Неделя на жизнь

Обычное раннее осеннее утро. Туман парит над еще сонным Берлином, люди торопятся по своим, несомненно, невероятно важным делам. Дождь. Типичная погода для Германии. Тилль сегодня проснулся достаточно рано из-за боли в сердце, за минуту до будильника. Успев отключить ненавистную пиликалку, чтобы не разбудить мирно сопящего рядом Рихарда, он тихо поднялся с кровати и медленно двинулся в сторону кухни. Тяжело дыша, он остановился в дверях, оперевшись на косяк. Сегодня нужно было идти к врачу, чего Тилль крайне не хотел, да и боялся. Уже несколько лет его беспокоили проблемы с сердцем, но он практически не обращал на это никакого внимания. Причины всегда находились, и всегда казались ему достаточно убедительными: плотный график, нежелание тратить время на унылую атмосферу клиники, страх, что Рихард прознает об этом и будет волноваться, да и типичное мужское "ничего серьезного, поболит и перестанет, что я, как баба, ей богу!". Но в последнее время боль обострилась. Он уже не мог заниматься привычными вещами так же, как раньше, и, что больше всего его расстраивало, резво втрахивать Рихарда в кровать или любую другую мебель, которая придет двум извращенцам на ум. Налив себе чай, он погрузился в глубокие философские размышления, помешивая содержимое кружки чайной ложкой. Бросив взгляд на настенные часы и осознав, что времени на сборы осталось довольно мало, допил чай, поставил кружку на стол и пошел собираться. Довольно быстро одевшись, Тилль бросил на себя взгляд в зеркало. Выглядел он донельзя встревоженным, даже напуганным. Сделав глубокий вдох, он всеми силами попытался успокоиться и улыбнулся своему отражению. Улыбка вышла вялой и вымученной. Надев куртку, Линдеманн вышел из квартиры, спустился вниз, сел в свой автомобиль и поехал навстречу окончательному диагнозу. Диагноз он, в принципе, знал, даже старался следовать рецепту врача, но сегодня должны были сказать нечто важное, он чувствовал это. Простояв час-другой в пробке, Тилль, наконец, подъехал к больнице, которая, как ни странно, оказалась полна народу. Вокалист прикрыл лицо воротником куртки, чтобы избежать случайных встреч с фанатами, да и просто людьми, знакомыми с его персоной, и прошел в кабинет к своему врачу, который уже давно его ждал. Вид у доктора был подавленный, в руках он держал какие-то справки и виноватым взглядом смотрел на Тилля. - Здравствуйте. Проходите, садитесь. Как самочувствие? – доктор заботливо посмотрел на Тилля, отчего у того внутри все перевернулось в предчувствии неизбежного. - Доброе утро. Вроде нормально себя чувствую, - Тилль сверлил тяжелым взглядом бумаги в руках доктора, словно ища подвох. - Герр Линдеманн, у меня для вас очень плохие новости… - врач тяжело вздохнул и посмотрел на вокалиста. Тот молчал, ожидая продолжения фразы. Какие еще плохие новости? Врач сам говорил, что он идет на поправку. Что, может быть хуже? – Анализы оказались плохими. Болезнь сильно прогрессировала, и… - Он снова замолчал, будто собираясь с мыслями. – Вам, по примерным подсчетам, осталось жить где-то неделю, при хорошем раскладе, возможно, больше. Повезло, что мы узнали об этом до вашей смерти. Вы слишком редко приходили на консультации, и, видимо, то улучшение, которое мы заметили ранее, окончательно подорвало здоровье Вашего сердца. Удар ниже пояса. - Как… Неделю? Вы, наверное, шутите? – Линдеманн говорил спокойно и тихо, но в голосе проявлялась заметная дрожь. Секунды для него стали длиться намного дольше, тянулись, словно патока, перекрывая собой все звуки окружающего мира. Но врач не шутил. - А может проверить еще раз? Возможно, допущена ошибка, и... - Результаты перепроверены во Франции. Ваше сердце не выдержит. Медицинские технологии еще не настолько развиты, чтобы это вылечить. Мне очень жаль… Такие как вы, один на миллион. Тяжело жить, зная точную дату своей смерти… Мне, правда, очень жаль. Тилль сухо кивнул и молча встал, вышел из кабинета, совершенно не прикрывая лицо от прочих посетителей больницы, подошел к машине, не с первого раза ее открыл и сел в кресло, уронив голову на руль. Он не знал, что делать. Миллион мыслей проносилось в его голове. Фраза: «Я слишком молод, чтобы умирать,» - была не совсем уместна, но Тилль был вовсе не стар. Он мог прыгать по сцене так же, как и во времена Mutter тура. У него был любимый человек и плевать, что это был мужчина, верные друзья, приличный заработок и любимая работа. Всего он добивался достаточно долго и не хотел этого лишаться. Он был не готов к смерти. Так странно: человек, который сотни, тысячи раз умирал в собственных стихах и песнях, был на самом деле не готов к этому. Так бывает всегда - лишь оказавшись на грани между жизнью и смертью, мы начинаем ценить первое и бояться второго. И сейчас ему, этому взрослому и сильному мужчине, как никогда нужна была поддержка. Но рассказать о своей проблеме бессмысленно - ему нужно, чтобы кто-то рассмеялся во весь голос, похлопал его по плечу и произнес: "Тилль, неужто ты действительно веришь в подобную чушь?" А стоит лишь ему поведать об этом кому-либо, начнется караван сочувствующих взглядов, парад скорбящих заголовков и... Рихард. Он не переживет этого. Ссылаясь на такого рода мысли, фронтмен принял решение. Он проживет эту неделю так, как не жил никогда, сделает то, чего не делал раньше, попробует все то, что хотел, но что так и не успел попробовать. Начался обратный отсчет. Каждая минута была важна сейчас, и Тилль не хотел попусту упускать время. С этими мыслями вокалист поехал домой к уже наверняка проснувшемуся Рихарду. Круспе действительно проснулся, но, как он обычно делает по утрам, валялся в постели, прижатый к простыням и подушке тяжелым кулаком блаженной лени, щурясь на раздражающие солнечные лучи, пробивающиеся сквозь занавески. Увидев осторожно, чтобы не потревожить, крадущегося Тилля, Рих улыбнулся. - Иди ко мне, - хлопает ладонью по кровати рядом с собой. - Сейчас, - рубашка, джинсы и прочие ненужные предметы одежды летят на пол, и Линдеманн ныряет под одеяло к любимому. После нескольких ленивых поцелуев и сонного "Спокойного утра", Рихард засыпает. Тилль ворочается еще с полчаса и, наконец, с горьким выражением лица прижав к себе мирно сопящего гитариста, засыпает. Тебе осталось семь дней, Тилль. Отсчет пошел.