Горбатая гора

Эннис Дель Мар просыпается еще до пяти. Ветер сотрясает трейлер, свистит под алюминиевой дверью и в щелях оконных рам. Рубашки, висящие на гвозде, слегка подрагивают от сквозняка. Он встает, почесывая клин седых волос на животе и ниже, бредет шаркающей походкой к газовой плите, выливает остатки вчерашнего кофе в обшарпанную эмалированную кастрюльку, ее обволакивает голубое пламя. Он открывает кран и мочится в раковину, надевает рубашку и джинсы, поношенные ботинки, колотя пятками в пол, чтобы налезли как следует. Ветер гудит под изогнутой частью трейлера, и в его шумных пассажах Эннису слышится скрежет мелкого гравия и песка. Тянуть прицеп с лошадьми по шоссе будет нелегко. Сегодня утром нужно собраться и уезжать отсюда. Ранчо снова выставлено на продажу, вывезли последнюю лошадь, за день до этого всех рассчитали, а владелец со словами «Отдай их этому барыге, а я сматываюсь» уронил ключи в руку Эннису. Возможно, ему придется перекантоваться у своей замужней дочери, пока он не подыщет себе другую работу. И все же сейчас ему радостно, потому что в его сне был Джек Твист. Несвежий кофе закипает и готов убежать, но Эннис успевает подхватить его, переливает в заляпанную чашку и дует на черную жидкость, прокручивая в воображении свой сон. Если он не будет отвлекаться, это может наполнить день теплом, воскресить то старое, холодное время на горе, когда они владели миром, и ничто не казалось неправильным. Ветер бьет в трейлер, словно комья земли с самосвала, потом слабеет, замирает, утихая на время. Они выросли на маленьких бедных ранчо в противоположных концах штата: Джек Твист - в Лайтнинг флэт на границе с Монтаной, а Эннис Дель Мар – под Сейджем около Юты; двое деревенских парнишек, не закончивших и средней школы, оба без перспектив, рожденные для лишений и тяжелой работы, с грубыми повадками и грубым разговором, привычные к стоической жизни. Энниса воспитывали старшие брат и сестра, после того, как их родители погибли в аварии, не вписавшись в единственный поворот на Дед-Хорс-роуд, оставив им двадцать четыре доллара наличными и дважды заложенное ранчо. В четырнадцать лет он получил социальные водительские права, что дало ему возможность за час добираться от ранчо до школы. Пикап был старенький, без печки, с одним дворником и лысыми шинами. Когда сломалась коробка передач, денег на ее ремонт не нашлось. Эннис хотел быть старшеклассником, чувствуя в этом слове какой-то особый знак отличия, но поломка грузовика сделала это невозможным, принудив его в скором времени к работе на ранчо. В 1963 году, когда он встретил Джека Твиста, Эннис уже был помолвлен с Альмой Бирс. И Джек, и Эннис утверждали, что копят деньги на мелкие надобности. В случае Энниса это означало коробочку из-под табака с парой пятидолларовых бумажек. Той весной, готовые на любую работу, они подписали договор со службой по найму работников на фермы и ранчо – согласно бумагам, они направлялись на одно и то же место к северу от Сигнала, как пастух и охранник лагеря. Летнее пастбище лежало выше границы леса на территории лесничества на Горбатой горе. Для Джека Твиста это было второе лето на горе, а для Энниса – первое. Обоим еще не исполнилось и двадцати. Они обменялись рукопожатием в «конторе» - маленьком душном трейлере – перед столом, заваленным исписанными неразборчивым почерком бумагами, бакелитовая* пепельница была до краев забита окурками. Криво висящие жалюзи пропускали треугольник белого света, в котором мелькала тень от руки начальника. Джо Агирр, чьи волнистые волосы цвета сигаретного пепла были расчесаны на прямой пробор, изложил им свою точку зрения. - У лесничества