Чудовище

Ветер хлестал меня по щекам, проникал под распахнутую на груди рубашку, и обжигал своим холодом. Я чувствовал, как он обволакивает меня, жалит и заставляет стискивать зубы в преддверии жуткой боли. Я стоял на коленях, вцепившись пальцами рук в сырую землю, и протыкая прогнившую листву уже начинающими отрастать когтями. Еще немного, и мрачные тучи развеются, открывая взору свою Богиню и мое вечное проклятие. Я поднял глаза к небу и последний раз вздохнул человеческой грудью. Страшно. Каждый раз, когда я проходил через эту муку, меня не покидало чувство, что я больше не смогу вернуться, оставшись навеки в теле монстра. Время для меня останавливается, словно вынуждая прочувствовать эти минуты еще острее. Наблюдая за тем, как первые лунные лучи проскальзывают через голые и искривленные ветви деревьев, я прикрыл глаза, чтобы через мгновение их распахнуть в первом отклике боли. Я не мог видеть, как это происходит, лишь чувствовать: как медленно, лоскуток за лоскутком с меня слезает кожа - сначала на лице и шее, а потом и по всему телу; как выворачиваются кости, распарывая внутренности и меняя свое строение; и как после мое тело обрастает ненавистной мне шерстью, а глаза теряют разумный взгляд. Челюсть мучительно долго вытягивается, заостряются зубы, превращаясь в ужасное оружие, а язык становится длинным и шершавым, как у обычной псины. Боль пронизывала все мое тело, заставляя кричать и захлебываться слюной. И этот крик уже через мгновение превратится в холодящий душу вой, а мои слова - в мерзкий вибрирующий рык. Поднявшись на задние лапы, я вскинул морду с оскаленной пастью к яркому светилу, что называет меня своим сыном и ведет по заросшим тропам к очередной жертве. Я слышал, как она зовет меня, нашептывая песню смерти, и все больше увлекая меня в сознание зверя. Люди называют ее Богиней полнолуния, а я – матерью, что возрождает во мне облик моего проклятья. Я ненавижу ее, молю, чтобы она забыла про меня и больше не звала за собой в темную чащу леса, пробуждая жажду крови и горячей плоти. Здесь, в этом лесу, я наедине со своей болью и страхами. Я не ушел к остальным оборотням, боясь, что окончательно потеряю свою человеческую жизнь. Они жили поселениями в отдалении от людских земель, но каждое полнолуние приходили в их деревни и забирали с собой несколько человек. Кого-то сжирали сразу, а кого-то обращали в себе подобных лишь потому, что женщины-вервольфы могли иметь не больше одного детеныша. Я не хотел быть подобным им, всеми силами цепляясь за ипостась человека и презирая свою вторую сущность. Меня, потерянного ребенка, нашли в этом лесу и воспитывали люди, ставшие мне родителями, пока в четырнадцать лет я не обратился в первый раз. Тогда я ушел из дома, скрылся в самой гуще леса и стал существовать один на один со своим зверем. Я помню их страх, презрение и слезы. В обличии волка, я сходил с ума, жаждал крови и предсмертных криков, а после помнил каждое мгновение пережитой ночи. Я всегда был в сознании, и человек во мне сопротивлялся, не желая вновь убивать, чтобы утолить животный голод. Но тело не слушалось, действовало только на инстинктах, от чего мое сердце сжималось, страдая и переживая весь этот ужас вновь и вновь. И поутру, когда все оставалось позади, я рыдал, вспоминая глаза своей жертвы. Это и было моим проклятьем, потому что ни один вервольф не был в полном сознании в теле зверя, а после забывал все, принимая свою сущность, как часть себя. А я страдал, не в силах что-то изменить, каждый раз сгорая в этой боли. И если бы я мог, то давно уже перерезал бы себе глотку, но это же проклятие отобрало у меня право на смерть, сделав бессмертным зверем с человеческой душой. Я замер, втягивая носом запахи леса, и резко сорвался с места, направляясь к его окраине. Что-то влекло меня туда, словно упрашивало поторопиться и мчаться еще быстрее. В том месте, куда меня гнало чутье, находилась река, над которой возвышался высокий утес. Именно там я часто приходил в себя, собираясь с силами, чтобы отправиться домой после ночной охоты. Уже приближаясь к реке, я почувствовал тонкий, еле уловимый запах молодого человека, у которого так сладка кожа, а кровь пьянит и обжигает, как огонь. Зверь во мне подобрался, предчувствуя свежую плоть, а мой разум кричал, чтобы я остановился. Но лапы лишь быстрее перебирали землю, а когти вспарывали листья и ветки, попадающиеся мне на пути. Выбежав из леса, я замедлился и стал осторожно подбираться к утесу. Ветер здесь был сильнее - он почти до самой земли прогибал тонкие деревца и подгонял воду в реке, ускоряя ее течение. Я снова повел носом и уловил отголосок боли и страха, но сильнее этих эмоций было отчаяние. Мне было подвластно ощущать эмоции людей, что стало еще одной частью моего проклятия, потому что знать, что испытывает твоя жертва перед смертью, заглядывая в твои глаза, было ужасно. *** Мальчишка, еще совсем недавно переступивший порог своего совершеннолетия, стоял на крутом утесе, что находился по другую сторону деревни и граничил с запретным лесом. Волосы, что при лунном свете серебрились, взметались вверх от каждого порыва ветра, словно змеи оплетаясь вокруг юношеского лица. Легкая туника, опоясанная кожаным