***
Пациента Джона Доу должным образом отмыли от грязи и поместили в отдельную палату на верхнем этаже – в самом закрытом отделении больницы. Туда отправляли пациентов в наиболее сложных случаях. Я ненавидела верхний этаж. Решетки на окнах, решетки на дверях, повсюду надежные замки. Я радовалась, когда моих подопечных переводили на нижние этажи. Это означало, что им становилось лучше. Перед врачебным осмотром Джона Доу предусмотрительно накачали успокоительным, а во время самой процедуры рядом находились два санитара на случай повторения инцидента, случившегося на первом этаже. Но все прошло спокойно. На следующее утро, когда я зевала над чашкой кофе, мне на стол легла заполненная медицинская карта – спасибо медсестре-практикантке. Я рассеянно пролистала записи – ничего неожиданного для себя я не обнаружила. Недоедание, инфекция дыхательных путей – что объясняло слабые хрипы, которые я слышала накануне вечером, – всевозможные синяки и царапины, несколько шрамов от старых ран. Вероятно, в прошлом этот человек занимался каким-то физическим трудом – возможно, был строителем или кем-то вроде этого. Я бы сказала, он мог быть подсобным рабочим на стройке. А может, он работал в офисе, а в свободное время любил лазить по горам или предпочитал какой-то другой вид активного отдыха. Я взглянула на часы. Было еще достаточно рано, но ничто не мешало мне подняться на этот ужасный верхний этаж и проведать своего подопечного. Допив кофе, я бросила в урну пустой одноразовый стаканчик и, прихватив папку со своими материалами и вложенной туда же медицинской картой, вышла из кабинета. Майра не появится на работе до девяти утра, поэтому у меня имелась в запасе пара часов, до того как она начнет грузить меня каждодневной рутиной. Достав из кармана ручку, я крутила ее в руках, ожидая, пока лифт доставит меня к новому пациенту. Он сидел, забившись в угол, как это было внизу, когда его доставили к нам. Вообще говоря, картина была той же самой: практически незаметный через окошко в двери, он уткнулся лбом в колени, полностью скрывая лицо. Но я видела по чуть заметно напрягшимся плечам, что он осознал мое появление. – Еще раз привет. Помнишь меня? Я доктор Бартлетт – мы познакомились вчера вечером, – эти люди, выброшенные на обочину нашей жизни, всегда оставались для меня цивилизованными человеческими существами, я не мыслила себе иного к ним отношения – за исключением совсем уж безнадежных случаев. Мне почему-то казалось, что этот человек не безнадежен. – Как ты себя чувствуешь? Присев на кровать, я внимательно посмотрела на него. Он не ответил, как и накануне вечером. Он просто замер, как дикий зверь, почуявший слежку. Но я видела, что он меня слушает. А если он слушал, значит оставался шанс до него достучаться. Но сначала надо было завоевать его доверие. – Ты можешь назвать свое имя? – я ждала добрых пять минут, но его поведение не изменилось. Неподвижный как мертвец, хотя и с явно выраженным чувством движения, он казался живой ледяной статуей. – Что ж, если ты не можешь сказать, как тебя зовут, мне придется самой как-то назвать тебя. Как насчет Джона? Я могу звать тебя Джоном? Не возражаешь? Я внимательно наблюдала за ним, ожидая реакции. Он продолжал сидеть, пряча от меня лицо, но в какой-то момент мне показалось, что его пальцы в рукавах смирительной рубашки дрогнули. – Ладно, Джон, рада с тобой познакомиться, – я встала и потихоньку пошла к двери. – Чуть позже я зайду еще раз, и мы немного поговорим, хорошо? Закрыв за собой дверь, я вдруг почувствовала, как по спине пробежал холодок. Обернувшись, я заглянула в палату через окошко в двери и в шоке отпрянула. Джон Доу смотрел на меня, и в его глазах светилась какая-то странная сила, от которой мне стало не по себе. Встретившись со мной взглядом, он медленно опустил голову и снова уткнулся ею в колени. Я поплелась в свой кабинет. У меня волосы вставали дыбом, когда на память приходил тот пристальный взгляд. Что-то подсказывало мне, что этот человек видел нечто такое, о чем обычные люди даже не подозревают.***