под лагеря есть определенные участки. Эти лагеря могут быть в паре миль от тех мест, где мы пасем овец. Урон от хищников большой, а рядом никого, кто бы выслеживал их по ночам. Я хочу вот чего: чтобы охранник был в главном лагере, как велит лесничество, а пастух, - указывая на Джека своей короткой, словно обрубок, рукой, - поставил палатку рядом с овцами, так, чтобы не бросалась в глаза, и спал там. Ужинать, завтракать в лагере, но спать с овцами, сто процентов. Костров не жечь, следов никаких не оставлять. Палатку сворачивать каждое утро, а то лесники вокруг так и шастают. Взял собак, винчестер – и спи там. Прошлым летом почти четверть стада пропала, черт бы его побрал. Еще раз мне такого не нужно. Ты, - сказал он Эннису, разглядывая его взъерошенные волосы, большие шероховатые руки, драные джинсы, рубаху, на которой кое-где не хватало пуговиц, - по пятницам в двенадцать часов будешь спускаться к мосту со списком чего нужно на неделю и мулами. Туда подвезут на пикапе провизию. Не спрашивая, есть ли у Энниса часы, он вынул из коробки на верхней полке круглые дешевые часики на плетеном шнуре, завел, установил время и бросил ему, как будто Эннис не стоил того, чтобы к нему подойти. «Завтра утром вас отвезут на место». – В общем, пара обалдуев отправляется к черту на кулички. Они отыскали бар и весь день пили пиво. Джек рассказывал Эннису о грозе, что случилась на горе в прошлом году и убила сорок две овцы, о том, как они вспухли и странно воняли, и что там, наверху, им понадобится много виски. Он сказал, что подстрелил орла, и покрутил головой, показывая перо из орлиного хвоста, заткнутое за ленту на шляпе. На первый взгляд Джек, кудрявый и смешливый, казался довольно симпатичным, но для парня невысокого роста у него были массивные бедра, а улыбка открывала торчащие зубы – не настолько, что позволяли бы ему есть попкорн из горлышка кувшина, но заметные. Он был страстно увлечен родео, и его ремень украшала пряжка с изображением быка, но ботинки его были изношены в хлам, и он безумно хотел быть где угодно, кроме Лайтнинг флэт. Эннис, горбоносый и узколицый, был неряшлив, с чуть впалой грудью, которая уравновешивала небольшое туловище на длинных и тощих, как ножки циркуля, ногах. Его мускулистое гибкое тело было словно создано для верховой езды и драк. У него были необыкновенно быстрые реакции, а из-за дальнозоркости он не любил читать ничего, кроме каталога седел Хэмли**. Грузовики с овцами и трейлеры с лошадьми разгрузили у начала тропы, и кривоногий баск показал Эннису, как навьючить мулов – по два тюка с грузом на каждое животное, дважды опоясать ремнями и для надежности закрепить морским узлом – заодно заметив: «Никогда не заказывай суп. Паковать эти коробки с супом – одно мучение». Три щенка голубого хилера*** отправились в путь во вьючной корзине, а самый маленький из них – под курткой у Джека, который любил щенят. Эннис выбрал себе для езды крупного гнедого коня по кличке Окурок, а Джек – той же масти кобылу, которая, как оказалось, была довольно пугливой. В ряду запасных лошадей Эннису приглянулась грулло**** мышиного цвета. Эннис и Джек, собаки, лошади и мулы, тысяча овец с ягнятами текли вверх по тропе, словно поток грязной воды, сквозь лес и выше за линию леса, к огромным цветущим лугам, навстречу безудержному, бесконечному ветру. Они разбили большую палатку на площадке лесничества, пристроили там кухню и ящики с кормежкой. В первый раз оба ночевали в лагере, и Джек, хотя и брюзжал по поводу указаний Джо Агирра насчет «спать с овцами» и «не жечь костров», оседлал свою гнедую с утра пораньше без лишних слов. Наступил прозрачный оранжевый