Это видно по губам, понятно без звука, он входит без стука. И, не оставляя шрам, въедается в душу…
Никогда ранее я не задумывалась о том, что останусь одна. У меня была интересная, насыщенная жизнь, семья, друзья, даже горячий парень, от которого сходили с ума все школьницы. Я жила, не задумываясь о будущем, наслаждаясь сегодняшним и ежесекундно забывая прошлое, конечно же кроме тех моментов, которые хотелось бы отложить в дальний кармашек памяти и доставать иногда, чтобы еще раз освежить в памяти. Таких моментов было много, пока не наступило черное время. Тогда я еще была сопливым подростком, думающим о разного рода глупостях вроде модных шмоток и красивой помады; тогда еще не были в моде разноцветные блестки и туши с тройным эффектом, а девушки носили с собой в больших, школьных портфелях учебники под запись из центральной сеульской библиотеки. Жизнь делилась на три периода: дома, в школе и на прогулке с друзьями. Самое грустное - это то, что я видела, как разрушилась моя жизнь. Представьте себе возвращающуюся домой радостную девочку, предвкушающую рассказ родителям о том, как ее похвалил учитель в школе за отличные отметки и старания в учёбе. Она шла, измеряя широким шагом узкие улочки, спускающиеся по горе, на которой были расположены дома, и напевала веселую мелодию из утреннего мультика, что успела посмотреть перед выходом. Едва свернув за угол, отделяющий ее от дома, она ощутила, как ее покой рассыпается в пепел. У дома стояли полицейские и несколько людей в гражданском. Двери открыты настежь, а у порога лежит зарезанная кошка, которая еще утром ластилась к ней, легонько щекоча кожу своими тонкими усиками. Ее черный мех был залит темной кровью, успевшей присохнуть под распеченным солнцем. Люди увидели ее сразу, оторопелую, молча схватили под руки и поставили на немеющие ноги перед детективами с вопросами, которые тут же градом осыпались на ее шокированное сознание. Вам, наверное, стало бы жаль эту девочку? Мне тоже очень жаль ее, а, стало быть, себя. Если бы в тот момент я не стояла истуканом, хватая ртом воздух, не в силах проглотить ставший в горле ком, а сказала бы, что ничего не знаю, то, возможно, меня не стали бы таскать по разным отделениям, допрашивая и пытаясь узнать то, о чем я не имела ни малейшего понятия. Осознание, что их нет, пришло поздно ночью. Лежа в уже согретой мною кровати между голых, серых стен приюта, я рассматривала растрескавшуюся краску, покрывающую ветвистыми узорами всю поверхность оградившей меня от остальных комнат. Они закрыли меня, зная, что это произойдет. Спрятали от других детей, догадываясь, что в порыве горя я могла бы кого-нибудь придушить. Нет, я не была сумасшедшей, но поглотившее меня внутреннее сокрушение подталкивало учинить месть, если не кому-то, то самой себе. И они были правы. В какой-то момент я была решительно настроена покончить с собой, как только избавлюсь от этих удушающих стен. А до этого мне ничего не оставалось, кроме как обхватить себя за коленки, утыкаясь в них лицом, и рыдать, рыдать, рыдать… Сначала тихо, потом срываясь на обезумевшие крики. Я царапала свои плечи отросшими ногтями, оставляя глубокие раны, размазывая проступающую кровь. Повсюду было тихо, как будто все, кто находился по ту сторону стены, замерли в своих кроватях, скрутившись в клубок и боясь, что неуравновешенной мне хватит сил выбить дверь и убить кого-нибудь. Словно я была не испуганной сиротой, а сумасшедшей, упавшей в бездну отчаянья, из которой нет выхода никому. Меня продержали в изоляторе несколько дней, во всяком случае пока я не стала адекватно отвечать на вопросы, задаваемые мне воспитателями приюта. Они приносили мне поесть три раза в день, меняли железный горшок для