=От разбитого вдребезги=
Ключ, который мне дал Джерард, казалось, может открыть что угодно. Да, именно так. Этот маленький кусочек латуни, казалось, ничего не весит, лежа на моей ладони, но на самом деле я чувствовал, будто весь мир сосредоточен в этом маленьком предмете, являвшем собой что-то невероятное. Раньше мое кольцо для ключей выглядело жалко и печально, будто оправдываясь за что-то. Все ключи, какие у меня были тогда — это обычный, самый обыкновенный, хреновый ключик от дома, и ничего больше, в то время как большинство детей моего возраста, имели, по крайней мере, два-три, и еще всякие безделушки. Стоит обратить внимание на очевидное — я был далеко не таким, как большинство детей. Мои родители были связаны между собой узами брака, поэтому мне не нужно было иметь два комплекта ключей от дома одного и другого. Я так же не получал от своего папаши-ленивого осла отдельного дома, и, благодаря ему же, у меня нет водительских прав, и непохоже, что в ближайшем будущем что-то изменится. Да и вообще, я, похоже, мало чему могу научиться, у меня это явно плохо получается. От всего этого мою голову только наполняет бессмысленный шум. Наверное, именно поэтому, после всего моего опыта в обучении чему-либо, я собирался в первую очередь научиться чему-нибудь у Джерарда. Я действительно собирался это сделать, особенно, после того, как мы заключили с ним сделку. Это была попытка заставить себя изрыгнуть все, что я, якобы, узнал, с целью проверить свой интеллект, хотя мне это и не нравилось. Точнее, я ненавидел это. Я чертовски ненавидел тесты. Я всегда оставлял их пустыми, или лепил слишком много ответов, не зная, какой верный — и вообще, кто может знать правильный ответ? — обычно, я просто избегал их. Я всегда считал, что лучше ошибиться в чем-то, чем быть просто дураком. Мне нравилось думать, что я довольно умный парень, не гений или что-нибудь, но, во всяком случае, не дурак. Я предполагал, что учиться рисовать у Джерарда не будет похоже на итоговый экзамен. Ведь что-то не похоже, чтобы Джерард занимался всякой ерундой, он же только рисовал свои потрясающие картины. Но, даже это занимало какое-то время. Однако этот ключ мог как-то помочь мне найти ответы на мои вопросы, и я чувствовал, как он значим, пока он у меня. Это означало, что я мог прийти и уйти когда захочу; внезапно это дало мне хорошее представление о том, что я не должен был придерживаться каких-то строгих рамок и находиться у Джерарда ровно с трех и до пяти. Я мог прийти когда угодно, а не только конкретно в то время. И, у меня было предчувствие, что, как только мы начнем наши занятия, Джерард не сможет выгнать меня из своего дома. Это станет еще одним домом для меня и, надеюсь, достаточно скоро, я смог бы взять с собой гитару и играть, что я обычно старался делать как можно тише. Но это займет много времени, учитывая, что даже после того, как он дал мне ключ, чтобы открыть все двери, кто-то, казалось, меняет чертовы замки в них, чтобы мне было труднее. На следующий день я пришел в дом Джерарда очень возбужденным. У меня был ключ, который я мог назвать своим, если не полностью, то, по крайней мере, частично. Я даже пришел немного раньше, мои ноги практически пробежали весь путь сюда. Но, когда я повернул ключ в замке и вошел внутрь, меня застал врасплох тот факт, что Джерард спал на диване, а пустая бутылка из-под вина лежала рядом. Я тяжело вздохнул, разочарованный тем, что, скорее всего, ничего не случится в этот день, даже если он действительно встанет. К тому времени, как сознание вернется к нему, будет уже очень поздно для уроков. Поэтому я просто вымыл кисточки и вычистил птичью клетку, беря Ван Гога аккуратно и бережно. Это был единственный день, когда я особенно глубоко погрузился в свою работу. Я хотел делать что-то еще, что-то неординарное и красочное, пусть и делал это пока очень плохо. Я хотел разбудить в себе то, что так долго спало внутри меня. Но Джерард тоже спал. Конечно, он делал это и раньше, но это были те дни, когда я не строил каких-то грандиозных планов на эту встречу. Как сейчас. А ведь, обычно, я приходил и он просыпался. Он просыпался, чтобы впустить меня, но теперь он мог спать несмотря ни на