шнурком и доходившая до середины бедра, совсем не согревала, как и потертые тонкие бриджи. Словно бескрылый ангел, стоял юноша и в последние минуты своей жизни вспоминал о людях, что своей жестокостью и непониманием привели его к этому месту. Раскинув руки в стороны, он вдыхал холодный осенний воздух, мечтая, чтобы смерть пришла быстро. Еще один шаг к обрыву - и маленькая соленая капля катится по бледной щеке, срываясь вниз и впитываясь в ткань на груди. Хрустнула ветка, и юноша резко обернулся, не удержав равновесия и сорвавшись вниз. Но в последнее мгновение он успел разглядеть сквозь ночные тени огромного жуткого зверя, что не спеша подбирался к своей жертве. *** Я все ближе подбирался к утесу, готовый в любой момент сорваться с места, чтобы напасть на глупого человека, что осмелился прийти в эти места. Зверь во мне чуял отголоски его страданий, но ему было все равно, ведь он уже предвкушал запах крови. А я завороженно наблюдал за хрупкой фигурой, что шаг за шагом приближалась к самому краю утеса. Человек собирался оборвать свою жизнь, и я, случайно оступившись, лишь подтолкнул его к этому шагу. Глухой удар, и стон, полный боли, заставляет меня сорваться с места, чтобы собственными глазами увидеть сломанное тело, лежащее на сыром песке. Знал ли он, что здесь нет воды? Я подошел ближе, ступая еле слышно и оставляя за собой следы когтистых лап. Глухой рык вырвался из моей груди, когда я склонился над телом обездвиженного юноши. Запах крови, витающий в воздухе, заполнил мои легкие, и зверь приготовился вонзить свои острые когти в тонкую шею, что так призывно была открыта. Я готов уже был вцепиться в него мертвой хваткой, как взгляд мой наткнулся на распахнутые глаза, в которых в этот момент отражалась луна, и замер, почти касаясь мордой его лица. - Добей. – Хриплый надломленный шепот, молящий об избавлении от страшных мук. Я словно очнулся, сбрасывая с себя наваждение и вновь обретая власть над собой, кроме тела, которое по-прежнему принадлежало вервольфу. Жажда крови ушла, как и животный инстинкт, и на их место пришло сожаление. Прекрасное человеческое тело, сейчас оно было разбито и изломлено, а холодные серые глаза смотрели с мольбой и без тени страха. Мне чуждо сострадание, но в этот момент я хотел только одного: спасти его любой ценой, ведь именно взгляд его глаз и лицо, искаженное мукой и болью, освободили меня и дали сил, чтобы побороть в себе зверя, опьяненного скорой расправой над невинной жертвой. Тихий стон вырывается из пробитой груди, и я, заскулив, прижимаюсь мокрым носом к его щеке. Он просил добить, но я не смог бы этого сделать, лишь мимолетно почувствовав, как где-то глубоко внутри меня что-то кольнуло, ужалило и плотным кольцом обвило мое израненное ледяное сердце. Я приподнялся и резко полоснул когтями правое запястье, и черная густая кровь полилась струйками из раны. Поднеся лапу к губам юноши, которые уже успели посинеть, я мысленно молил, чтобы он принял мою кровь, открылся и позволил себя спасти. - Пей. - Почти неотличимый от рыка голос, и я прижал запястье к его рту. Моя кровь могла вернуть его к жизни и залечить самые серьезные повреждения, сращивая даже сломанные кости. Ему нужно было лишь выпить ее и дать себе время на исцеление. Много времени, чтобы его тело приняло мою магию, а сам он пришел в сознание. Несколько мгновений, и я услышал первый вздох, а затем легкое движение его губ и первый глоток. Он пил! И я возликовал. Впервые в жизни я был рад тому, что смог побороть себя и переступить через черту, даря человеку шанс на новую жизнь. И он согласился, поверил мне, отдавая себя в мои руки. Когда рана на запястье стала затягиваться, я осторожно просунул левую лапу под голову юноши, а правой подхватил его ноги и поднял, прижимая к своей мощной груди. Я знал, что сейчас он в беспамятстве, и мне нужно торопиться домой, чтобы уложить его на кровать и скорее напоить целебным настоем. Уже скоро, когда останется всего пару часов до восхода, его тело начнет исцеляться. Но боль будет сильной, туманящей сознание, а кровь будет подобна жидкому огню, растекающемуся по всем жилам. Я направился в сторону леса, где в самой гуще был мой дом: старая хижина, проросшая дикой вениферой и уже больше пятнадцати лет служащей мне пристанищем, где я рука об руку существую со своим одиночеством. Прижимая к себе хрупкую ношу, я почти неслышно ступаю по промерзшей земле, желая в этот момент только одного - скорее вернуться в человеческое тело, способное облегчить мне заботу об этом мальчишке. Его легкое тельце почти не ощущалось для меня, а еле слышное дыхание смешивалось с тяжелыми хрипами, что резью отдавались в моих волчьих ушах. Пройдя долгий путь и проходя мимо той поляны, с которой я и начал сегодня свой бег, я поднял голову вверх и посмотрел на Богиню. И мне показалось, что я услышал ее благословление, и уходя все глубже в лес, почти неразличимый шепот о любви. Рыкнув, я выкинул всю дурь, что поселилась в моей голове и преодолел последние метры до хижины. Дверь была открыта, ожидая своего хозяина, а чистая постель и лохань с водой были заранее приготовлены для меня, но сегодня - для первого и единственного гостя за все годы, что поселился здесь вервольф.