рассвет, подкрашенный снизу студенистой бледно-зеленой полосой. Черная как сажа громада горы медленно бледнела, пока не стала того же цвета, что и дым от костра, на котором Эннис готовил завтрак. Холодный воздух наполнялся запахами, полосатые камешки и крупицы земли отбрасывали неожиданно длинные, как карандаш, тени, а растущие внизу прямые широкохвойные сосны слились в пласты темного малахита. Днем Эннис смотрел через огромную пропасть и иногда видел Джека, маленькую точку, ползущую по высокогорному лугу, как насекомое по скатерти; Джек у себя в лагере, когда темнело, видел Энниса, как ночной огонек, красную искру на огромном черном массиве горы. Однажды Джек приехал поздно вечером, выпил две бутылки пива, охлажденные в мокром мешке на теневой стороне палатки, съел две миски тушеного мяса, четыре каменно-сухих печенья из запасов Энниса, банку персиков, и скрутил себе цигарку, любуясь закатом. - Я мотаюсь туда-сюда по четыре часа в день, - сердито сказал он. – Приехал на завтрак – уехал обратно к овцам, вечером устроил их на ночлег – поехал на ужин, потом назад к овцам. Полночи только и делаю, что вскакиваю и высматриваю койотов. По справедливости, я должен здесь ночевать. Агирр не имеет права так меня использовать. - Хочешь, поменяемся? – сказал Эннис. – Я не прочь попасти. Да и спать могу там же. - Дело не в этом, а в том, что мы оба должны быть в лагере. И еще та чертова палатка воняет кошачьей ссаниной или чем похуже. - Мне все равно. - Говорю тебе, ты по несколько раз за ночь будешь дергаться из-за этих койотов. Поменяться-то можно, но предупреждаю: повар из меня – как из говна пуля. Консервы вот открываю хорошо. - Значит, не хуже меня. Так что, я не прочь. Еще с час они отгоняли ночь желтой керосиновой лампой, а около десяти Эннис уехал по мерцающему инею на Окурке, годной для ночных поездок лошади, захватив оставшееся печенье, банку джема и банку кофе на следующий день, сказав, что сэкономит одну поездку, оставшись там до ужина. - Как только рассвело - подстрелил койота, - рассказывал он Джеку на следующий вечер, шлепая по лицу горячей водой и намыливая его в надежде на то, что его бритва все еще способна брить, в то время как Джек чистил картошку. – Здоровый, сукин сын. Яйца – что твои яблоки. Готов поспорить, он утащил бы несколько ягнят. Такой бы и верблюда смог сожрать. Тебе горячая вода нужна? Тут до фига. - Это все тебе. - Ладно, тогда помою все, до чего дотянусь, - сказал он, стягивая ботинки и джинсы (ни подштанников, ни носков, заметил Джек) и плеща зеленой мочалкой так, что шипел костер. Они отлично поужинали у костра - у каждого по банке бобов, жареная картошка и кварта виски на двоих. Они сидели, привалившись к бревну, так, что накалились подошвы сапог и медные заклепки на джинсах, передавая друг другу бутылку, пока тускнело лавандовое небо и опускался холодный воздух, пили, покуривали, время от времени вставали отлить. Из костра во все стороны летели снопы искр, они подкидывали в огонь палки и продолжали говорить – о лошадях и родео, о несчастных случаях, об авариях и травмах, о подводной лодке «Трешер»*****, которая два месяца тому назад затонула вместе со всем экипажем, и каково это – когда жить осталось считанные минуты, о своих собаках и о собаках знакомых, о призыве в армию, о ранчо, где жил Джек и где остались его мать и отец, о родной ферме Энниса, которая загнулась много лет тому назад после смерти его родителей, о его старшем брате в Сигнале и замужней сестре в Каспере. Джек сказал, что его отец в свое время был довольно известным объездчиком быков, но держал секреты своего мастерства при себе, ни разу не дал Джеку ни одного