что. И, Господи, Джерарда было невозможно разбудить. Даже сейчас, когда я уронил кружку, и она раскололась на большие куски, он отказался реагировать вовсе. Его слабый храп звучал в комнате, в сопровождении воркования голубя. Я ушел раньше в этот день, так как выполнил всю свою работу и мне стало скучно, и, кроме того, я разочаровался во всем, что только мог себе представить. Когда я закрывал за собой дверь, Джерард все ещё спал. То же самое повторялось, ни больше, ни меньше, три дня. Джерард спал, когда я приходил сюда, и не просыпался до тех пор, пока я уже не должен был уходить, или буквально за полчаса до моего ухода, или же он встречал меня у двери, после чего начинал жаловаться на усталость и тут же заваливался спать. Это выглядело так, будто он напрочь забыл о сделке, которую мы заключили. И это меня злило. Я начал разбивать вещи бессознательно, уничтожая еще больше кружек. Джерард проснулся лишь один раз, когда я «случайно уронил» очередную посуду, уже не помню, какую по счету. Тогда он сел на диване, закурил, только-только отходя от своей дремоты. Толстые, плотные облака дыма окружили его, создавая ауру, извещавшую всех о его присутствии в этом мире. Джерард полностью присутствовал в нем. Наконец-то. Эта аура из дыма являла собой что-то необъяснимое, отчасти еще и потому, что его характер похож на сосуд, куда намешали очень много всего. Но, как бы вы ни пытались описать Джерарда — странный, непонятный, привлекательный, гений — курение, казалось, добавляет еще один слой к его оболочке, совсем пряча его в своей серо-голубой пелене. Собственными глазами я видел, что на самом деле Джерард был открытым, дружелюбным парнем с каплей высокомерия и раздражения. Я видел все то, что видел еще в первый день нашей встречи; то, что все видели. Он был как открытая книга, он отказывался скрывать, кто он есть. Но когда он курил, я видел что-то еще, что не всегда было на поверхности. Когда он всасывал в себя воздух через сигарету, втягивая щеки, отчего его скулы становились еще более заметными, и все лицо немного изменялось, он выглядел загадочным. Однажды это выглядело так, будто он скрывал что-то, не имея возможности сказать, о чем он думает. И, когда он выдыхал, и его грудь опадала, а серый дым собирался вокруг его головы, как сияние, то он выглядел устрашающе. Это был первый случай, когда этот мужчина выглядел как нечто, чего стоит опасаться. Это был непривычный контраст между ним обычным, который и мухи не обидит, и им другим, который не поддавался описанию. Один образ такого Джерарда был опасен. Странный художник, похожий на гея, который живет совсем один, у которого дома вертится подросток, делающий уборку в обмен на то, чтобы он научил его, как рисовать и находить с помощью этого ответ на вопрос. Это был тот идеал, который подходил Джерарду, когда он курил свои сигареты. И, возможно, поэтому он настолько меня очаровал. Когда он курил, именно когда курил, а не делал что-то другое, я просто не мог оторвать от него глаз. Мне казалось, что он создает что-то новое, держа в пальцах эту тонкую белую палочку. Его руки всегда выглядели слишком странными для меня; они были такими гладкими и белыми, за исключением двух пальцев, в которых была сигарета. Казалось, они были сделаны из чего-то еще, помимо этой бледной шелковистой кожи. Джерард был старым, я знал это, но эти руки делали его моложе минимум лет на десять, не меньше. Когда он курил, он складывал губы в форме буквы «О», и пытался выдуть колечко дыма. Джерард никогда не позволял себе просто курить, никак не наслаждаясь этим. Ему обязательно было необходимо делать что-то одновременно с этим. Он должен был делать из этого какую-то игру, какой-то вид искусства, и то, как его лицо, и тело, и руки танцевали вокруг этой ебаной белой палочки — это могло быть только искусством. Он всегда делал это по определенному шаблону: доставал из кармана зажигалку, и затем доставал сигарету из пачки, одним, выученным движением укладывая в свои пальцы как ебаный патрон в барабан револьвера, и поднося ко рту, скрывая её кончик в ладонях, чтобы зажечь сигарету искрой из вышеупомянутой зажигалки, начиная весь этот спектакль. Это был конец всех этих