The Dove Keeper

=Вивьен=

Вивьен была одной из моделей Джерарда. Они познакомились в художественной школе, где девушка позировала для старших классов. Поначалу, она делала это в одежде, обнажая лишь некоторые участки тела. Однажды ей, в течение нескольких часов подряд, пришлось демонстрировать ноги, чтобы класс имел понятие о том, как выглядят связки и контуры прежде, чем переходить на что-либо другое. В следующий раз она закатала рукав, показывая руку, так, чтобы все смогли зарисовать каждый изгиб, от локтя до кончиков пальцев; затем ее лицо, а затем всё тело — в одежде, разумеется. До этого она никогда не позировала полностью обнаженной, и преподаватель класса никогда не давил на нее. Но это не значило, что мнение Джерарда не отличалось от мнения учителя. Очевидно, Джерард тоже был в этом классе, прячась за своей книгой с эскизами, как и остальные ученики. Только вот он заканчивал рисовать раньше всех остальных, и поэтому мог обратить внимание на другие её особенности, те, которые не были так заметны остальным. Как-то он потратил весь урок на рисунок, в котором изобразил, как выглядели ее брови, когда она хмурилась, простояв более трех часов, выставив ногу. Джерард пришел к ней после урока, и настоял на том, чтобы сводить её в кафе. Сначала она отказывалась принять предложение от парня намного старше её, но Джерард умел убеждать, и поэтому вскоре она согласилась. Он показал ей свои рисунки, которые сразу же поразили её, завладев ее интересом. Они проговорили в маленьком кафе колледжа до самой ночи, пока их не выгнали оттуда, после чего они направились к дому Джерарда, который находился всего в пяти минутах от колледжа. Видимо, именно тогда Джерард окончательно убедил ее снять с себя одежду. — Он — настоящий маленький извращенец, — смеялась Вивьен, и ее улыбка меньше чем наполовину была серьезной. Мы втроем сидели за столом, на кухне, в доме у Джерарда, но только эти двое могли пить свой кофе. Я смотрел в свою чашку, где закрученные образы из пены тонули в темно-коричневой, едва ли не черной, ароматной жидкости. Этот теплый и приятный запах окружал меня, я вдыхал его, но мне было плевать на него. Не то чтобы я не любил кофе; дело в том, что мне было жутко стыдно и неудобно, будто я в аду. Я думал, что этот день даже еще хуже, чем тот, когда я застал Джерарда полуобнаженным. Но, когда голым был кто-то еще — это было уже слишком. Особенно если этот кто-то теперь сидел со мной за одним столом и пил кофе, будто ничего не случилось. После того, как Вивьен встала с гнилого рыжего дивана, на котором только что лежала, она спокойно подняла свой халат и набросила себе на плечи. Сначала я не понимал, что происходит со временем, думал, что это я так торможу, и мне кажется, что все замедлилось. Этот процесс одевания выглядел так, будто ее совсем не волновал тот факт, что она голая перед незнакомцем, или что была голая вообще. И, когда Джерард предложил нам троим перезнакомиться за чашкой кофе, она так поддержала эту идею, что едва не выпрыгнула из халатика. Она даже не потрудилась надеть свою уличную одежду, висевшую на пустом холсте. Она была такой беззаботной и легкой — и ей было плевать, что о ней могут подумать. Она просто присела рядом с Джерардом, и посмотрела ему в глаза, после чего они расхохотались, как над какой-то старой штукой, которую они пронесли во времени до этого момента. Она даже не замечает, что подросток, который только что видел ее полностью обнаженной, теперь сидит за столом с ней, неловко ерзая на стуле и пытаясь отвлечься. — ...