совета, ни разу не пришел посмотреть на выступления сына, хотя и сажал его на овечек, когда Джек был мальчишкой. Эннис сказал, что его интересуют скачки, которые длятся больше восьми секунд, и у которых есть какая-то цель. Деньги – хорошая цель, сказал Джек, и Эннис согласился. Они уважали мнения друг друга, и каждый был рад найти друга там, где не ожидал. Когда Эннис ехал навстречу ветру обратно к овцам в изменчивом, хмельном свете, он думал, что никогда еще не проводил время так хорошо, и чувствовал, что мог бы дотронуться рукой до белой луны. Лето продолжалось, и они перевели стадо на новое пастбище, переместили лагерь; расстояние между овцами и новым лагерем становилось все больше, а ночные поездки – продолжительнее. Эннис ездил не спеша, спал с открытыми глазами, но часов, которые он проводил вдали от овец, становилось все больше и больше. Джек извлекал пронзительные звуки из губной гармошки, помятой после падения с норовистой гнедой кобылы, а у Энниса был приятный голос с хрипотцой, и несколько ночей они на разные лады коверкали знакомые песни. Эннис знал похабный передел «Strawberry Roan»******, а Джек старательно выводил песню Карла Перкинса, вопя во все горло: «Что я говорююю!..», но больше всего он любил печальный гимн «Идущий по воде Иисус», которому научился от верующей в Пятидесятницу матери, и пел его медленно, как на панихиде, под аккомпанемент тявкающих вдалеке койотов. - Слишком уж поздно ехать к этим чертовым овцам, - сказал, стоя на четвереньках, пьяный до головокружения Эннис одной холодной ночью, когда, судя по положению луны, было уже около двух. Камни на лугу отсвечивали бледно-зеленым, а резкий ветер прошелся над лугом, прибил костер, потом растрепал его на желтые шелковые ленты. – У тебя есть еще одно одеяло? Я завернусь здесь да покемарю немного, а на рассвете поеду. - Когда костер потухнет – всю жопу себе отморозишь. Иди лучше спать в палатку. - Да ладно, я ничего и не почувствую. Но он все-таки проковылял под полог, стянул сапоги и, похрапев на голом брезенте некоторое время, разбудил Джека зубной дробью. - Господи Иисусе, прекрати ты уже колотиться и забирайся сюда. В палатке места хватит, - спросонья проворчал Джек. Спальное место было достаточно просторным и теплым, поэтому вскоре они значительно углубили свою близость. Эннис все делал на всю катушку, будь то починка забора или трата денег, и даже тут остался в своем репертуаре, когда Джек ухватил его за левую руку и приложил к своему стоящему члену. Эннис резко, словно от огня, отдернул руку, вскочил на колени, расстегнул ремень, спустил штаны, рывком поставил Джека на четвереньки и при помощи слюны ловко вошел в него. Ничего подобного он прежде не делал, но никакие инструкции здесь и не нужны. Все происходило в тишине, за исключением нескольких резких вдохов и сдавленного Джекова возгласа «Отстрелялся!». Затем они притихли и отключились. Эннис проснулся в алом рассветном зареве со спущенными до колен штанами, первоклассной головной болью и пристыкованным к нему Джеком. Ни слова об этом не сказав, оба знали, как оно будет до конца лета, и пошли эти овцы ко всем чертям. Так все и шло. Они никогда не говорили о сексе, позволяя ему происходить – сперва только в палатке по ночам, потом при свете дня на солнцепеке, и вечером у костра, быстро, грубо, со смехом и фырканьем, шумно, но, черт возьми, без единого слова. Только однажды Эннис сказал: «Я не педик». «Я тоже, - тут же отозвался Джек. – Один раз – не педераст. Это наше личное дело». Они были на этой горе только вдвоем, паря в дурманящем, горьком воздухе, глядя сверху на спины ястребов и ползущие по долине огни машин, далекие