приготовлений, после чего следовало искусство, основанное на бестелесных формах и образах дыма. Он знал, что, когда я смотрю на то, как он рисует, я пребываю в щенячьем восторге, потому что это было слишком удивительным, чтобы оставить меня равнодушным. Тогда мне разрешалось так восторгаться. Тогда он делал то, что все люди могут оценить. Они не обязаны были влюбляться в его работы, но они могли видеть их, и этого уже было достаточно. А когда же Джерард курил, он создавал что-то вроде запрещенного вида искусства. Мне, как бы, не разрешалось любить это. Я не должен был иметь желание протянуть руки, чтобы прикоснуться к призрачным фигурам из дыма. Я не должен был дышать этим. Все эти «не должен» возвращали меня в детство, когда мне вдолбили, что курить – плохо. Курение приводит к раку. Курение делает так, что твоя кожа становится желтой, а зубы — коричневыми. Оно загрязняет твои легкие. Курение убивает тебя. Курение не могло считаться искусством. Но, когда курил Джерард, могло. И все минусы этого занятия уже не имели значения. До тех пор, пока искусство могло быть оценено другими, оно того стоило. И, тот факт, что многие ненавидели и запрещали этот определенный вид искусства, только делал его в десять раз лучше. Это делало его довольно опасным, и это также являлось главной причиной того, почему я снова и снова возвращался к Джерарду, несмотря на то, что он пока не выполнял своего обещания. — Скоро, — вдруг сказал он мне, выпуская облако дыма в мою сторону. Он глубоко затянулся, продолжая держать во рту сигарету; я понятия не имел, как долго это могло продлиться – этот вдох. Он толкнул рукой старые газеты, что лежали на журнальном столике, а потом посмотрел на меня. Дым так окутал его, что я почти не видел его лица. Но я знал, что он улыбался. Он всегда улыбался. — Я не забыл о нашем обещании, — известил он меня, и, казалось, что, когда он говорит, его губы танцуют, — В последнее время много дел. Если не сможем начать на этой неделе, я буду ждать тебя в субботу, и тогда начнем. Обещаю. Я попытался улыбнуться ему в ответ, но, как раз в этот момент, я слишком задумался. Вместо этого, я посмотрел на Джерарда, чувствуя себя виноватым из-за того, что постоянно в нем сомневался. И я был удивлен его предложением. Я никогда не приходил, чтобы помочь ему на выходных. За все это время было только два уикенда, и я просто знал, что мне не надо приходить. Когда мы договаривались, было решено, что я прихожу после школы — а в эти дни я не ходил в школу, и, следовательно, не ходил и сюда. Такие мысли приходили ко мне много раз, но, как и многим другим мыслям о Джерарде, я не придавал им значения. Я просто пытался провести время, сидя в своей комнате, пытаясь играть на гитаре. Это было очень даже ничего, но мысль, что теперь я смогу заявиться к Джерарду в выходные, очень понравилась мне. Сидя в комнате, я психовал и лез из кожи вон, зная, что мои родители совсем рядом со мной. Даже, когда я был в комнате один, я не мог избавиться от этих неприятных чувств, особенно если родители были дома. Это было немного странно — закипающее беспокойство внутри меня; мне постоянно казалось, что они подслушивают все, что я делаю. Я был параноиком, и, когда однажды моя мама поднялась в мою комнату и увидела гитару, лежащую на кровати, её брови так изогнулись, будто у неё какие-то подозрения, и мои мысли только подтвердились. Мои родители не похожи на меня, и я очень надеюсь, что и я не был похож на них, и никогда не буду похожим. Провести выходные с Джерардом — потрясающая и великолепная идея. Даже, если это означало, что меня ждут уроки, которые только начались, я был готов к этому. — Неплохо звучит, — сказал я ему, кивая. К этому времени он уже накурил вокруг себя целую ауру, которая тянула ко мне свои щупальца, уже касаясь моей одежды. Джерард снова откинулся на спинку, засыпая еще раз. Именно тогда я посмотрел вниз на то, что я наделал. Я заметил разбитую кружку и начал собирать осколки, почему-то думая, что они имели более глубокий смысл, чем казалось на первый взгляд.***
