени — почему-то ярко-алые — плясали по стене, и это было так страшно и так красиво, что перехватывало дыхание. Жрецов было много. Пещеру эту они почему-то называли залом — вероятно, по аналогии с теми залами, которые были в замках некоторых знатных лордов прошлого. Здесь было холодно, пусть и теплее, чем на поверхности, но куда более прохладно, нежели дома.       Жизнь менялась, это десятилетнему Танатосу было хорошо понятно. Он уже давно знал, что в день своего десятилетия ему придётся вступить в орден. Но как это на него повлияет, что ждёт его впереди — этого мальчик знать не мог. И, по правде говоря, будущее, слишком туманное, пугало его. Пугало и завораживало одновременно. Раньше Тану не приходилось надолго покидать родную деревушку, Миренфорд. По правде говоря, до этого дня он побывал разве что в лесу, что находился неподалёку. И то, лишь в том случае, если погода была для этого достаточно благоприятной.       Сегодня Танатос Толидо должен был перестать существовать, во всяком случае, такой Танатос, к которому он сам уже успел привыкнуть за те недолгие десять лет своей жизни — в Хеидекском Великом ордене всем послушникам давали новые имена, а о тех, что были даны им при рождении, мальчишкам велели забыть навсегда. И о тех именах больше никто никогда не вспоминал. Танатос не мог этого понять. Никак не мог — имя, данное при рождении, нравилось ему. И подходило — кажется, во всяком случае, бродячий музыкант, как-то появившийся в Миренфорде, говорил так, оно переводилось как «смерть». Было даже что-то неуловимо забавное в том, что теперь Танатосу приходилось стоять перед алтарём бога смерти — Арэда. Хотя, возможно, родители Тана просто хотели угодить ордену. Это было теперь не слишком-то важно.       Слово «послушник» Танатосу совершенно не нравилось. Как и все слова, означавшие послушание, покорность и подобную ерунду. Но сделать что-нибудь, что могло бы помочь ему избежать такой участи, Толидо не мог — родители с самого рождения готовили его к этой роли. И он всем сердцем ненавидел их за это — из-за них в свой десятый день рождения он должен был стоять здесь, опустившись на колени, стоять и не сметь даже пошевелиться, потому что иначе его могли наказать жрецы ордена. Ноги затекли и болели, и Танатосу, будь он года на три помладше, уже точно захотелось бы разреветься, но он покорно терпел, про себя думая о том, как сильно он всех их ненавидит — родителей, односельчан, жрецов, тех двоих мальчишек, что стояли рядом с ним.       Один из жрецов — в красивом белом одеянии с оранжевой вышивкой и с золотым поясом — выкрикивал какие-то непонятные слова. Танатос не мог понять их. И мальчику было страшно. По-настоящему страшно. Больше, чем когда-либо в его недолгой жизни. Родители его ещё стояли неподалёку, но Толидо вряд ли мог как-то к ним обратиться. И от страха и бессилия он мог только злиться. И думать о том, как он когда-нибудь отомстит им всем — своим родственникам, жрецам этого ордена и мальчишкам, которых принимали в орден вместе с ним. Младшая сестра тоже была рядом с родителями. Её Тан ненавидел больше всех остальных. Эту визгливую девчонку, отнявшую у него всё. Пусть даже то, что никогда ему действительно не принадлежало.       Но сейчас — сейчас — Танатос не мог что-либо с этим сделать. Он мог только стоять на коленях перед алтарём Арэда, слушать, что кричал жрец, и думать о том, как когда-нибудь — тот день когда-нибудь настанет — обязательно отомстит всем, кто хотя бы раз причинил ему какие-либо неприятности.       