нужд и кипятили воду, чтобы я могла умыться, при этом боязливо поглядывая на мое безвольно лежащее на кровати тело, все еще побаиваясь нападения с моей стороны. Но мне было все равно. После безликой скорби меня одолело безразличие. Я хотела просто лежать овощем, не думая ни о чем. Забыла о друзьях, парне и даже об убитой кошке, которую, скорее всего, так никто и не уберет с нашего порога, пока та полностью не разложится под испепеляющими лучами света. Мне казалось, это не закончится никогда, но я ошибалась. Однажды, проснувшись утром, неожиданно для самой себя я попросила воспитателя вывести меня на улицу. Сказала, что соскучилась по дневному свету и что в толстых стенах здания просто задыхаюсь. Посовещавшись между собой, они решили, что я больше не представляю опасности ни для них, ни для себя самой, и позволили мне вернуться к людям. Первое время было очень тяжело, и я постоянно задавалась вопросом: почему они живы, а мои родители нет? Мне было безразлично, что они такие же как я, лишенные домашнего крова и родственников, такие же одинокие, застрявшие в этом грязном, потрепанном временем месте. Такой эгоистичной я была. Но и это прошло. Спустя месяцы, а затем годы я покинула место, ставшее мне своеобразной тюрьмой. Но и от него был толк, вся моя грусть, кручина, тоска остались в этих стенах, они не следовали за мной, предпочитая породнившееся им место и отказываясь от кусочка моей души, кармашек которой был плотно запечатан, скрывая пепел прошлого, о котором я снова должна была забыть. Оказавшись на свободе, я нашла себе жилье, где не требовалась предоплата, убеждая себя в том, что так же ловко найду работу и к концу месяца покрою все расходы. Из приюта нас отпустили не с пустыми руками, выдавая по тридцать тысяч вон каждому. Конечно же, за эти деньги мало что купишь, но на ужин уже есть чем заполнить желудок. Оказавшись среди пустой комнаты, я опустилась на пол, подперев ржавую батарею, и просидела так несколько часов подряд, прислушиваясь к матерной ругани хозяйки на не успевших оплатить жилье. Постепенно другие звуки заполнили мое пространство, разделяясь на играющий где-то в доме музыкальный центр, брань влюбленной парочки из соседней комнаты и лающую на улице собаку. С каждой минутой я чувствовала, что оживаю, а сердце снова бьется, потому что время сделало свое дело, оно заживило мои раны.***
Первые два года я держалась отлично. Сначала устроилась на работу в магазине мультимедиа, просматривая различные фильмы в свободное от покупателей время, а затем советуя посетителям, что лучше посмотреть. Мне нравилась моя работа, я много улыбалась, много общалась, крутилась, словно белка в колесе, забывая о проблемах и неоплаченных счетах за воду и электричество. Я даже приобрела кошку, только не черную, а с рыжей шерсткой, плавно перетекающей со спины в белоснежный живот. Ее лапки украшали молочные вкрапины, как если бы умелый художник кистью разбрызгал по ним краску. Бон сразу привыкла ко мне: такая же, лишенная дома, оторванная от материнской груди она прижималась ко мне по ночам, доверчиво отдавая свое тепло. В этом мире эта кошка была единственным родным мне существом. Так было, пока я не встретила мужчину, которого, казалось бы, не разлюблю никогда в жизни. Он был одним из покупателей, все чаще и чаще заглядывавших в наш магазинчик. Этот человек владел обворожительной улыбкой и длинными смолянистыми волосами, достающими до плеч. Он напоминал романтика, и не хватало разве что только гитары, которую он постоянно забывал дома, обещая однажды сыграть мне одну из собственно сочинённых песен. Позже он пригласил меня на прогулку, а когда получил мое согласие, подхватил на руки, кружа в воздухе, и я чувствовала себя