На следующий день, по непонятной причине, я оставил ключи дома. На самом деле, я оставил там всю связку, где так же были те ключи, которыми я пользовался, когда родители уже уходили из дома. Я был взбешен и пьян почти все утро, но, зная, что я собирался навестить Джерарда, все казалось намного лучше. Когда я постучал в дверь, и услышал раздраженный голос Джерарда, то почувствовал, как мои внутренности будто проваливаются куда-то вниз. Только не хватало в такой день еще иметь дело с другим раздраженным человеком, помимо меня. — Мне не нужна вся эта хуйня, которую вы продаете! — крикнул Джерард из глубины своей квартиры. Я услышал его тяжелые шаги, но их источник находился достаточно далеко от двери. — Джерард, это я! — крикнул я в глубокий оливковый цвет двери. Я вдруг услышал, что шаги резко прекратились; приняв это за дурной знак, я уточнил, — Фрэнк! — Я знаю, кто это! — ответил Джерард, на этот раз раздражение в его голосе поубавилось, и появилась игривость. Я снова услышал шаги, которые теперь приближались. Дверь резко и широко распахнулась, и мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к обстановке. К моему полному и абсолютному удивлению, Джерард стоял в дверях, солнечные лучи из окна отражались от его мокрого тела. Волосы у него были влажные и взъерошенные, и свисали черными прядями. Одна рука держала открытую дверь, в то время как другая держала край полотенца, обернутого вокруг его бедер. Я почувствовал, как мои щеки порозовели, когда понял, что к чему. Джерард только что вышел из душа. Я сглотнул, но легче не стало. Я хотел отвернуться, и понимал, что должен был это сделать, но мои ноги будто прилипли к гнилому деревянному полу в прихожей. Мне было так жутко неудобно, что я помешал ему. И, тем не менее, в отличие от моей реакции, Джерард просто стоял в дверях, а на его мокром лице не было и тени стыда или смущения. На самом деле, он улыбался, пока держал дверь открытой, приглашая меня войти жестом. — Кстати, теперь, Фрэнк, у меня не весь день свободен, — говорил он, тряхнув волосами, так, что стало видно его озорные глаза. Я чувствовал, как маленькие капельки упали мне на лицо, но продолжал стоять, как истукан. Наконец, мои ноги смогли двигаться, и я заставил себя переступить порог, пройдя мимо Джерарда, чтобы не увидеть что-нибудь еще, что я не должен был видеть. — Я извиняюсь… — сорвались слова с моих губ, как только ко мне вернулось самообладание, и я смог говорить не заикаясь. — Да все в порядке, — ответил Джерард, после того, как закрыл дверь и повернул замок. Он посмотрел на меня, а я посмотрел на свои ноги, – Я дал тебе ключи, чтобы избежать таких ситуаций, как вот эта, но, полагаю, именно сегодня ты их забыл? Я внезапно поднял свои глаза, встречаясь с ним взглядом: в этот момент я смотрел только на него. Осознание его слов заняло у меня почти минуту. Он думал, что я извиняюсь за то, что забыл ключи? Разве он не знал, что он стоит в одном только полотенце? В очень коротком полотенце, к тому же. Я мог видеть его торчащие тазовые кости. Этот кусок ткани уже заканчивался чуть выше его лобковой кости, и я увидел неясный треугольник мышц, который вел вниз. Он был намного старше, и у него было немного лишнего веса, поэтому треугольник, который я знал, от изучения своего в зеркале столько не было столь заметным, но определенно был; вместе с дорожкой из темных волос, которая шла от пупка и уходила под полотенце. Я также не мог не заметить, что его грудь была такой же шелковистой и белой, как его руки, и на ней уже не было тех темных волос, которые были внизу. Сначала я думал, что он, возможно, сбрил волосы на груди, но я не видел ни одного пореза от бритвы или ожога. Она была совершенно гладкой и белой. Настолько белой, что я чуть не протянул руку, чтобы прикоснуться к нему, и убедиться, что эта белизна все еще там, но я тут же отмел эти мысли и вернул себя обратно в реальность. Реальность, которой я бы пожелал не быть реальной. — Только не говори, что ты потерял мои ключи, Фрэнк, — его голос стал чуть ниже, и он прищурился, глядя на меня, — мне не нужны незнакомцы, разгуливающие с моими ключами. Одного вполне достаточно, — он улыбнулся мне, несмотря на всю серьезность ситуации. — Нет, я... Ох... — я запутался в собственных словах. Стараясь не смотреть на Джерарда, я стал смотреть на мои