от обыденных дел и лая фермерских собак в поздние часы. Они думали, что их никто не видит, не зная, что Джо Агирр как-то раз наблюдал за ними минут десять в свой бинокль с десятикратным увеличением, дожидаясь, пока они застегнут свои джинсы и Эннис уедет к овцам, прежде чем передать Джеку весть от родных, что его дядя Гарольд попал в больницу с пневмонией и вряд ли оклемается. Но тот выздоровел, и Агирр поднялся к ним снова, чтобы сообщить об этом, сверля Джека наглым взглядом в упор и не потрудившись даже спешиться. В августе Эннис провел с Джеком целую ночь в главном лагере. Бушевала гроза с сильным ветром, и овцы, снявшись с места, ушли на запад и смешались со стадом с другого участка. В течение пяти проклятущих дней Эннис и чилийский пастух, не понимающий по-английски, пытались разделить их – задача, почти невыполнимая, потому что метки на овцах к концу сезона стерлись и стали почти незаметны. Даже когда количество сошлось, Эннис знал, что овцы перемешались. В те беспокойные дни, казалось, перемешалось все. Первый снег выпал рано, тринадцатого августа, навалило почти по колено, но быстро растаяло. На следующей неделе Джо Агирр велел им спускаться - со стороны Тихого океана идет еще один шторм, посильнее – и они быстро собрались и двинулись с горы вместе с овцами. Из-под ног у них катились камни, фиолетовая туча, клубящаяся на западе и металлический запах близкого снега подгоняли их. Гора кипела с адской силой, вся во вспышках света, пробивающегося сквозь рваные облака, ветер расчесывал траву и доносил из-за поваленных деревьев и расщелин в скалах звериный вой. Когда они спускались по склону, Эннис ощущал себя в медленном, но безудержном, необратимом падении. Джо Агирр заплатил им, не тратя слов. Он обозрел овечий гурт с кислой миной на лице, сказав: «Некоторые из них никогда не поднимались вместе с вами». Количество тоже оказалось не тем, на которое он надеялся. Эта деревенщина всегда чего-нибудь да недоделает. - На следующее лето приедешь? – спросил Джек Энниса на улице, уже стоя одной ногой в своем зеленом пикапе. Налетел резкий, холодный порыв ветра. - Наверное, нет. – Пыль и песок поднялась столбом, затуманивая воздух, так, что ему пришлось прищуриться. – Я же сказал – мы с Альмой собираемся пожениться в декабре. Попробую подыскать что-нибудь на ранчо. А ты? Он отвел глаза от челюсти Джека, где красовался синяк, который Эннис поставил ему накануне. - Если не найдется чего получше. Думаю, вернусь к отцу, зимой буду помогать ему, а весной, может быть, подамся в Техас. Если только в армию не заберут. - Ну, как-нибудь увидимся, я думаю. Ветер швырял вдоль по улице пустой пакет из-под продуктов, пока не загнал его под грузовик. - Точно, - сказал Джек, и они обменялись рукопожатием, похлопали друг друга по плечу, а потом между ними оказалось расстояние в сорок футов, и не оставалось ничего, кроме как разъехаться в противоположных направлениях. Не проехав и мили, Эннис почувствовал, что из него как-будто вытягивают кишки, наматывая их на руку – ярд за ярдом. Он остановился у обочины, и под кружащимся свежим снегом попытался проблеваться, но ничего не вышло. Ему было плохо, как никогда, и прошло много времени, прежде чем его отпустило. *Бакелит – вид прочной, жароустойчивой пластмассы. **Хэмли – известный в XX веке производитель экипировки для родео. Каталог содержал в основном фотографии товаров. ***Голубой хилер – австралийская пастушья собака. ****Грулло – лошадиная масть серых оттенков. *****Thresher – «морская лисица», вид акулы. ******Strawberry Roan – рыже-чалая, масть лошади. Так же называется песня американского певца Марти Роббинса.