Нежность

22.30        Поздний вечер. Одинокое и ветхое здание на окраине Мериленда. Коридоры реабилитационной больницы пусты и пропитаны пыльным воздухом. В таком месте практически нет посетителей – только персонал и больные. Когда объявляют отбой, гасят свет, и медсестры уходят, я быстро переодеваюсь, беру сумку с вещами, ловко преодолеваю окно и оказываюсь снаружи. В сгущающихся сумерках можно различить маленький больничный дворик, неухоженные голые кусты в саду и тропинку, ведущую к заднему двору. Немного терпения и сноровки позволили мне перелезть через невысокий забор, но приземлилась я, мягко сказать, неудачно. Шуршание листьев заглушало мое прерывистое дыхание, а от прохладного вечернего воздуха кожа покрывалась мурашками. Постепенно силуэт больницы растворился вдали и оживленный вид на окраины города занял его место. Несмотря на позднее время, грязные широкие улицы были переполнены людьми. Старая часть города была забита шумными недорогими кафешками, маленькими дешевыми магазинчиками и вонючими барами, рядом с которыми в основном блуждали усталые работники заводов и шлюхи. Громкая музыка, смех и оживленные голоса прохожих смешиваются, образуя мощный поток звуков, настолько мерзкий и навязчивый, что сбивает с ног, заставляя бежать от него, как затравленное животное. Я убивал их. Снова и снова, чтобы не пришлось убить тебя. Он выжимает из себя все те же слова. Ел. И ты их ела. Ты наслаждалась этим вкусом. Задыхаясь, я продолжала бежать по мокрому асфальту. Бежать от него, от всех и от всего. Окруженная высокими угрюмыми зданиями, узкими неосвещенными улицами, и где-то вдали эхом звенящими голосами людей. Старый квартал города принял меня в свои стены, умершая, нереальная, светилась среди серой мглы яркая вывеска. И буквы ее вырисовывали только одно слово: «Вендиго». 22.58       Шли мы по улице, шевеля мозгами насчет того, куда бы убить вечер — дерьмовый такой, холодный и сумрачный осенний вечер. — Ну, что же теперь, а? — обратился я к брату. — Какая разница, — говорит, — пойдем в бар старика Юнга — может, что и подвернется. Что ж, он был прав, прямо перед баром блуждала какая-то киса. В общем, подруливаем к ней и я говорю: «Извиняюсь, но вы свободны?». Бедняжка побледнела — еще бы, двое таких амбалов, да еще откуда ни возьмись, да с ухмылочками. — Я тороплюсь, — заикается она, а сама нервно оглядывается по сторонам, уже наметив бежать. — А вот и нет, — пропел я, и мы начали стандартную программу. Брат держал ее за руки, а я ударил в челюсть, легонько конечно, отчего она взвыла и стала откашливаться кровью. — Теперь ты свободна? — шепнул ей братец. Затем схватил ее за волосы и швырнул прямо к моим ногам, а когда она упала, с силой пнул ногой в живот. Люблю смотреть, как они задыхаются и скручиваются от боли. — Такая свеженькая — прерывисто смеясь, издевался я. — А что у тебя здесь? Перехватив ее крепче, расстегиваю джинсы, братишка в этот момент уже достает травку. 23.37       Я вышел на улицу перевести дух. Она меня точно сведет в могилу. Зачем я только женился на ней? Прямо перед моим баром я замечаю какую-то потасовку. Достало, третий раз уже на этой неделе. Я возвращаюсь в кафе через дверь для персонала и беру ружье из кладовки. Пусть меня посадят, но я больше не буду терпеть это дерьмо. 