руки, которые, как я заметил, дрожали. Поэтому я сжал их в кулаки, чтобы унять дрожь. За всю жизнь мне, кажется, еще не было так стыдно, — Я просто забыл твои ключи. Я оставил их дома. Все свои ключи. — Ах, тогда все в порядке. Ну, это радует, — Джерард заявил, облегченно вздохнув. Он поменял руки, которые держали полотенце на месте, но из-за этого оно только спало чуть ниже. — Я извинился, что зашел, когда ты был ... занят, — сказал я, мысленно повторяя самому себе, что надо заставить себя отвернуться от него еще раз. И, тем не менее, мои глаза по-прежнему изучали его тело. Джерард смотрел на меня в недоумении, затем посмотрел на себя и, кажется, понял, что заставляло меня так тормозить. Казалось, будто он забыл, что стоит почти голый передо мной. — Не извиняйся, — ответил он, махнув рукой. Я хотел ответить что-то на это, но мой голос застрял у меня в горле. Я не знал, что я собирался сказать, но я никогда и не узнаю этого, потому что Джерард продолжил. — Зато, если бы ты не забыл ключи, ты мог бы зайти и застать меня и вовсе без ничего, — тон, с которым он сказал эту последнюю часть, заставил меня резко посмотреть на него, нарушая свое обещание не смотреть. И, когда я посмотрел на него, я мог бы поклясться, что он подмигивал. Я никогда не смогу сказать, что точно это видел, потому что его длинные волосы закрывали глаза, как воронье крыло, но я знаю, что я это видел сквозь них. Или, по крайней мере, я знал, что я хотел увидеть, — Ладно, — сказал Джерард, без малейшей напряженности в голосе, — пойду, оденусь, — посмотрев на меня уже другим, более привычным для меня взглядом, он развернулся и исчез за черной дверью своей спальни. Я пробормотал что-то в ответ, и начал переминаться с ноги на ногу. Мне нужно было, чтобы голова перестала кружиться, а от лица отошел этот жар. Я прижал свои руки, еще холодные, к щекам, пытаясь охладить их. Это едва ли работало, и я решил прогуляться на кухню, чтобы занять себя чем-нибудь, в то время, как Джерард одевался. Я начал мыть руки, когда голос Джерарда донесся до меня снова. — Сегодня ко мне приедет мой брат, — сказал он, начиная историю, о которой его никто не спрашивал. — У тебя есть брат? — спросил я. Я никогда не думал о Джерарде как о ком-то, кроме старого художника. Никогда не думал, что у него есть семья, что он был чьим-то ребенком и у него была совсем другая жизнь до того, как он оказался в этой квартире, покрытой краской. — Да, он живет через два города отсюда, — сообщил мне Джерард, его голос стал громче, чем обычно, поэтому я слышал все довольно четко. Я знал, что он не закрыл дверь, когда пошел одеваться, и эта открытая дверь тратила всю мою силу воли, брошенную на то, чтобы оставаться здесь и убедить себя, что желание зайти в его спальню — простое любопытство. — Это круто, — я ответил, пытаясь говорить так, чтобы казалось, что мне интересно. Я слушал, но я просто не знал, как мне еще реагировать. Мой разум еще не пришел в свое привычное состояние, чтобы так быстро визуализировать фразы. Я мог переварить их, но я никак не мог быстро придумать ответ. — Да, я тоже так думаю, — ответил он. Я слышал, как открылся ящик, и зашуршала одежда, пока он продолжал говорить, — Он младше меня на четыре года, но я часто забываю об этом, когда смотрю на него. Иногда он, кажется, старше, чем я. Он работает весь день напролет. С девяти до пяти он занимается тупой и скучной работой, сидя за столом. У него есть жена и несколько детей. И, хотя он говорит, что он счастлив, в его глазах я вижу, что это не так. Он приходит ко мне из-за этого. Он мог бы просто оставить меня в покое, забыть меня, как и большинство других членов семьи это сделали по той или иной причине, но он все еще хочет приходить сюда чтобы увидеть меня. Он завидует моей жизни здесь, я знаю это. Я делаю, что я люблю делать весь день. Он весь проклятый день делает то, что ему говорят. Он мечтает о том, чтобы жить такой жизнью, как я. И я ненавижу этот тоскливый огонек в его глазах. Я помню, как мы были детьми и он играл на гитаре… то ли бас, то ли что-то вроде этого. Он мог играть и играть, несколько часов подряд. И он всегда говорил мне, что однажды я стану художником, а он станет басистом. И