и я остался им же? — игриво спросил её Джерард, будто ссылаясь на свои извращенные наклонности. Он одарил ее одной из тех особенных улыбок. Почти такой же он одарил меня всего раз за всё время нашего знакомства. Мы все сидели за столом, только они двое жались друг к другу с одной стороны, и я, напротив них, с той стороны, которая ближе к двери. Я мог просто взять и уйти, если захотел бы, и мне уже несколько раз реально хотелось это сделать, но какая-то часть меня не позволяла мне сдвинуться с места. Я хотел остаться; даже если это было так неловко, что, я думал, разорвать на себе кожу было бы легче. Что-то такое было в Вивьен, из-за чего я хотел остаться, кроме воспоминания о ее обнаженном теле, от которого моя кровь быстрее бежала по сосудам. Её легкий характер и веселое настроение овладевали моим вниманием, и особенно то, как она общалась с Джерардом. Вивьен была дружелюбной. Я видел это по тому, как она вела себя, улыбалась после небольшой паузы. Хотя её улыбка была не такой, как у Джерарда. Когда улыбается Джерард, вы знаете, что он думает о чем-то еще. Его улыбки всегда подразумевали что-то скрытое, даже если эта улыбка была чистой и простой. Он думал о разном и пытался намекнуть на это, оскалившись своими детскими зубами. Но, когда Вивьен улыбалась или смеялась, или просто ухмылялась, вы всегда знали, что это было все, что она делала, ничего больше. Она просто выражала свое счастье и ничто иное. Она, как это говорится, всегда носила свои эмоции с собой в рукаве, даже если у нее не было рукава в физическом смысле. Её не волновало, что люди о ней подумают. Она была приветлива и открыта для общения, и я мог сказать, что она, в отличие от большинства людей, сама делала шаги к тому, чтобы познакомиться. Но Вивьен казалась слишком любвеобильной. То, как она следовала за Джерардом по кухне, касаясь его плеча, когда он передавал ей чашку кофе (их было достаточно для нас троих — после моих проделок, их, чашек, осталось как раз три). Она смеялась и шутила вместе с ним, игриво взъерошивая его темные волосы, подмигивая ему и улыбаясь. Когда они уже немного унялись и сели за стол, Вивьен постоянно наклоняясь вперед или в сторону, глядя на Джерарда с широко раскрытыми глазами, и они снова смеялись, будто у них был безграничный запас немых шуток, всегда смешных. Она постоянно трогала его руки, и, я знаю, под столом она так же легко и непринужденно касалась его ног. И то, как Вивьен улыбалась Джерарду, это было больше чем просто дружественная улыбка. Она чувствовала себя очень хорошо рядом с ним, улыбаясь любым пустякам. Она была милой и искренней — даже немного слишком, на мой взгляд. Казалось, что она очень близка к Джерарду. Казалось, что она была влюблена в него. Мне постоянно приходилось напоминать себе, что они были просто друзьями. Они знали друг друга с художественной школы, и, судя по возрасту Джерарда, и тому, как Вивьен выглядела, это было довольно давно. Вивьен не выглядела старой, но у неё уже были те же морщинки, что и у Джерарда. Ее волосы были темного цвета клубники и, по большей части, то же цвет сохранялся от корней и до самых кончиков. Но я видел серебряные отблески седины, правда, только тогда, когда очень тщательно присматривался. Она выглядела где-то на тридцать, но это еще ничего не значило. Я думал, что Джерарду около сорока, а на деле оказалось, что ему почти пятьдесят. Я все еще не мог в это поверить, но, теперь, меня приводили в замешательство еще и отношения Джерарда и Вивьен. Они были друзьями, причем очень давно. Но, чем больше я наблюдал за их общением, когда сам не говорил ни слова из-за нервов, тем больше я понимал, что между ними есть (было?) нечто большее. Вивьен пыталась заговорить со мной, но я молчал, не зная, что сказать. В основном, все её внимание было обращено к Джерарду, так же, как и его — к ней. Я чувствовал странную смесь зависти, но не знал, почему. Я привык, что Джерард тратит все свое внимание (ну, по крайней мере, половину точно) на меня. Но, в то время, он был слишком погружен в свою работу, чтобы замечать семнадцатилетнего парня, который моет его кисточки. Теперь же, когда дома был кто-то еще (не считая Ван Гога), он обращал все внимание на этого человека. Не на меня. Из-за этого, внутри росло желание прыгать по комнате и шуметь, лишь бы снова завладеть хотя бы частью этого внимания, но мои ноги окаменели, а мой язык застыл и прилип к небу. Разумом