Хроники Зелёного гоблина

Я помню времена, когда мы были хорошими друзьями. И мы могли бы быть ими дальше, если бы не те обстоятельства. Один лишь случай испортил то, что могло бы случиться. И привёл к тому, что неминуемо ведёт меня к душевной погибели. Спустя недели мучений, которые приходилось переносить каждый раз, когда я сжимал шею невинного человека или из пистолета выносил ему мозг, мне стало казаться, что это будет продолжаться вечно. Однако, когда половина моих старых добрых врагов в Оскорпе и тех, кто знал о моём психическом состоянии, была уничтожена, Густав Фирс, человек в шляпе, протянул мне толстую пачку денег (словно я в них нуждался) и сообщил, что теперь, когда путь свободен, я смогу отвоевать свою кампанию снова.  — Ведь это будет замечательно, если ты будешь управлять людьми с такой высоты. Они будут делать всё, что ты пожелаешь, лишь бы получить как можно больше денег, — под шляпой ясно стала видна улыбка Фирса — фальшивая и такая широкая, что можно было бы подумать, что уголки его губ притягивают за крючки. Если тут и был кто безумен, то только он.  — Какое тебе дело до того, как я живу? — я развалился на диване. Можно было отбросить все свои старые привычки. Волосы, давно не расчёсанные, были растрёпанны. Бутылка пива стояла у кровати, и время от времени я поднимал её и делал большой глоток, который бодрил меня и хоть как-то сдавливал вторую сущность, не давая ей возможности вырваться наружу. Фирс смотрел на меня пристально, наблюдал, как я медленно опускаюсь на дно. Готов поклясться, что ему это чертовски нравилось. Морщинки на его лице углублялись — те самые, которые появлялись у него, когда он улыбался или хотя бы выдавал подобие ухмылки.  — Просто доверься мне. Мы с тобой договорились, что ты делаешь то, что я говорю, а я делаю твою жизнь сладкой ватой. Завтра ты появишься на пороге Оскорпа в идеально чистом костюме, вальяжной походкой дойдёшь до своего кабинета и сядешь в своё кресло, как ни в чём не бывало. Об остальном я позабочусь сам, — Густав щёлкнул пальцами. — Уже через день ты снова будешь самым влиятельным человеком в Нью-Йорке, и никто не посмеет сказать тебе ни слова. Даже полиция. Этот человек, стоявший в нескольких шагах от меня, казался мне настоящей змеёй. Его тихий и спокойный голос был подобен шипению змеи — той самой, которая в библейском сказании когда-то добилась своего, заставив Еву съесть плод с дерева. Он что-то скрывал от меня, но я точно знал, что не смогу узнать правды, как не старался бы. Ответа с моей стороны не последовало. Из открытого окна подул сильный ветер, поднимая под своими порывами газеты, листы с рисунками, которые я когда-то делал от скуки. Волны ветра ударили мне в лицо. Я услышал, как разбилась моя бутылка пива под напором ветра, услышал, как Фирс резко хлопнул дверью и оставил меня совершенно одного в этом промозглом, опустошённом домишке. Гоблин не давал заснуть. Где-то глубоко внутри меня он шептал мне на ухо: «Убей Фирса, убей Паркера, убей всех в кампании, ведь одному лучше всего». Лишь малая часть сознания пыталась противостоять этому. А звериное начало продолжало поглощать мои мысли, возвращая их на начало доэволюционного периода. Казалось, ещё немного — и сойду с ума. Лишь человеческая часть меня понимала, что Паркер не был виноват в том, что произошло. Виновата была система.