у него будет группа, а я буду рисовать картины, чтобы жить. Но, видимо, будучи басистом не получается платить по счетам. Быть художником тоже совсем не прибыльно, но… По крайней мере, я счастлив. Джерард был еще далек от окончания своего рассказа, но я, все же, кивнул и сказал что-то вроде «О, правда?» и «Это интересно». Не то, чтобы мне был неинтересен рассказ — наоборот, он был интересен, и я слушал. Он был долгий и немного нудный, однако он по-прежнему интриговал, поскольку я узнавал что-то новое о человеке, который был такой загадкой. В то же время, я заметил кое-что другое, что распалило мое любопытство. Я увидел застегнутую на одну пуговицу рубашку Джерарда, брошенную на стол, рядом с его зажигалкой, а еще бумажник и пачку сигарет. Вытащив руки из воды, я осторожно и тихо сместился в сторону стола, пока Джерард еще говорил о своем несчастном брате и о том, что жена его достает. Очевидно, он появился без предупреждения и у них был долгий разговор, который закончился поздно, и Джерард не успел принять душ вовремя, поэтому я застал его в полотенце. Но, к счастью, я выгнал эти мысли из головы. Я взял наполовину полную красно-белую пачку сигарет. В ней таилось что-то мистическое. Я вспомнил, как их курил Джерард. Я безошибочно почувствовал ее: опасную, загадочную и практически осязяемую ауру искусства. Некоторое время я просто крутил пачку в руках, обдумывая свой следующий шаг. Меня никто не учил делать такие удивительные вещи с дымом, но, держа в руках эту пачку, я чувствовал, что мог бы научиться и сам. Я хотел попробовать. Я хотел попытаться вызвать все эти образы, которые так легко создавал Джерард. Я знал, что это плохо для меня. Моя бабушка умерла, когда мне было семь лет, и с тех пор родители буквально дышали мне в спину, если я хотя бы думал о курении. Но я ничуть не беспокоился об этом прямо сейчас. Я собираюсь попробовать. Этот полный иронии и красоты предмет мог с лёгкостью привести меня к самой смерти, стоит мне увлечься, и мне захотелось попробовать. Единственное, что останавливает меня — факт, что забрав ее, я украду это у Джерарда. Я не хочу подводить его доверие, и, в то же время, не хочу попасться. Я, должно быть, вечно мог так стоять, прежде чем, наконец, решил рискнуть всем. Одним движением я убрал пачку в карман. Это было искусство, сказал я себе. Джерард, несомненно, понял бы. Я подождал несколько секунд, не дыша, просто выжидая, на случай, если я могу спалиться. Но когда Джерард продолжил говорить о своем брате, я понял, что я в безопасности. Я расслабился и начал разглядывать остальные предметы, лежащие на столе. Коричневый кожаный бумажник был открыт, и, в результате, от моих глаз не ускользнул еще один объект, привлекающий мое внимание. Я видел знакомый оттенок синего, которым составляли лицензии в этой части города. В верхней части основной карты, высовываясь из своего уютного корпуса, торчал кусочек фото. Мое любопытство уже перешло все границы в этот день, но я плюнул на это и вытащил карту из ее чехла. Я сразу же верну это на место, сказал я себе. Я просто хотел посмотреть на кое-что. Я держал тонкую синюю пластиковую пластинку, у которой были чуть смяты края. Я не смог удержаться от тихого смеха, увидев лицо на фотографии. Волосы Джерарда были пышными и падали на лицо. Его рот был скручен в выражение, которое я не мог понять, и глаза его были полуприкрыты. Фотография была определенно его, но явно не льстила ему. Все лицензии были похожи на фотографии, которые стремились вовсе не к тому, чтобы вы выглядели хорошо. Похихикав над фото, мои глаза нашли то, что я хотел найти — его дату рождения. По большей части, возраст Джерарда был для меня загадкой. Я знал, что он был старым, намного старше, чем я. Я угадал, что он был лет сорока, но, вероятно, гладкая кожа на руках и веселое отношение к жизни молодили его. Я задавался вопросом его истинного возраста еще в тот день, когда он вылил краску на нас, но у меня ни разу не собралось столько мужества, чтобы прямо спросить его об этом. Это было бы грубо, хотя ненамного грубее, чем рыться в его бумажнике. Но, если он не поймает меня, то мое грубое поведение могло бы остаться незамеченным, а я бы получил