***
Колин или Миэлин. Эти выкормыши храма были сиротами, которых Итоил сам подобрал. Колина он нашел на окраине города, когда он умирал от голода. Сам он обучал парня искусству борьбы с отверженными. Колин схватывал всё на лету, правда, способность к магии у него так и не открылась к 18 годам. Колин вымахал крепко сбитым парнем со светлыми волосами и простоватым лицом. Но хоть он и походил на простолюдина и не отличался тонкими чертами лица, его серые глаза пронзали насквозь, доспех которому было более семи сотен лет благодаря наложенным на него чарам, и стараниями самого Колина сверкал на солнце, что аж глазам было больно. Священный огонь, изображённый на груди, казалось, горел, а меч святого воина, который был синим, как небо в безоблачную погоду, являлся гордостью кузнецов храма, изготовленный из редких сплавов металла. По преданиям эти мечи способны спалить поднятых: раны, нанесенные святым оружием, вспыхивали огнем, и отверженный сгорал. Такой меч пробивал доспех, как бумагу. Многие дали бы любые деньги, чтобы получить доспех или меч, но это оружие и доспехи невозможно было купить ни за какие деньги. А тем, кто это не понял и хотел разжиться имуществом храма, Колин быстро объяснил, что к чему. Миэлин же была противоположностью Колина. Её огромные голубые глаза, казалось, излучают любовь ко всему живому. Многие, кто встречал её, испытывали благоговейный трепет. Казалось, что девушка сошла из обители Всеотца: её хрупкая фигурка многих бы ввела в заблуждение, но она, как и Колин, была опасным противником. Владея лечебной и боевой магией, хорошо подготовленная физически, она с гордостью носила бич отверженных — оружие, которое передавалось только лучшим воинам храма, чистым душой и телом. Это был тонкий прямой меч, и в отличие от остальных мечей, он был черным. Письмена, покрывавшие лезвие, вспыхивавшие белым цветом ночью и едва заметно сверкавшие синим днём, защищали своего владельца от магии порченых. Говорили, что этот меч — дар Всеотца. Воинам, которые помогли низвергнуть темную богиню этих мечей, было всего три, но остальные были потеряны во время войн некромантов. Единственный, что остался, сейчас был пристегнут к поясу Миэлин, и это лучше всяких слов говорило, что это непросто девушка, а старший воин братства, страж святости. Итоил полюбил сирот, как родных детей, которых у него никогда не было. Воины храма не могли жениться. Посвятивший себя служению Всеотцу должен быть непорочным, поэтому всю свою нерастраченную отцовскую любовь он отдал им. Колин же почитал его как наставника, Миэлин же, напротив, любила настоятеля как отца, отцом же и называла. Поэтому слухи, распускаемые в городе, про то, что воины храма погрязли в разврате, больно ранили настоятеля. Он прожил так много и ещё помнил, когда храм был оплотом людей против неназываемой богиней Илириет, которую Всеотец низверг, и даже имя её стало забытым. Только в манускриптах храма, в хрониках героев войны некромантов упоминается эта страшная богиня и её главный полководец король лич, которого убил его прадед. Сокрушив лича и спалив его останки, они спрятали корону отверженного, ибо нельзя было её уничтожить. Предсказание гласит, кто наденет корону лича, сам станет королём отверженных. Некогда могучий орден святых воинов, истреблявший умертвий, имел храмы по всей империи. Знатные семьи отдавали своих дочерей и сыновей в храм, жертвовали огромные суммы золота. Теперь же это были просто осколки былого величия. Храмы пришли в запустение, никто больше не стремился занять место в рядах святых воинов, а распускаемые слухи и зависть к оружейникам храма сделали их чуть ли не врагами людей, за которых они отдавали свои жизни. Забылись столетиями полыхавшие битвы. Порча, которая ползла по земле, делая мёртвых живыми, а живых — порчеными, которые шли в бой, сея смерть, не зная ни страха, ни жалости, убивая все на своем пути. Итоил с грустью рассказывал Миэлин про былые времена, когда храм был силен, и люди были чисты; про битвы, про великих воинов, сумевших положить конец войне; как три десятка стражей захватили круг некромантов про поединок Ниильхосфейма с его прадедом, и как благодаря стражам был побежден король лич. Культ некромантов был истреблён, Ниильхосфейма сожгли на священном огне, чтобы он никогда больше не смог воскреснуть, и порча отверженных не ползла бы более по земле Миэлин, которая называла