Следующие три дня во многом стали повторением первого: ранним утром я поднималась наверх, спрашивала своего молчаливого пациента, как он провел ночь, а он не смотрел на меня до тех пор, пока за мной не закрывалась дверь. И, конечно же, он мне не отвечал. После этого я возвращалась к нему еще раз в первой половине дня, а затем в середине дня и перед уходом домой – с тем же результатом. К обеду четвертого дня я уже смотрела на все свои дипломы, развешенные на стене кабинета, и раздумывала, какого черта я здесь делаю. Обычно на этом этапе я уже добивалась от пациентов хоть какой-то реакции, даже если это были вопли или бредовая болтовня. Черт, меня устроил бы и взбешенный взгляд. Но на этот раз у меня не было ничего. После обеда, прежде чем подняться на наш нехороший этаж, я задержалась у себя в кабинете чуть дольше обычного. Подходя к палате Джона Доу, я увидела санитара, развозящего обед, и подождала, пока он побывает в палате моего пациента. – Как ты, Джон? – после дежурного приветствия я замерла от удивления. Он стоял у окна, глядя в небо. Если не считать первого вечера, я впервые увидела его в полный рост. Моя догадка оказалась верной – он был высоким. Думаю, в бумагах из приемного отделения рост был указан довольно точно – действительно, около шести футов или чуть больше. Трудно было сказать наверняка – он слегка горбился и немного опускал голову. Он стоял, сложив на груди руки. Смирительную рубашку с него сняли на второй день, когда мы удостоверились, что он не попытается причинить себе вред. И, конечно, его держали на легких успокоительных. Похоже, пока что они действовали. – Что ж, рада видеть, что ты уже на ногах, Джон, – я указала на поднос с едой, оставленный на передвижном столике в ногах кровати. – Не хочу отрывать тебя от обеда, – у моего загадочного пациента был плохой аппетит, всю еду он оставлял почти нетронутой, съедая каждый раз одну-две ложки. Он медленно повернулся, упорно глядя в пол. – Может, мне зайти после того, как ты поешь, Джон? К моему изумлению он слегка покачал головой, после чего придвинул к себе столик, чтобы не приближаться ко мне. Это был первый прямой ответ на все мои многочисленные вопросы, и я встрепенулась. Наконец-то он стал возвращаться в мир людей! Окрыленная надеждой, я следила за тем, как он приподнимает крышку на подносе с тарелками. – Что у нас сегодня на обед? – я ободряюще улыбнулась ему, присаживаясь на кровать. Он взял ложку – мы еще не доверяли ему настолько, чтобы давать вилку – положил в рот крошечный кусочек лазаньи и задумчиво прожевал. Я почти затаила дыхание, когда он взял еще одну порцию, а затем еще. А потом аккуратно положил ложку на тарелку и снова накрыл поднос крышкой. – Не слишком вкусно, да? К моему восторгу он покачал головой и оттолкнул от кровати столик на колесах – опять-таки, чтобы не подходить ко мне слишком близко – совсем как неприрученное животное. После чего застыл на месте, стоя спиной к окну и глядя в пол. – Если хочешь, я могу втихаря принести тебе чизбургер, – с надеждой предложила я. Он поднял голову и посмотрел на меня – действительно посмотрел. А затем кивнул. Его глаза оказались темно-зелеными, и смотрели они настороженно. Но потом он немного повернул голову, и их цвет изменился, показавшись мне скорее ореховым. Стало понятно, почему сотрудники регистратуры, заполняя свой бланк, назвали цвет неопределенным. – Может, договоримся? – я улыбнулась, когда он прищурился, заподозрив подвох. – Я принесу тебе чизбургер, а ты скажешь мне, как тебя зовут. Его взгляд устремился в пол, плечи поникли, и я сжалилась. – Ладно, Джон – давай сегодня я просто принесу тебе бургер. А с твоим именем мы разберемся позже. Мой человек-загадка снова отступил к окну и перевел взгляд на небо. Стало ясно, что сегодня я вряд ли добьюсь бóльшего. Заверив его, что скоро вернусь, я направилась за обещанным чизбургером в кафетерий для персонала. Себе я взяла рогалик и кофе – занятные штучки, эти рогалики – а когда вернулась в палату, обнаружила, что Джон все еще смотрит на небо. Когда я вошла в палату, он повернул голову и снова замер, настороженно следя за тем, как я кладу чизбургер на стол. Стараясь не допустить ни одного неверного движения, я следила за тем, чтобы нас постоянно разделял столик, дающий ему ощущение безопасности. Но он все равно был напряжен как натянутая тетива до тех пор, пока я не отошла подальше. – Вот, принесла тебе чизбургер, как и говорила, – я села на стул у противоположной