В ордене ему придётся несладко — эту истину Танатос Толидо уяснил ещё тогда, когда ему было три года. Родители часто повторяли ему это, и он сумел запомнить. В ордене никогда не любили лентяев, а Тан был очень ленив. Чтобы здесь выжить, ему придётся очень постараться. А Танатосу не слишком-то хотелось работать слишком много. Впрочем, в Меринфорде его никогда не любили. Никто. Даже люди, которые по определению должны были его любить. Он чувствовал обиду, ни с чем не сравнимую обиду. Разве он был хоть как-то виноват в том, что волосы у него с рождения были седыми, а глаза — совсем красными? Лекарь из их деревеньки — этот глупый, напыщенный индюк — неустанно твердил, что это знак Арэда, что мальчика, проклятого ребёнка, стоит обязательно посвятить Хеидекскому ордену. И тогда жрецы перестанут столь часто требовать от Миренфорда уплаты дани.       Никто и не хочет, чтобы он, Танатос, выжил, подумалось Толидо. Всем совершенно всё равно, как сложится в дальнейшем его судьба. И от осознания этого факта Тану стало совсем неприятно. Как будто его сестра — эта глупая девочка, даже имя которой произносить ему было неприятно — заслуживала большего. Но все почему-то в голос твердили, что Танатосу место в Хеидекских подземельях.       А Тану было десять, всего десять, если уж так подумать, а его запихнули сюда, где первые несколько лет не получится даже неба увидеть, а всё работать, делать за жрецов всю чёрную работу, учить многочисленные заклинания, которые мало у кого получались с первой попытки, терпеть побои — это ни для кого не было секретом — от наставника, жрецов и других послушников. Танатосу не хотелось. Совсем не хотелось. Пожалуй, ему даже хотелось сорваться с места, закричать, кинуться к односельчанам и умолять забрать его из этого места. Только вот он ничего подобного не сделал.       Жрецы были единственными людьми в Кермодди, что владели магией — Первой магией, как они говорили, магией бога смерти с пустыми глазницами и окровавленным ртом, бога огня и жгучей боли. Самого нелепого божества, которое только могли придумать люди. Танатос не верил в него. Если Арэд существовал на самом деле — почему же вокруг было настолько холодно, что люди старались лишний раз носа за пределы своего жилища не высовывать? Жрецов в Кермодди страшно боялись, а уж в таких маленьких деревеньках, как Миренфорд — тем более. Они были отвратительными людьми. Жестокими, даже беспощадными. О них ходило столько слухов и легенд, что никто в Кермодди не посмел бы прятать от них кого-либо. Танатос видел их впервые — все из них были людьми с бледными суровыми лицами, и ни у кого из них в глазах не читалось и искры доброжелательности или даже снисходительной благосклонности.       Впрочем, позади Тана стояло ещё около десятка жрецов, лиц которых он в данный момент видеть не мог. Хотя вряд ли на них было другое выражение. Наверное, они все были одинаковы — неприятны, равнодушны, грубы... И ни один из них не отнесётся к Танатосу хотя бы с долей понимания. И ни к кому другому — тоже. Последний факт, пожалуй, даже несколько радовал.       Главный жрец был единственным из присутствующих на церемонии, кто сидел — не в кресле, где, пожалуй, таком почтенному старцу следовало находиться, а на холодной каменной ступеньке у самого алтаря. Его неприятное лицо, испещрённое глубокими морщинами, казалось равнодушным. А рыбьи полупрозрачные глаза ни на кого не смотрели. Он казался живым мертвецом. Бездушным, блёклым — лишь призраком реального человека. Танатосу становилось не по себе каждый раз, когда он смотрел на того, кто возглавлял Хеидекский орден. Толидо был готов поклясться, что этот жрец не заметил бы, даже если бы кто-то коснулся его — настолько он был погружён в свои мысли.       Жрец, всю церемонию что-то кричавший, замолчал, и в зале стало совсем тихо. Как будто в склепе. Впрочем, подумалось Тану, весь орден и был склепом — одним огромным склепом, в котором существовали живые мертвецы, владевшие магией и нагонявшие ужас на всё население Кермодди. И будь у него возможность выбирать, он лучше помер бы от голода в родной деревне или замёрз насмерть, чем остался бы здесь.       