Итоила отцом. После тренировок и вечерней молитвы она приходила до него в келью, приносила свежезаваренный настой трав, жадно ловила каждое его слово. Казалась, она видит все эти битвы, ужас в глазах людей, когда наступают поднятые, и гордость за стражей, которые косят отверженных, как спелые колосья, и они вспыхивают под ударами мечей святых воинов. Итоил проснулся от того, что страшное видение было: ему священный огонь Всеотца был погашен, и корона лича, которую они спрятали под ним, была в руках поднятых. Это было знамение, что порча явилась. Вновь грядет война. «Но как мне спасти Миэлин и Колина?» Настоятель подумал отправить их к императору в Фарьлогот. Имперский храм, поддерживаемый императором, был не в пример богаче, и люди в столице относились к храмовникам намного терпимей, чем на задворках империи. Колин вошёл в зал: — Ты звал меня учитель? — Да, Колин, мне надо, чтобы вы с сестрой отправились в имперский храм и отвезли письмо настоятелю. — А почему именно мы? У нас же есть гонцы, — спросил Колин. — Потому что я не хочу рисковать. Это письмо я могу доверить только вам, моим лучшим воинам храма, так что снаряжайтесь в дорогу. Миэлин я уже всё сказал, она будет ждать тебя во дворе возле ворот. — Хорошо я выполню поручение. Ещё что-нибудь, учитель? — Нет, это всё. И, постой! Будь осторожен, защищай сестру: сам знаешь, какая она доверчивая и чистая. Не дай людям её погубить. — Хорошо, отец , — Колин впервые назвал Итоила отцом, будто предчувствуя грядущие события. — Да прибудет с тобой огонь Всеотца! Колин приложил руку к груди, где был изображен священный огонь, и ответил древним девизом стражей: — Всеотец защитит, огонь очистит, — и вышел. К горлу Итоила подступил горький комок слёз. Он знал, что не увидит их больше. Прощание было последним. Единственного боялся настоятель: чтобы тёмный страж не пришел за короной в город. Эти поднятые могущественной магией темной богини, не преданные святому огню стражи святости могли одним лишь взглядом делать людей порчеными, а боевые навыки, которыми владел воин при жизни, не только сохранялись, но и многократно усиливались тёмной магией. Доспех же, который раньше прославлял священный огонь, становился черным, как ночь, и только оружие храма могло пробить его. Он пошёл в главный зал где висели доспехи его предка, и горел огонь Всеотца. — О, Всеотец, за что ты дал мне такую долгую жизнь? — вопросил настоятель . — Смертный, упади на колени, ибо я есть посланник той, что вы зовете Илириет. -Как посмел ты явиться сюда, нечисть? Я изничтожу тебя святым огнем Всеотца! Сюда, воины храма, на нас напали! — Твои воины мертвы и их сожрала порча, впрочем, тебе тоже недолго осталось. Скажи мне, где корона великого Ниильхосфейма, и я дарую тебе быструю смерть или же бессмертие в наших рядах. Я знаю, что твой предок был великим воином. Жаль, что вы спалили его тело, я сделал бы из него полководца. Будь достойным, и награда тебя ожидает. Это был тёмный. Он смотрел на Итоила, чёрные впадины вместо глаз могильным холодом обжигали настоятеля. — Никогда я не предам стражей, — воскликнул Итоил и прыгнул через священное пламя. Поднятый откинул Итоила от себя и достал меч: — Ну, покажи мне своё мастерство, достоин ли ты своего прадеда, страж? Итоил, обгоревший, но всё ещё живой воззвал: — О, Всеотец, даруй мне силу! Пламя всполохнуло — Всеотец услышал. Настоятель будто скинул свои 300 лет. Он вскочил на ноги и бросил в тёмного амулет чистоты. Поднятый закрылся щитом, и амулет вспыхнул нестерпимым светом. Давая Итоилу шанс добраться до стены и снять молот своего легендарного предка, отверженный тут же произнёс заклинание тьмы: — И тьма подавит свет! Твои дешёвые трюки не способны мне повредить, я сам был стражем, я один из 30, которые очистили круг. Итоил, уже снявший молот, стал спиной к стене. Очень тяжёлый на вид молот оказался необычайно лёгким. Настоятель поднял молот над головой и обрушил его на умертвия, вкладывая в удар все силы. Тёмный вновь поднял щит. Раздался оглушительный звон, и щит тёмного раскололся. Поднятый упал на колено — так силён был удар Итоила — и тут же сделал выпад в живот настоятеля. Итоил покачнулся, разжимая руки. Молот выпал, а тёмный, вставая с колен, всё глубже загонял ему порченую сталь. — Ты будешь поднят, — сказал он, — и тогда я узнаю, где корона. Итоил собрался с последними силами. — Всеотец защитит, пламя очистит! — крикнул настоятель девиз стражей святости и призвал огонь. Вспыхнули одежды, как промасленная бумага, и тёмный, не успев отскочить, загорелся. Итоил обнял поднятого, как дорогого друга, которого не видел очень давно, и радость встречи переполняет сердце, так крепки были эти последние объятия. Огонь принял отверженного и стража. Словно братья лежали они на полу, обнявшись в священном зале.***