***

Оскорп всегда был для меня чем-то великим. Я зачастую представлял себе, что эта кампания станет будущим — будущим, которому человечество будет поклоняться, которым будет жить. Теперь, смотря на высотное здание передо мной, я чувствовал себя школьником, который пришёл на экскурсию ко взрослым дядям и тётям. Впрочем, уверенности мне прибавляло то, что люди, замечавшие меня в моём привычном смокинге, с поддельным уважением, но со страхом в глазах, открывали мне двери и давали пройти вперёд, как бы выказывая своё отношение ко мне. Я чувствовал их страх и мне это нравилось. Они сделали из меня монстра, потому что верили, что, раз я убил столько человек с помощью Электро, собственноручно задушить какого-то жалкого работника мне не составит труда. И только один человек во всей этой чёртовой кампании был искренне рад меня видеть.  — Мистер Озборн! — воскликнула Фелиция, когда я лишь приближался к лестнице на первом этаже. Девушка опасливо озиралась по сторонам, пока направлялась ко мне, но при этом её руки дрожали — видимо, так сильно ей хотелось меня обнять. Она всегда была особенной. — Вы даже не поверите, сколько бед пришлось пережить Оскорпу, пока вы не появились. Думаю, теперь дела пойдут в гору. Даже не думаю, я уверена в этом. Я чувствовал уверенный стук её сердца — ровный, абсолютно не потревоженный чем-либо. Её сердце было не затравленным, но напуганным. Наоборот, оно вот-вот было готово выпрыгнуть из груди от радости и предвкушения. Фелиция знала, что я был не в себе. Она знала, что я опасен. Но, тем не менее, вела себя как ни в чём не бывало, словно я вышел из отпуска, чтобы выдать ей денежное вознаграждение за вечную преданность. Преданность… «Кошка», — почему-то пронеслось у меня в голове, пока я смотрел в её пронзительные глаза.  — Что вы будете делать первым делом? — спросила девушка после того, как крепко обняла меня, словно мы дружили многие годы.  — Бери блокнот и записывай, — сделав театральную паузу, я продолжил: — Ни-че-го. Всё будет как прежде. Правда, не считая того, что я собираюсь координально поменять систему нашей работы. Поскольку я теперь, кхм… совершенно другой, мне требуется, чтобы всё вокруг было подстроено под мои нужды. Да, и пусть это звучит слегка эгоистично, это не так страшно. Фелиция, как всегда, слушала меня, навострив уши, и дословно записывала всё, что я говорил. Это забавляло. Она улыбалась, когда я говорил несуразные вещи, и хмурилась, когда обещал работникам максимум свободы.  — Я правильно поняла, — почти по слогам произнесла она, просматривая сделанные записи. — Всё, что делается в Оскорпе, не должно заходить за пределы этого здания. Работники могут увольняться только по уважительным причинам, так как, если уйдут все те, кому не понравится новая система, никого не останется. И если кто-то будет не объявляться на работе, вы лично будете с ним расправляться… Всё верно? Ах, да. Отсюда нельзя будет звонить в полицию или в скорую помощь, и вообще туда, где можно будет связаться с правоохранительными органами… Да, мистер Озборн. Вы сделаете из этого места настоящую тюрьму. Я обернулся к входным дверям на первом этаже — там, где-то вдалеке, снаружи, стоял Фирс и с лёгкой ухмылкой наблюдал за всем этим представлением. Мне же оставалось только подыгрывать и импровизировать. О, ему нравилось наблюдать за тем, как я позорюсь. За тем, как это место постепенно поглощается жёсткой диктатурой его же собственного производства.  — Это зависит от работников, — стараясь сохранить спокойствие, произнёс я. — А сейчас не могла бы ты отвести меня в мой кабинет? Нам ещё о многом стоит поговорить. Девушка оскалилась. В её взгляде на мгновение промелькнуло что-то странное, но, будучи поглощённым своими мыслями, я не смог разобрать, что это было. Фелиция казалась ещё радостнее, чем прежде, и это настораживало.

***

Приятно получать диплом и, выходя за пределы университета, осознавать, что всё у тебя будет хорошо. Это и испытывала Оби Браун, когда переступала порог технологического университета, столь ненавистного ей. Ректор, отправляя её в Оскорп, прекрасно знал, что делал. Из всей группы Оби Браун была самой способной, хоть и проявлялись её способности крайне редко. Большую часть времени она предпочитала мечтать и наблюдать за различными мелочами — например, как паук плетёт паутину в углу кабинета информатики или как пролитый на чужую одежду молочный коктейль впитывается в одежду и оставляет пятна, которые будет очень сложно отстирывать. Вся эта любовь к мелочам и делала девушку особенной, хоть и чересчур мечтательной, задумчивой. Бывшие однокурсники также выходили из здания и похлопывали её по плечу. Кто-то с завистью, кто-то с искренним восхищением, а кто-то и вовсе с удивлением.  — Так держать! — воскликнула девушка, которая за всё время их учёбы ни разу не одарила Оби даже обычным взглядом. «Я должна гордиться? — Оби, затравленно озираясь по сторонам, почувствовала, как сердце её вот-вот собирается выскочить из груди. — Или кричать от страха? Здесь что-то не так». Это не было радостью или восхищением, потому что Браун прекрасно знала, чем заканчивается карьера в подобных кампаниях. Больше всего она была похожа разве что на Ричарда Паркера, который, своими изобретениями, делал кампании имя, а ему никто не хотел верить. Так и Оби, которая в любой мелочи видела волшебство и нечто особенное. «Ничто не случайно», — говорила она в детстве. Но, в общем, не это пугало её больше всего на свете, когда она думала об Оскорпе. «Там будет он, — Браун сглотнула.- Я должна быть рада. Я не видела его очень-очень давно. Но, чем я ближе, тем сильнее чувствую опасность». Остановившись у светофора, хоть и был зелёный свет, она продолжала стоять и смотреть на дерево на противоположной стороне улицы, думая о том, кто же там будет. Кто-то пихнул её плечом. Отшатнувшись, она вновь принялась смотреть по сторонам взглядом затравленной лани. Этот город был слишком велик для неё. Слишком бессмыслен. Она шла по улице. Папки в руке, которыми наградил её ректор, норовили упасть на землю — она слишком слабо придерживала их, думая о чём-то совершенно другом. Здания показалось вдалеке. Оно возвышалось над остальными, показывая своё превосходство. По сравнению с ним Браун почувствовала себя жалкой букашкой.  — Что ж, Оби… Может быть, у тебя всё получится, — оказавшись у входных дверей, Оби показалось, что за стеклом, уже в самом здании, началась настоящая суета. Но, сославшись на то, что сегодня довольно напряжённый день, она легко толкнула входную дверь и ступила на холодную продезинфицированную поверхность. Это была не просто суета. Это была паника: люди кричали, падали на землю, но при этом не могли выйти за пределы здания. Хотя бы потому, что спустя пару секунд, как Оби вошла в здание, они крепко-накрепко закрылись, не оставив между собой ни малейшей щели, чтобы подышать воздухом с улицы. Всё было заблокировано.