Ещё пара мгновений — и всех посторонних, включая родителей и сестру Танатоса — вывели из зала, где происходило посвящение. Стало ещё более жутко. Что такого с ними должны были сделать, если всех попросили покинуть пещеру? Толидо услышал, как один из мальчиков, стоявших рядом с ним, шепнул другому:       — Что они с нами сделают?       И тоже замолк. Видимо, испугался, что кто-то из жрецов услышит его голос и накажет за то, что он начал говорить без разрешения — Танатос слышал, что способы обучения послушников магии были ужасны. Для послушников. Второй мальчик ничего не ответил, и Толидо даже испугался, что его тоже могут наказать — за то, что находился поблизости. Не хватало ещё умереть от побоев в первый же день в ордене. Когда Танатос даже не успел натворить чего-то такого, за что его можно было бы избить.       Тан поймал себя на том, что руки у него дрожали, а колени болели так, что хоть плачь. Ещё не хватало — расплакаться из-за подобной ерунды. Танатос сказал себе, что следует перестать трусить — в конце концов, как-то же люди сумели стать жрецами, следовательно, послушников в первый день обычно не убивают. Уже хорошо, твердил себе Толидо. Могло быть и хуже. Стоило заставить себя перестать бояться — страх вряд ли мог хоть чем-то помочь. Скорее уж навредить.       А голос того мальчишки прозвучал, всё-таки, жалко. Будто бы его уже начали бить. Будто бы кто-то поймал его на вранье или — того хуже — краже. Танатосу часто говорили, что он сам слишком любопытен, чтобы что-то понимать. Как будто бы слово «понимать» означало то же самое, что и слово «бояться». Толидо, во всяком случае, совсем не хотелось в это верить.       — Пусть бог Смерти, великий Арэд, укажет вам верный путь в обучении! — прокричал главный жрец прямо над ухом Тана, мальчику даже захотелось закрыть уши, чтобы уберечь свой слух от такого резкого звука, но вовремя вспомнил, что это было бы непозволительно. А главный жрец продолжил кричать ещё что-то, но уже на незнакомом Танатосу языке.       Имён своих будущих товарищей — скорее, впрочем, соперников — Толидо не знал. И, пожалуй, знать не хотел. Его больше волновала его судьба, чем судьбы этих трусливых мальчишек, что откровенно тряслись от ужаса и с таким страхом смотрели на этого противного старика, что продолжал орать что-то нечленораздельное дребезжащим голосом. Тан же старался не бояться. Старался изо всех сил. Убеждал себя, что им сегодня не сделают ничего плохого. А завтра... Завтра будет уже другой день. Завтра он, Танатос Толидо, что-нибудь обязательно придумает. Найдёт способ выкрутиться, понравиться кому-нибудь — он всегда умел выкручиваться и заговаривать зубы. И тут сможет.       Наконец, будущим послушника сказали встать — им всем. И Танатос был даже рад тому, что ему больше не придётся стоять на коленях. Во всяком случае, сейчас. Впрочем... Не факт, что это было очень уж хорошей новостью. Во всяком случае, по выражениям лиц жрецов нельзя было подумать, что их вообще ожидает что-нибудь хорошее.       А главный жрец протянул мальчику тяжёлый золотой кубок, отделанный рубинами, в свете факелов, казавшийся почти целиком красным, наполненный какой-то чёрной жидкостью. Танатос с удивлением смотрел на эту жидкость. Она казалась... живой... Клубы чёрного дыма стелились прямо над ней. Танатос видел это. Что-то блеснуло в глубине кубка. Что-то... Живое? Толидо не знал, почему ему так показалось. Да и, если уж быть достаточно честным, и знать не хотел.       