— Фарамир, беги к капитану и расскажи, что ты видел, а я пока ворота открою, — Жорен пошел к воротам. — Господин капитан, там это... того... как это... ну, лошадь мертвая гонца везёт! — Что?! — капитан аж подскочил. — Ты что, скотина, опять на посту браги напился? Ну, я тебе щас в рыло-то твоё дам да из караула-то выгоню! — капитан начал надвигаться на Фарамира, собираясь воплотить свои угрозы. — Господин капитан, господин капитан, там посол имперский к нашему лорду. Он, то есть мёртвый, а лошадь живая его тянет, зацепился он за стремя, вот она его и тягает. — Что ж ты, осёл, сразу-то не сказал? — Так я говорил, — проблеял Фарамир, — так вы, это, хотели в рыло мне дать... — И дам! — пообещал капитан. — Где Жорен? — Он побежал ворота открывать, а меня к вам послал. — Хорошо, беги в оружейную, скажи, чтобы тебе выдали бердыш вместо утерянного. Догонишь нас во дворе, понял? — Да, господин капитан, а в оружейной что сказать? — Скажешь приказ капитана стражи, бегом давай. Фарамир потрусил в оружейную. — Фух, пронесло, кажется, — подумал он, — и бердыш дадут, и в рыло не получил. Сегодня мой день, — заулыбался он. — Жорен, что там у тебя? — Капитан, это порченый, — выдохнул Жорен, — не подходите. — Что сказок, наслушался? Или тоже брагу пил? — Я говорю вам, капитан, это порченый, вон, видите, рука у него чёрная? Это порча. — А в глаза ты смотрел? — спросил капитан уже испуганно. — Нет, что я вообще глупый? Вдруг он сейчас оживёт! Надо звать воинов храма. — Отойди, щас я сам гляну, — капитан начал обходить лошадь, чтобы заглянуть покойнику в глаза. Мертвец застрял ногой в стремени, как и говорил Фарамир, одежда была изодрана в клочья, головой он лежал вниз. Вдруг лошадь заржала и стала дыбом. Голова умертвия поднялась, и его пустые глазницы уставились на капитана. Нельзя смотреть в глаза поднятых, порча может пожрать тебя, если ты не страж или не жрец храма. Защитных амулетов на капитане не было. Капитан упал, как подкошенный. — Умертвий, — закричал Жорен, — все в храм, спасайтесь! — Заткнись! — Колин прикрикнул на него. — Не разводи панику, бери своих людей и отступайте к храму. Спасайте всех, кого сможете, Всеотец защитит нас, а тут мы с Миэлин разберёмся. Миэлин достала оберег, собираясь помочь капитану. — Осторожно! — Колин прыгнул вперёд, отталкивая девушку. Лошадь взбесилась и чуть не лягнула копытом. Она начала хрипеть, и пена полилась ручьём у неё из рта. Умертвий, освободив свою ногу, открыл рот, собираясь выдохнуть облако яда из своего зловонного чрева. Колин снёс ему голову одним ударом. Голова поднятого упала и вспыхнула. Тело тоже загорелось. Святое оружие спалило огнем Всеотца отверженного. Миэлин вскрикнула. Колин оказался в два прыжка возле неё, успев подхватить на руки. — Что с тобой? — Ах, Колин, я чувствую, как грудь мою раздирают. Наш отец убит! — и слёзы полились у неё из глаз. — Миэлин, настоятелю ничего не угрожает, он в храме среди стражей святости. Воины храма защитят его, да и сам Итоил — воин. Он может за себя постоять, — сказал Колин скорее, чтобы успокоить себя. — Если отверженные в храме, городу пришел конец. — Но как они могли сюда пробраться? Вставай, Миэлин, нам надо бежать в храм спасать людей! Теперь вся надежда на наших воинов, — Колин поднял её и заглянул в глаза. — Ты нужна мне, — сказал он. — Я прикрою твою спину. Девушка взяла себя в руки, доставая своё грозное оружие, бич отверженных. — Можете не спешить, — глухой голос раздался за спинами, — ваш настоятель мёртв и ваши братья тоже. Миэлин почувствовала, как ярость овладевает её телом. Развернувшись, она кинула сгусток огня в говорившего. Это был капитан. Порча овладела им. Пламя обрушилось на него, освобождая тело от печати поднятого. Пламя получилось настолько сильным, что загорелись городские ворота. — Миэлин, ты что делаешь? Ты так город спалишь! — Колин, я слышу шум битвы! Поспешим, может, не все братья убиты. Я попробую спасти от порчи живых. И они побежали к храму.