самой нужной и любимой девушкой на земле. Влюбилась как подросток, освежив давно застывшие в груди чувства. Я совсем не помнила, как выглядел мой школьный парень, с которым даже ни разу не целовалась, поэтому сочла свою новую любовь за первую или же ту, которую никогда не забыть. Я была молода и верила, что все будет хорошо, следует просто немножечко подождать. Возможно, он женится на мне и заберет из этого богом забытого места. Увезет куда-нибудь в местность посолиднее, и мы заживем как влюбленная, счастливая пара. Мои мечты строили прекрасные замки, и в каждом из них был он, его незабываемые темные глаза, притягательные, пухлые губы и самые горячие руки на свете! Однажды, после очередного свидания, он попросился ко мне. Я не отказала, полагая, что это, возможно, сблизит нас еще больше. Мне хотелось верить ему, и я добровольно велась на его улыбку и сдавалась в плен. Усадив его на диванчик, по-быстрому приготовила кофе и, достав отложенное на вечер овсяное печенье, поставила это все на столик рядом с ним. Он смерил меня довольным взглядом и легонько похлопал по месту рядом с собой. Я немедля устроилась рядом, положив голову ему на плечо и с восторгом вдыхая аромат его цитрусовых духов. Странный выбор для парня, но я была так поглощена этим человеком, что остальное просто было незначимым. Погрузившись в собственный восторг, я не сразу заметила, как его большая ладонь скользнула по моей коленке, проникая под юбку и касаясь нижнего белья. Очнувшись, я неловко дернулась, вызвав у него ленивую ухмылку. Его глаза больше не казались романтичными и мечтательными, они были туманными и жаждущими. Мне прекрасно было известно чего он хочет, но я не готова была расстаться со своей девственностью, поэтому, сбросив его руку, поспешно отряхнула одежду и попросила его уйти. Он быстро встал и подошел ко мне вплотную, накрывая мои губы своим ртом, цепляя зубами нежную кожу и прокусывая ее до крови, отчего на моих глазах выступили слезы. Я пыталась его оттолкнуть, но моей силы было недостаточно для этого, а вот ему хватило полминуты, чтобы завести мне руки за спину, крепко удерживая их одной ладонью. Он шептал, что хочет меня, обзывал недоступной сучкой. Затем, порвав мою юбку и приподняв легкую, белую рубаху почти до шеи, с силой вжал меня в стол, заставляя наклониться и уткнуться лицом в твердую поверхность. Мое сердце готово было взорваться, слезы беспрерывным потоком устилали глаза, в горле снова встал ком, блокирующий любые попытки выдавить хотя бы звук. Мое безумное счастье в момент превратилось в сокрушительную боль. Он ворвался в меня быстро и резко, не думая о моих чувствах, будто спешил поскорее получить удовольствие и желаемую разрядку. Именно тогда меня пронзила ошеломляющая боль, от которой тело, казалось, трещало, разрывалось, кроилось на части, которые больше никогда не собрать воедино. Больше всего в тот момент я хотела умереть, чтобы не чувствовать всего этого. Беспощадного погружения, раз за разом толкающего меня в стол, из-за чего живот врезался в тонкую доску, отпечатывающуюся полосой на чувствительной коже. Его ладонь крепко удерживала мои ослабевшие руки, а вторая оттягивала длинные волосы, намотанные на кулак. Я слышала его хриплые стоны, а вырывающееся из его склонившегося к моему лицу рта горячее дыхание неприятно лизало кожу, отчего мне хотелось лишь поплотнее стиснуть зубы, не позволяя наполненному болью крику вырваться наружу. Сквозь слезы я видела взгляд моей застывшей на полу кошки, ставшей невольным свидетелем надругательства над своей хозяйкой. Ее чуть влажные, светящиеся в тусклом свете лампы глаза сочувствующе глядели на меня снизу вверх, заставляя чувствовать себя еще ужаснее. Все закончилось так же