ответ на свой вопрос. Я нашел год, в котором он родился, и сделал несколько быстрых математических действий в моей голове. Мне пришлось вычислить несколько раз, потому что я думал, что в ответе получаю не тот возраст. Но он был как раз тот. Я чуть не уронил карту из моих рук, когда я понял это. Джерарду было сорок семь лет. Моя челюсть отвисла, а сердце будто замерло. Джерарду было сорок семь гребаных лет. Для меня это было уже целая прожитая жизнь, ведь мне было всего семнадцать. Он был на тридцать лет старше меня. Он уже давным-давно жил, в то время как я только-только родился. А потом меня осенило, что Джерард был ровесником моего отца. Моему отцу было тридцать, когда я родился, и его день рождения приходился на середину января. У Джерарда — в начале Февраля. Они оба были одного возраста прямо сейчас. Мои мысли начали кружить по кругу, и разбиваться об мой череп. Джерард был такой же старый, как мой папаша. Это очень меня бесило. Я приходил к нему каждый день после школы и общался с ним, будто он был одним из моих друзей, моим ровесником, а он мог годиться мне в отцы. Я всегда знал, что ему много лет; я мог видеть это в глубоких морщинах, что пересекали его лицо, но сейчас, когда у меня была конкретная цифра, мне это все не нравилось. Я хотел бы отнять эту цифру у самого себя, засунуть карту обратно в бумажник, и забыть, что я когда-либо видел её. Со всеми этими мыслями мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что я больше не слышу голос Джерарда, ведущего бессвязный монолог воспоминаний и мыслей о своем брате. Я медленно отвел глаза от голубой карты в моей руке, и увидел стоящего надо мной Джерарда, в другой рубашке, прикрывавшей его гладкую белую кожу, но не застегнутой еще. Он посмотрел на меня, повернув голову в сторону, скрестив руки на груди. Я почувствовал, что мой желудок в беде, более чем по одной причине. — Теперь ты знаешь, сколько мне лет, — прямо заявил Джерард. Он был не слишком разъярен, но и счастливым также не был. Он выглядел опечаленным, но не потому, что я копался в его вещах. Казалось, он опечален тем, что ему напоминали о его возрасте. Я сразу же уронил голубую карту на стол, где лежал бумажник, и попятился, поднимая руки вверх, чтобы показать ему, что у меня больше ничего нет. Сигареты все еще были у меня в кармане, но это уже было далеким воспоминанием, которое сейчас не имело никакого значения. Эта цифра все еще звенела в моих ушах, и теперь чувство вины грызло меня за то, что он поймал меня, а в голове только еще больше шумело. — Извини, — сказал я, быстро отходя назад. Я пятился, пока не прижался спиной к холодильнику. Я не знаю, куда я собирался уйти, но мое путешествие было уже окончено. — Не надо, — опять настаивал он, качая головой и изгибая губы в издевке, — я стар, и я должен гордиться этим, я полагаю, — он закатил глаза и покачал головой, его волосы, еще слегка влажные, спадали ему на лицо. — Ты не выглядишь старым, — возразил я, пытаясь спасти ситуацию. Мое сердце билось так гулко, будто хотело вырваться из груди. Джерард счастливо выдохнул и улыбнулся. — Спасибо, — он кивнул, потом посмотрел на меня. Его лицо снова стало серьезным, как и его глаза, изучавшие меня с головы до ног, а затем он снова заговорил, — Ты тоже не выглядишь на свой возраст. Я нервно засмеялся, дыхание быстрыми рывками выскакивало из груди. — Я, вероятно, выгляжу еще моложе, — усмехнулся я, пока мой взгляд искал, за что ему зацепиться. Все всегда говорили мне, что я выглядел моложе, чем я был на самом деле. Я никогда не думал так. Я вообще об этом не думал. Но, так как я был ниже, чем большинство парней, и черты моего лица были мягче — у меня не было такого количества шишек и шрамов – казалось, что я младше, чем я есть, пусть мне это и не нравилось. — Нет, вообще-то, — серьезно ответил Джерард, приподняв брови. Он больше не печалился о своем возрасте, вместо этого он полностью сконцентрировался на мне. Он подошел ко мне ближе. Я вздрогнул, когда он приблизился, но только потому, что уже был в незавидном положении. Его слова будто заставляли меня танцевать в моей собственной коже и, когда его взгляд снова пробежался по мне, я думал, что умру. В тот