Это было странно. Эта жидкость совсем не была похожа на воду. Других напитков никто из людей не знал. Или, получается, что орден знал? Всё это было странно, необычно, слишком невероятно! Пить жидкость в кубке мальчику совсем не хотелось. Кто знал, чем она являлась на самом деле? Вообще, всё здесь было странным — начиная от облачений жрецов и заканчивая их злобными рожами. Танатосу хотелось поскорее сбежать, поскорее отделаться от всего этого, хотя он совершенно не представлял, как это можно сделать.       — Пей... — шепнул ему кто-то. — Пей скорее!       Старик смотрел на него слишком сурово. Толидо хотелось спрятаться от этого взгляда, как-нибудь закрыться, но он не смел этого делать. Но он не сделал этого. Даже не попытался, пусть и было такое желание. Тан не чувствовал страха. Во всяком случае — ни одного из его обычных симптомов. Нет — в груди будто бы больше ничего не было. И если головой Танатос Толидо прекрасно понимал, что ему следует умирать от ужаса, то в душе ничего не отзывалось. Будто бы и не было её вовсе.       Танатос набрал в грудь побольше воздуха и в один глоток выпил содержимое кубка. Вкуса у этой жидкости почти не было. Да и, почему-то, Танатос почти не чувствовал, что пил что-то сейчас. Это было больше похоже на какой-то дым. Вроде того, что остаётся, когда факел гаснет. У содержимого кубка не было ни вкуса, ни запаха. Это было что-то странное, что-то необычное... Оно ничего не вызывало... Может, это была просто проверка ордена? Как говорится, на смелость? Внутри будто распространялось какое-то странное тепло.       Тепло распирало его изнутри. И Тан снова задумался о том, что было в этом кубке. Он чувствовал себя обязанным испугаться, но почему-то ему было очень хорошо. Тепло разливалось по телу. Оно становилось всё сильнее и сильнее. Голова у Танатоса закружилась. Ему показалось, что произошло что-то не то. Что-то, чего не должно было произойти. И, пожалуй, Толидо понимал, что он, должно быть, крепко влип.       По изумлённому громкому шёпоту людей, стоящих в этом алом зале сейчас, Тан догадался, что жидкость в кубке предназначалась для всех троих будущих учеников ордена, а не только для него одного. Это объясняло тот взгляд, какой на него кинул главный жрец. Впрочем, делать что-либо было уже поздно. К тому же, мальчик начал чувствовать, что теряет сознание. Картинка перед глазами плыла, в ушах стоял только гул, а ноги подкашивались.       — Может, следует всё же помочь ему? — сказал тот же человек, что и советовал ему испить содержимое кубка. — А то ведь помрёт — и в первый день! Не очень-то приятно выбрасывать его труп в яму сразу!       Жрец прошептал что-то и снова направился к алтарю. Тана почти донесли к одной из стен храма. Наконец, мальчик смог опереться на неё, почувствовать что-то, что не давало ему теперь упасть... Каменный свод пещеры, называемой служителями ордена залом, был неровным. Танатос увидел это ещё давно, когда только вошёл сюда. Сейчас же мальчик, наконец, смог присесть. Стоять сейчас было почти пыткой.       Никто не собирался оказывать ему помощь и, наверное, Танатос был даже рад этому. Помощь сейчас была бы слишком утомительна. Становилось всё более жарко. Возможно, это было побочным эффектом от принятия содержимого кубка. И, наверное, Тану следовало сначала отпить чуть-чуть, а не глотать всё сразу. Но когда он пробовал что-то понемногу? Мать всегда ворчала, что Танатос глотал предлагаемое сразу, даже не пробуя на вкус... Наверное, ему стоило быть осторожнее. Но тот человек... Тот странный человек шептал ему, что следует испить из кубка. Как будто у Тана был повод ему не верить!       