Сложно быть человеком

Маленький бар от улицы отделяет только тонкая стена, но шум ночного города кажется эхом из другой галактики. Летняя ночь кричит разными голосами, рычит двигателями автомобилей, несётся куда-то и наконец исчезает. Машины пропадают, и даже вывески гаснут одна за другой. Давно за полночь, а люди в баре продолжают пить, смеяться и разговаривать. Часы на стене остановились на девяти вечера, секундная стрелка последний раз дёрнулась и застыла. Мелькору жарко, он обмахивается меню, пьёт уже, наверное, сотый стакан воды за ночь и, наконец не выдерживая, выливает жидкость на себя. Артано смеётся над ним, над его красным недовольным лицом и медленно убирает со лба Мелькора прилипшую прядь волос. А потом неожиданно встаёт, почти вскакивает, допивает свой виски и снова падает на стул. Скрипя ножками, разворачивается спиной к Мелькору и, прогибаясь в спине, смотрит на него вверх ногами. — Я сошёл с ума, — весело констатирует Гортхаур и снова встаёт. В баре играет что-то испанское. Две песни - обе, вероятно, про любовь — повторяются друг за другом уже несколько часов. Странно, но Мелькору они совсем не надоели. Артано садится рядом, кладёт голову ему на плечо и, щурясь и наблюдая за бликами света, плавающими в стакане, подпевает. Бауглир с долей удивления отмечает, что Гортхаур, кажется, умеет петь. Жарко, душно, невидимые колонки поют про любовь. Мелькору что-то нравится в этом вечере, хотя он сам не знает, что именно. Артано встаёт и, по-детски капризничая, тянет Бауглира за рукав майки. Мелькор нехотя встаёт, не глядя бросает на стол несколько бумажек, которых точно должно хватить, и уходит за Гортхауром. На улице не менее жарко. Музыка слышна и здесь, и кажется, что звёзды танцуют под неё. Артано совершенно пьян и безумен, а Мелькор опьянён этой ночью и жарким дыханием Гортхаура на своей шее. Облачка поднятой за день пыли кружатся вокруг их ног, что почему-то очень смешит Артано. Он куда-то тянет несопротивляющегося Мелькора и трясёт головой в такт затихшей вдали музыке, не замечая, что медовые кудри совсем растрепались. Бауглир смотрит, как они прыгают на худых плечах Артано, и не обращает внимания больше ни на что, только крепче сжимая его горячую ладонь. Гортхаур идёт почти с закрытыми глазами, вытянув вперёд свободную руку и дирижируя ею себе, и что-то тихо мурлычет на испанском. Мелькор догоняет его и хочет спросить, откуда он знает этот язык, но Артано разворачивается быстрее. — Guarda silencio. No decas nada, — шепчет Гортхаур, и Бауглир послушно молчит. Не зная смысла слов, он угадывает их значение по бликам в глазах Артано, по наклону его головы. Он просто их чувствует. Они идут рядом, и Мелькор слышит, как Артано поёт одну из песен, что звучала в баре. Бауглир вдруг понимает, что испанский — очень красивый язык, и ему кажется странным, что не обращал на это внимания раньше. Они пешком идут до дома Артано, и хрипловатому голосу Гортхаура подпевают сверчки. Они входят в квартиру, и Мелькору бросается в глаза то, что он никогда не замечал раньше: гитара в углу, совсем не пыльная, как всё остальное здесь, медиатор и несколько листов с нотами. Артано не перестаёт покачивать головой в такт бесконечно повторяющемуся припеву, когда Мелькор протягивает ему гитару. Гортхаур подобнее устраивается на диване, настраивает инструмент и, закрыв глаза, начинает играть. Он продолжает петь, играя другую мелодию, но им обоим нет до этого дела. Артано совершенно пьян. Мелькор, кажется, тоже.