внезапно, как и началось. Он отпрянул, отпустив мои руки и волосы, наскоро затягивая ширинку. Его удивленный тон, повествовавший о том, что он не может поверить, что я девственница, иглами прошил мое сердце, пуская кровь по мертвым душам моих чувств. А потом он просто ушел, даже не удосужившись громко хлопнуть дверью напоследок, словно немного жалея о содеянном. Монотонное тиканье часов будто погрузило меня в астрал. Я так и продолжала полулежать на столе, как и впервые когда-то оказавшись в этой комнате прислушиваясь к многочисленным посторонним звукам, пытаясь убедить себя в том, что я не сойду с ума. Что это было простое недоразумение, что не все мужчины одинаковые.***
Однако больше я не верила никому. Любой мужчина, который осмеливался флиртовать со мной, каким бы привлекательным он ни был, получал твердый отпор, сопровождаемый улыбкой, не выражающей ничего, кроме отвращения. Я убедила саму себя, что все еще могу работать и обслуживать посетителей, будь то женщины или мужчины, но в отношения со вторыми никогда и ни за что не вступать. Эти настроенные мной функции позволяли мне продолжать жить как раньше, и, к счастью, тот мужчина больше никогда не появлялся в нашем магазинчике. Казалось бы, все наладилось, возвратилось на свои места, и я была рада, что мое сознание не сошло с ума. Я много думала, возникла ли во мне какая-нибудь психологическая травма? Но, кроме безграничной ненависти к сильному полу, больше ничего меня не пугало. Мне не снились страшные сны об изнасиловании, не мучили и другого рода кошмары. Все было обыкновенно, как до того происшествия. Возможно моя ненависть и стала этой самой травмой, но я не желала избавляться от нее, потому что четко решила для себя: никогда не зависеть от мужчин. Таким образом, я стала своего рода феминисткой, отстранённой и слегка фригидной. Меня не интересовал секс и вообще мало что возбуждало. Моя жизнь совсем не изменилась из-за этого, она по-прежнему больше напоминала выживание и погоню за средствами для этого. Но судьбе было мало моих страданий, и она сделала мне еще один, а точнее даже два неприятных подарка. Однажды зимним вечером после рабочего дня начальник позвал меня к себе в кабинет и, усадив в глубокое кресло, сел напротив, опираясь локтями о поверхность письменного стола. Он долго смотрел на меня, словно перебирая в уме фразы, готовящиеся сорваться с его потрескавшихся, полных губ. Я же просто рассматривала его глубокие морщины на лице, тонкими линиями прячущиеся в редких седых волосах. Его пальцы украшали различные перстни, и самым красивым среди них был широкий серебряный перстень с ядовито-красным обрамленным камнем. Я поспешно отвела взгляд от украшения и посмотрела на него, предчувствуя что-то явно нехорошее. - Госпожа Ван, - начал он низким, тяжелым голосом, – вы прекрасно знаете, что в магазинчике сейчас не лучшие времена. Покупателей стало значительно меньше, и товар не продается, оставаясь пылиться на полках. Как только он это произнес, я сразу же осознала, что мужчина хочет меня уволить. Нервная дрожь принялась беспощадно колотить мое тело, даже зуб на зуб не попадал. Никогда бы не подумала, что у меня возникнет подобная реакция из-за простого увольнения, но именно в этот момент, казалось, это лишит меня возможности выжить в этом мире. Без высшего образования я мало что умела, и найти работу было в разы труднее, а то и вообще невозможно. И теперь моя последняя надежда ускользала из рук как мыльный пузырь, готовый вот-вот лопнуть, осыпав меня ворохом влажных капель. - Как вы уже поняли, финансирование магазина значительно ухудшилось, и поэтому я не смогу выплатить вам последнюю зарплату. Вы же понимаете, что это значит? Пришло время нам с вами