стены и откусила кусок от своего рогалика, пока он осторожно разворачивал салфетку, в которую был завернут бургер. Он взглянул на меня, но по его лицу ничего нельзя было понять. Затем откусил небольшой кусочек и стал жевать – казалось, он старается смаковать вкус как можно дольше, прежде чем откусить еще. – Лучше, чем лазанья, да? Он медленно кивнул, после чего откусил третий кусок, а затем и четвертый. Это была настоящая победа. Я доела рогалик и теперь потягивала кофе, глядя, как он ест бургер. Наконец, он закончил, вытер губы салфеткой и, скомкав, бросил ее на столик. Снова отступив к окну, он настороженно следил за мной оттуда. Казалось, окно стало для него убежищем. Меня это вполне устраивало – я расценивала сегодняшний день, как настоящий прорыв. Пусть это был всего лишь ничтожный чизбургер, но он стал огромным шагом вперед для нашего мистера Доу.***
Похоже, это стало у нас обычным распорядком: он через силу съедал одну или две ложки больничного обеда, потом я приносила ему чизбургер, и он, отступив к окну, съедал его, насторожено поглядывая в мою сторону. Он все еще не подпускал меня к себе и впадал в панику, когда кто-то до него дотрагивался, из-за чего ему ежедневно требовалась дополнительная доза успокоительного. Но если я заговаривала с ним, он слушал, и я считала это большим прогрессом. К середине второй недели я отменила ему больничный обед, а взамен каждый день сама приносила чизбургер. Я даже перевела его в отдельную палату этажом ниже, хотя он по-прежнему молчал – не издавал ни единого звука. Я аргументировала свое решение тем, что пациент был спокоен и реагировал на собеседника – на свой лад. – Привет, Джон, – я положила бургер на столик и, устроившись на стуле в дальнем углу комнаты, стала пить свой кофе, пока он ел. Взглянув в окно позади него, я впервые за день заметила, что идет дождь. С самого утра мне пришлось заниматься писаниной, а потом надо было идти на планерку, так что у меня буквально не было ни секунды, чтобы обратить внимание на погоду. Чуть заметно улыбнувшись, я сделала еще один глоток из чашки и вдруг почувствовала пристальный взгляд своего пациента. Подняв голову, я заметила, что он в упор смотрит на чашку с кофе. В качестве эксперимента я протянула ему чашку. – Хочешь глотнуть? Здесь еще много осталось. Какое-то время Джон колебался, и я не отводила руку, надеясь на ответную реакцию. Он медленно двинулся вперед, не сводя глаз с чашки, пока не остановился в двух шагах от меня, весь напрягшись, словно готовясь бежать. – Все в порядке, Джон, можешь его допить, – сказала я негромко. Он взял у меня чашку. Его темные глаза встретились с моими, и я кивнула. Он поднес чашку к губам и сделал небольшой глоток, а затем сел на кровать, не отводя от меня взгляда. Я оценивающе взглянула на своего молчаливого пациента. Джон Доу немного прибавил в весе, с тех пор как оказался на больничных харчах – его ребра уже не так сильно выпирали под больничной рубашкой. Его собственная одежда была слишком изорвана, чтобы хранить ее. Как-то вечером его накачали достаточной дозой успокоительного, чтобы санитар смог подровнять ему волосы. Теперь, вместо хаотического нагромождения клочков разной длины, которое мы увидели в день его поступления, у него появилось некое подобие стрижки – короткой сзади и средней длины на макушке. У него пока еще оставалась борода, поскольку мы не решались приблизиться к нему с бритвой. Любопытно было бы взглянуть, каков он без растительности на лице, которая сейчас доходила до высоких скул; я готова была поспорить, что он окажется настоящим красавчиком. – Ну что, Джон… тебе понравился кофе? Он сморщил нос, и я тихо рассмеялась. Я взяла себе кофе с двумя ложками сахара и большим количеством молока. – Полагаю, ты любишь черный, а? Коротко кивнув, он хмуро посмотрел в чашку; потом покачал головой, и на его лице отразилось замешательство. – Не черный? Тогда наверняка несладкий, – я проследила, как он сделал еще один глоток. – Значит с молоком или сливками, но без сахара. Не забыть бы завтра. – Черный. Я замерла, гадая – мне почудилось, или я действительно услышала этот слабый шепот? – Прости… ты что-то сказал? – Черный… кофе, – взгляд Джона все еще был прикован к напитку светло коричневого цвета. – Ладно… значит, черный кофе, – я встала, собираясь уйти, и он, казалось, слегка отшатнулся. – Я зайду попозже, Джон, хорошо? Пей кофе. Он отрывисто кивнул. Когда я обернулась, закрывая дверь, он хмурился над чашкой, словно пытаясь вспомнить что-то. Я медленно пошла назад к лифту, думая о своем пациенте. Возможно, он полностью потерял память. Возможно, именно поэтому он так молчалив и так пуглив. Но назойливый внутренний голосок твердил мне, что все гораздо сложнее.***