Следующие несколько минут — или часов — словно бы вырваны из памяти Танатоса Толидо. Он словно пропал куда-то. И ничего не чувствовал, кроме того тепла в своей груди, которое могло бы сжечь его заживо — во всяком случае, у Тана почему-то складывалось именно такое ощущение. Новоиспечённый послушник — хотелось верить, что посвящение уже закончилось — словно бы выпал из реальности. И чувствовал он себя настолько паршиво, что хотелось закричать.       — Давай, поднимайся! — вдруг довольно грубо толкнули его.       Танатос вскочил на ноги, но всё ещё плохо соображал, кто стоит перед ним. По голосу это был тот человек, который сначала сказал ему испить из кубка, а потом предложил помочь. Пусть и своеобразно. Это был молодой мужчина, непривычно гладко выбритый для обитателя ордена, с копной едва вьющихся медно-рыжих волос и в расшитом серебром лиловом плаще — даже более богатом, нежели у остальных жрецов. А ещё — он был даже более высокомерен, нежели остальные. Танатосу даже показалось, что он принадлежит к какому-нибудь знатному роду — только лорды были столь горделивы и столь... Жрец казался почти изнеженным. Вряд ли простолюдин мог позволить себе подобное.       — Пошли давай. Тебе не следует задерживаться тут, — сказал мужчина чуть мягче и как-то странно усмехнулся.       Толидо смотрел на него и не шевелился. Смотрел на это гладкое — без единой морщинки — лицо, на застёжку плаща, на сам плащ — и не двигался с места. Он был словно заворожен этим зрелищем. Этот человек был жрецом, но совсем не таким, каких Тан видел до этого — не мрачным, неопрятным стариком в чёрном балахоне, нет... Он был другим, хотя, вероятно, не менее жестоким, нежели остальные. Если не более.       Жрецу, в прочем, скоро, очевидно, надоело ждать. Мужчина грубо схватил его за руку — Толидо подумалось, что на запястье наверняка останутся синяки — и почти силком вытащил из храма бога Арэда. Кем был этот человек, Танатос, разумеется, не знал. Впрочем, пока, это был единственный, кто хоть как-то заговорил с ним. Этот странный жрец пугал его. Да Толидо даже имени его не знал!.. И вообще — ничего! И об ордене тоже, помимо страшилок, которые рассказывали в Миренфорде. И Толидо ужасно хотелось узнать хоть что-нибудь, прежде чем окунуться в этот магический водоворот с головой.       Они шли быстро. Тан едва поспевал, а этот человек держал его столь крепко, что мальчик даже боялся, что не выдержит и упадёт, а этот изверг так и продолжит тащить его за собой, не обращая никакого внимания. А они неслись по бесконечным коридорам, петляли по ним, поворачивая то направо, то налево, и уже скоро Танатос совершенно запутался. Пожалуй, теперь он и вовсе не смог бы сказать, откуда они пришли, хотя сначала и пытался запомнить дорогу. Поворотов тут было много. Самое настоящее подземелье из тех жутковатых сказок, которые в огромном количестве знал полоумный старик Греметх, которого в Миренфорде разве что Тан не боялся.       — Запомни, мальчик, — строго проговорил незнакомец, наконец, соизволив остановиться и повернуться к Танатосу лицом. — Тебя теперь зовут Хейден. Отныне это твоё имя. Забудь, кем ты был до этого.       Толидо лишь кивнул. Ошалело, даже не особенно вслушиваясь в слова этого человека. По правде говоря, ему было всё равно. Пусть в ордене зовут его как угодно. Сам он навсегда останется Танатосом, мальчишкой из Миренфорда, даже если перестанет так себя называть. И все жрецы на свете не смогут этого изменить.       Тан настороженно смотрел на мужчину, опасаясь того, что тот может причинить ему вред — даже восхищение не могло перебить в Толидо страх, тот постоянный холодный страх, который взрослые бы предпочли называть красивым словом «подозрительность». Незнакомец, должно быть, растолковал его взгляд иначе.       — А ты не разревелся! — с ноткой одобрения бросил жрец. — Меня зовут Эрментрауд, Хейден. Думаю, мы с тобой сработаемся.