23.27       Поморщившись от терпкого привкуса, я сплюнула кровь. Один из них сейчас затягивает косячок, а второй стягивает с себя штаны. Дилетанты. Не теряя момента, я со всей силы пинаю этого ублюдка в пах, и, быстро выскользнув, бегу, что есть силы в другую сторону. Слишком медленно. Второй парень, уже спохватился. — Зарежь эту суку! — Истерически кричит первый. Тупик. Бежать больше не куда. Нужно найти что-нибудь. На глаза попадается только бутылка. Я успеваю разбить один конец. — Малышка, куда собралась? — Кто-то резко схватил меня за воротник. Все темнеет. Мгновенье, теплая кровь сочится по стеклу и моим рукам. Шокированный парень, шатаясь, отстраняется от меня, хватаясь за ребра в попытках остановить кровь. — Прости, — слезы не останавливаются, а боль от остатков стекла, врезающихся в кожу, обжигает. Выстрел. Шаги. Чей-то голос в дали. — Я не хотела… — срывается шепот с губ. — Быстро отошел от нее! — Кричит мужчина. 0.00 — Ты точно в порядке? — Обращаюсь к ней. Эта жуткая девушка чуть не зарезала одного из этих отморозков, а второго... Пришлось даже скорую вызывать. — Вы можете вызвать мне такси? — Внезапно начинает говорить она. Это не мое дело и я не собираюсь ввязываться в это дерьмо, но отпускать ее так... — Вирджиния, волчья тропа. 00.58       Он быстро вызвал такси, и машина подъехала в скором времени. Примерно через сорок минут я уже была у главной трассы, все, что мне оставалось — это пройти пешком где-то минут тридцать. Как только такси скрывается из виду, я остаюсь совершенно одна, посреди неосвещенной пустой дороги в непроглядной тьме. Все, что я могу различить — это силуэт леса. Я не вижу звезд. Все небо затянуто тучами. Я пытаюсь ускорить шаг, но дорога плохо различима и, к тому же, меня начинает знобить. В одно мгновенье все погрузилось в дождь. Миллиарды капелек устремились на замершую землю. А вместе с ними, запах легкого дуновения ветра и невероятной свежести. Я не знаю, сколько уже иду, смешно было изводить себя бессильной тоской по теплу или уюту. Дождь, давно уже переросший в ливень, разбрызгиваясь на холодном ветру, стучал по асфальту, и давно одолевший меня ужас явно подсказывал, что что-то не так. Лес подозрительно погрузился в тишину — ни единого звука, словно боясь чего-то, все живое поспешило исчезнуть. Зависшая пауза постепенно нарушалась хрустом веток. Оно стремительно приближалось ко мне из самого лесного мрака. Мое сердце замерло, глаза жгло, как огнем, и тошнотворная истерика скрутила кишки. Что-то ползло ко мне и манило к себе свистом, оглушающим, словно плачь ребенка. 01.19       Не могу настроить нужную волну по радио, при такой погоде оно практически не работает. Хрустальная стена дождя поглощает трассу, где то вдали сверкают вспышки молний, и раздается треск грома. Наконец-то этот долгий день закончился и можно насладиться покоем дома. Я раскрыл только три дела, а чувствую, будто меня засунули с мясорубку и хорошенько прокрутили. Боль в висках начинает пульсировать и давить, а голова раскалываться.       Недалеко от дома я замечаю человеческую фигуру на дороге. Снова видение? Подъехав ближе, я узнаю Эбигейл. Она стоит на дороге и не замечает подъехавшей к ней машины. Промокшая насквозь, она смотрит вдаль, в темноту. На мгновение мне даже показалось, что она сейчас растворится вместе с дождем и исчезнет. — Очнись… Все хорошо, я здесь, рядом… Все в порядке… — шепчу я ей. — Оно смотрит на меня, оно там… там, — продолжая смотреть в темноту, в истерике кричит мне девушка. — Его нет, Эбигейл, здесь только мы вдвоем. Надев на нее свою куртку, беру ее ледяные руки и растираю их. Ливень поглощает нас, а ветер начинает раздирать одежду и рвать волосы. Подойдя к машине, я усаживаю ее на переднее сидение, затем закидываю сумку в багажник и сажусь за руль. Включив печку, я стараюсь как можно быстрее добраться до дома. В такую погоду лучше вообще не выходить на улицу. Какого черта она забыла здесь? 