момент во мне было слишком много эмоций — страх, вина, стыд, какой-то странный восторг, и это было невыносимо. И его близость делала только хуже. — Ты выглядишь намного старше, чем на семнадцать лет, — проинформировал он меня. Он склонил голову набок и поджал губы, задумавшись, глядя на мое лицо. Он протянул руку и коснулся моей челюсти, медленно обводя пальцем по гладкой коже, — Ты видишь это? — спросил он, проведя по мне пальцем, заставляя все мои внутренности дрожать. Именно тогда я заметил, что его рубашка была еще не застегнута, а его белая шелковистая грудь была в нескольких сантиметрах от меня. Я понятия не имел, какого черта здесь происходит, но казалось, что я собирался выяснить в ближайшее время. — Твоя кожа имеет больше пор, и они более открыты, поглощая солнечный свет легче, — пояснил он, с нажимом проведя пальцами по всей длине лица. Его пальцы оставляли приятное тепло на моей коже, он весь был чистый и мягкий после душа, приятно пахнущий мылом, которое он использовал, но я все еще испытывал непреодолимое желание убежать как можно дальше. Что-то было не так. Джерард был стар, как мой отец. Я не мог быть в этом положении с ним. — Твоя кожа загорает легче, выдавая все то, что видно не каждому. Особенно вокруг твоих глаз, — продолжал Джерард, касаясь пальцем кончика моего подбородка, после чего приподнял мое лицо, чтобы он мог лучше рассмотреть мои глаза. — Твои глаза выглядят так, будто они запали, и вокруг них у тебя уже появляются морщины. — О, прекрасно, — промямлил я, пытаясь тихо отвести взгляд от Джерарда, но не в состоянии пошевелиться. Он уже не смотрел мне в глаза, но на окружающие их особенности. — Морщины всегда звучат хорошо, — пошутил я. — Нет, это не совсем то, что я имею в виду, — Джерард попытался исправить себя, по-прежнему глядя на мои черты. Он был очень близко от меня теперь, даже если его голос звучал несколько отстранено. Он стоял прямо передо мной, так близко, что я чувствовал тепло его тела. И еще я чувствовал что-то, чего, как мне показалось, я должен бояться. — Твои морщины не от возраста, они у тебя из-за каких-то событий. Из-за того, о чем ты думаешь, — поправил он себя. Он убрал руку с моего подбородка и коснулся моих каштановых волос, которые упали на лоб. Он убрал прядь мне за ухо. Глядя мимо меня, он отметил. — Они углубляются из-за твоих раздумий и мыслей. — Правда? — спросил я, и мой голос превратился в шепот. Я чувствовал его дыхание на своей коже. Глаза Джерарда переключили свое внимание на меня, глядя глубоко в глаза, будто выискивая что-то, чего там могло не оказаться. — Что у тебя на уме, Фрэнк? — прошептал он, склоняясь ближе ко мне, хотя я думал, что он и так был достаточно близко. Мы смотрели друг на друга в течение нескольких мгновений, мои губы снова и снова почти готовы были сказать что-то, но я не мог придумать, что. Джерард же наслаждался тишиной, читая мое лицо. Он получал достаточно хороший ответ на это. Я вдруг почувствовал, что я голый, каким он был всего лишь несколько минут назад, и мной все больше овладевало желание выпрыгнуть из собственного тела и убежать. Что-то во мне вопило и кричало в эту минуту, но я не понимал, что оно говорило. Джерард был слишком близко, и это мешало мне осмысливать даже то, что происходило в моей собственной голове. — Я… Я лучше пойду, — наконец выдавил я. Джерард посмотрел на меня скептически, но когда увидел, как меня корежит под его взглядом, то махнул рукой, указывая на дверь. Он сел за стол, пока я уходил с кухни, не прощаясь со мной, он скрестил руки на груди и опустил голову. Я, как можно скорее и незаметнее, убрался из его квартиры. Я так же не попрощался с ним. Единственная мысль, что осталась в моей голове, это мысль, что я не должен чувствовать себя так, как чувствую. И можно бежать сколько угодно, но ничего не исправишь. Я разбил немало кружек, прежде чем заставить его обратить на меня внимание снова. Но, когда он сделал это, этого оказалось слишком много для меня. Я чувствовал, что бросал эти кружки на пол каждый день. Только на этот раз, я не был уверен, имел ли я право вернуться. Но, больше всего, мне не хотелось снова стать брошенным и покинутым всеми, как было до этого.