распрощаться. Мне очень жаль, госпожа Ван. – Холодность его голоса означала только одно: сделай я хоть какую-нибудь попытку уговорить его оставить меня еще на некоторое время, она совершенно точно не увенчается успехом. Уголки его губ были решительно опущены вниз, и последние слова провели четкую черту между нами. Я больше не была его подчиненной. На негнущихся ногах я покинула его кабинет и, не глядя перед собой, просто шла туда, куда несли ноги. А вынесли они меня на крышу нашего десятиэтажного здания, откуда был прекрасно виден ночной Сеул. Разноцветные огни, словно кругляшки и гирлянды, украшающие елку, рассыпались по многочисленным городским зданиям, освещая улочки, забитые вечно спешащими куда-то людьми. По трассам разъезжали машины абсолютно разных марок, из окон некоторых доносилась громкая музыка, сливаясь с привычным городским шумом и разговорами журчащего живого потока. Я сделала глубокий вдох и, закрыв глаза, выдохнула полной грудью. Несмотря на то что больше у меня не было работы, жизнь продолжалась, и я вынуждена была найти выход из сложившейся ситуации. Необъяснимый порыв заставил меня устремиться вперед, забираясь на бетонный заборчик на краю крыши. Взявшись за поручень, я наклонилась вперед, рассматривая непрерывную жизнь внизу и оценивая высоту всего здания. Но негромкий кашель, донесшийся откуда-то сзади, заставил меня испуганно качнуться на ногах и, не удержав равновесия, я рухнула назад, оказавшись в чьи-то крепких объятиях. В панике я отскочила от человека, поймавшего меня, и, повернувшись к нему лицом, застыла на месте, рассматривая лицо незнакомца. Первыми в мое внимание бросились его глаза: глубокий разрез делал взгляд своего обладателя исполненным хитрости и проникновенности. У него были совершенные губы и ровный нос, заканчивающийся привлекательным треугольником, разделяющимся небольшими дырочками ноздрей. Красные волосы, переливающиеся в свете уличных световых лампочек, и вовсе сбивали с толку. На нем была черная рубашка, верхние пуговицы которой расстегнуты, чуть оголяя мускулистую грудь, и черные, классические брюки, ровными стрелками спускающиеся к лаковым ботинкам. - Почему испугалась, раз не собиралась прыгать? – его голос был на удивление высок и даже нежен, что никак не вписывалось в общий образ. - Зачем вы подкрадываетесь, если видите, что девушка стоит на самом краю крыши? – вопросом на вопрос ответила я, прощая ему фамильярное обращение к своей особе. - Я всего лишь курил, пока ты не захотела упасть. - Мне показалось, что он видит меня насквозь, а его губы, изогнутые в небрежной улыбке, так и привлекали мой взгляд. - Если бы вы не испугали меня, я бы не упала, - мне было трудно скрыть раздражение, и, смерив его недовольным взглядом, я обогнула мужчину, направляясь к дверям, выводящим из крыши. - Разве вам есть, что терять? – его вопрос застал меня врасплох, отчего я резко остановилась, словно приросла к бетонному полу. Даже его внезапное официальное обращение не вызвало у меня такого волнения, как смысл произнесенных им слов. Он медленно приблизился и, скользнув по мне взглядом, задумчиво провел ладонью по взъерошенным волосам. – Мне так не кажется. - О чем вы? – хрипло спросила я, встречаясь взглядом с незнакомцем. - Думаю, вы и сами это прекрасно понимаете, - снова эти хитрые глаза пронзили меня как пузырь с водой, и я вяло поддалась этому гипнозу. Он вытащил из кармана брюк какую-то карточку и протянул мне со словами: - Приходите, если вам и правда нечего больше терять. Когда он ушел, я продолжала стоять на том же самом месте, вцепившись в тонкую картонку и слушая, как быстро бьется мое сердце. А жизнь продолжала гнать время вперед, напоминая, что умирать пока точно рано.