01.38       Лай собак. Наконец-то мы дома. Дождь уже практически перестал идти, так что занести спящую девушку в дом не составило труда. В первый раз попадаю в такую нелепую ситуацию. Обычно я привожу домой бездомных собак, а на этот раз - девушку. Я давно уже не приводил домой людей. Это не значит, что не хотел, просто так получалось. Симпатия и приветливость, его приглашали, писали милые письма, но сближаться с ним никто не сближался, единения не возникало нигде, никто не желал и не был способен делить с ним его жизнь. Его окружал теперь воздух одиноких, та тихая атмосфера, то ускользание среды, та неспособность к контактам, против которых бессильна и самая страстная воля. Аккуратно уложив девушку на диван, он задумчиво поглаживал ее волосы. Думаю, что моя чистая рубашка вполне может сойти за ночнушку. Полумрак в прихожей нарушал лишь приглушенный свет уличной лампы, проскальзывающий сквозь окно. Некоторое время я просто стоял перед ней и вглядывался в ее умиротворенное лицо. Ее щека слегка покраснела, возможно, от удара, возможно, от ушиба. Беспомощность в таких ситуациях всегда вгоняла меня в ступор. А что я должен был сделать? Что? Все, что было в моих силах — это просто приложить лед. Сев рядом, я аккуратно приподнял Эбигейл за плечи, медленно расстегивая и снимая вельветовую куртку. Под ней у нее была промокшая насквозь футболка, от которой тоже было необходимо избавиться. Одной рукой я слегка приподнял ее руки вверх и начал стягивать футболку другой. Синяки. Ушибы. Вся ее бледная кожа покрыта ими, и образы в моей голове начинают смутно вырисовывать возможные вариации того, как она их получила. Эти картины – их были сотни, с названиями и без названий – все до одной вернулись опять, вынырнув во всей своей свежести и новизне, я не смог защитить ее и не в первый раз. Боль и страдания этой девушки были предназначены только для меня. Как же я жалок. Развязав платок на шее, я легонько дотронулся до шрама, того самого символа, что связывает нас. Ее руки...из рваных ран сочилась кровь. По мере разрушения того, что я прежде называл своей личностью, я начал понимать, почему я, несмотря на все свое отчаяние, так ужасно боялся смерти, и стал замечать, что и этот позорный и гнусный страх смерти был частью моего старого, лживого естества и глядя на нее я каждый раз испытывал это поганое чувство. Обработав и перебинтовав раны, я целую кисти ее рук, пальцы, словно пытаясь излечить их. Резкий запах крови приводит в замешательство, он опьянеет. Внезапно девушка резко открывает глаза и, оттолкнув меня, от неожиданности с грохотом падает на пол. Я пытаюсь помочь ей подняться, но она отталкивает меня и с отвращением бросает гневные взгляды. У меня не хватало дыхания ответить. Тысячи вещей надо было сейчас сказать несколькими словами. 02.02 — Что ты делаешь? — Слова растворяются в воздухе и так и не доходят до получателя. Он молчал и виновато потирал руки. Я тоже молчала, вопросительно смотря на него в ожидании ответа. Прежде всего — его лицо, которое мне с самого начала понравилось; несмотря на что-то дикое во взгляде, оно понравилось мне, это было лицо, может быть, несколько необычное и печальное, но живое, очень осмысленное, четко вылепленное и одухотворенное. Дружелюбнее настроило меня и то, что в его вежливости и приветливости, хотя они, видимо, стоили ему некоторых усилий, не было ни тени высокомерия — напротив, в них было что-то почти трогательное, что-то похожее на мольбу. Отведя глаза в сторону, он молча протянул мне рубашку. Уилл не хотел мне зла. — Здесь приятно пахнет, — надев рубашку, наконец, с улыбкой прокомментировала я. Сняв джинсы и кеды, я аккуратно положила одежду на стул и, ничего не сказав, легла на кровать в гостиной. — Спасибо, — сонно пробормотала я.