Воскресенье пролетело слишком быстро, и ранним утром в понедельник я уже снова входила в свой кабинет с мыслью «куда деваются выходные». Скривившись при виде многочисленных медицинских карт, разбросанных по столу в живописном беспорядке, я с унылым вздохом села и взяла первую попавшуюся. Скоро я с головой ушла в работу, оформляя карты и не замечая ничего вокруг, пока перед моим носом не оказался стакан с кофе. Я чуть на стуле не подпрыгнула. – Черт возьми, Майра! Хочешь довести меня до инфаркта? Фыркнув, Майра поставила стакан возле моего локтя. – Простите, док. Не хотела вас напугать, – она взглянула на кучу заполненных карт и вскинула брови. – Давно вы уже здесь? – С тех пор, как пташка пёрнула, – пробормотала я и взяла одноразовый стакан. Моя помощница снова фыркнула и, покачав головой, собрала со стола карты. – Ох уж эти австралийцы со своими шуточками. – Ладно, ладно… – по крайней мере, я не ляпнула что-то действительно колоритное, типа «забросай ворон камнями», что потребовало бы довольно долгого объяснения. Сделав глоток кофе, я взглянула на часы и сообразила, что пропустила свой первый утренний визит к Джону Доу. Я отложила в сторону оставшиеся папки и, обжигая язык, одним глотком выпила половину стаканчика, после чего поспешила выйти из кабинета. – Я на секундочку отлучусь, Майра. Она неопределенно махнула рукой, и я направилась на четвертый этаж. Мой пациент снова стоял у окна, глядя на небо. Это стало его излюбленным времяпрепровождением. – Привет, Джон… прости, я задержалась… так увлеклась делами, что совсем забыла про время. Резко обернувшись, он сердито взглянул на меня. Я в шоке попятилась. – Не Джон. – Прошу прощения? – Не Джон! – наш мистер Доу начал расхаживать взад и вперед по комнате, сжав руки в кулаки. По его бородатому лицу было видно, что он заводится все сильнее. – Хорошо, тебя зовут не Джон. Можешь сказать мне, как? – Не Джон! – крикнул он, внезапно остановившись возле окна. Его голос упал до шепота. – Не Джон. – Хорошо. Я не буду называть тебя Джоном. Как бы ты хотел, чтобы тебя называли? – Джон – мой отец. У меня отвисла челюсть. Это было что-то новенькое. – Твоего отца зовут Джон? – Джон – мой отец… – загадочный пациент прижался спиной к стене рядом с окном, и с его губ сорвался пронзительный смешок. – Мой папа… Джон… мой папа…. – с истерическим смехом он сполз вниз по стене. – Мой… папа… Джон… папа… – Ладно, понятно, – я внимательно следила за ним; мне стало тревожно, когда этот смех продлился еще несколько секунд. Внезапно его лицо сморщилось, и истерические смешки перешли в судорожное рыдание. – Мертв… он… мертв… папа умер… – он закрыл лицо руками и стал раскачиваться из стороны в сторону. Я опустилась рядом с ним на колени и мягко положила руку ему на плечо. – Все в порядке. Ш-шш, ш-шш, все хорошо, – к моему удивлению он припал ко мне, уткнувшись лицом в мой халат. Еще никому из персонала не удавалось подойти к нему так близко, не взбудоражив до предела. Я обняла его одной рукой и стала укачивать, как ребенка. – Все хорошо, я здесь, я помогу тебе… Ш-шш, ш-шш, все в порядке. Наконец, его рыдания стихли, сменившись отдельными всхлипами. Не снимая одной руки с его плеч, другой рукой я погладила его волосы. Это было существенным достижением. Встал на место еще один кусочек в мозаике, которую представлял собой этот человек. Мы еще на один шаг приблизились к тому, чтобы узнать, кто он такой, и, возможно, выяснить, что довело его до такого состояния. Он отстранился от меня и провел руками по лицу, размазывая слезы. – Ты можешь назвать мне свое имя? – мягко спросила я. Он взглянул на меня своими не то зелеными, не то ореховыми глазами – заплаканный, потерявшийся мальчишка. – Д-Дин… Улыбнувшись, я отбросила волосы с его лба. – Я очень рада познакомиться с тобой, Дин.