я осознавал, что Джерард не встречался с Вивьен. Несколько дней назад он говорил мне, что у него никаких любовников и вроде того; его искусство было его любовником. Но, опять же, он рисовал Вивьен, когда я пришел. Он делал из нее произведение искусства. Это то, что он имел в виду? Может быть, он, таким образом, имел в виду Вивьен? Бессмыслица. Она ведь женщина. Джерард не мог любить её. Разве он не гей? Я начал вспоминать все наши разговоры с ним, и, вместе с этим, я начал понимать, что Джерард ни разу не говорил открытым текстом, что он гей. Я просто всегда считал его таковым. Никто не может быть художником, и выражаться на забавном французском, и вести себя, как он, и при не быть этом хоть немного геем. Я смотрел на него, когда он рисовал или курил. Я видел, как он живет. Он просто должен быть геем. Но теперь, когда я видел, как он проводит пальцем по мягкой коже Вивьен, я начал думать по-другому. И мне все больше хотелось просто встать и убраться отсюда, и, чем быстрее, тем лучше. — И правда, — кивнула Вивьен. — Ты все еще тот маленький извращенец, который заманивает меня к себе в гости и раздевает догола. Мои мысли неслись так быстро, что их разговор, казалось, застрял где-то в вечности. Она ухмыльнулась Джерарду, качая головой, так, что ее волосы рассыпались по плечам. Уродливый зеленый цвет её халата не очень-то сочетался с этими красными пуговицами на нем, но я до сих пор не мог не думать о том, какая же она красивая без него. Ее волосы свободно спадали чуть ниже её плеч, пока она не убрала их. Ее кожа была белой, но, все же, немного темнее, чем у Джерарда, из-за веснушек, которыми были усыпаны ее длинные руки. Ее пальцы тоже были бледными, и такими тонкими, что напоминали гвозди, если долго на них смотреть, и они были слишком симметричным для обычной человеческой руки. Я вдруг понял, что опять смотрю на те самые части тела, которые скрыты под халатом, но которые я видел немного ранее. Я не идиот, и не вчера родился. Я видел голых женщин до этого. Но это были плоские изображения на фотках или в фильмах. Когда мне было, может, всего десять лет, я тихо пробирался мимо двери, за которой спали родители, спускался в гостиную, включал телевизор и листал каналы в поисках порно. Было несколько таких каналов «только для взрослых», где показывали фильмы поздно вечером по пятницам. Бля, да я раньше жил ради этих вечеров в пятницу. Я всегда сидел в кресле в цветочек, и смотрел эти фильмы, дроча одной рукой, сжимая пульт в другой, чтобы быстро переключить канал, если что. Я всегда чувствовал себя виноватым, вытирая то, что я наделал, полотенцем, которое стащил из ванной, но это никогда не останавливало меня, во всяком случае, настолько, чтобы я прекратил и не делал этого. Иногда даже по два раза за ночь. К семнадцати, я вырос из этого, по крайней мере, дрочил уже намного реже. Хотя, я перестал этим заниматься задолго до того, как мне исполнилось семнадцать, в частности потому, что моя мама стала по ночам вязать, сидя в том же кресле, поэтому я решил просто забыть об этом. Да и, к тому времени, у меня было достаточно визуальных изображений женщин, чтобы дрочить в одиночестве в своей комнате. Я знал, как выглядят женщины, но я знал это только из порно фильмов. Они выглядели слегка нереально, а иногда — довольно уродливо. Но, когда я оказался дома у Джерарда и увидел Вивьен, это было нечто совершенно не похожее на то, к чему я привык. Ее бледная кожа сглаживала черты ее тела, ни одна кость не выпирала некрасивой кривой линией. Она не была такой щепкой, как девушки в фильмах — у нее было мясо на костях. И у нее была большая грудь, и располагалась она вовсе не так высоко, как я видел в фильмах. У нее была такая грудь, потому что у нее так же были большие бедра. И между этими бедрами я увидел то, что я никогда не видел у женщин на экране: волосы на лобке. Вивьен не выбривала их, позволяя им закручиваться в короткие тёмные завитки. И, честно говоря, так мне нравилось больше. К тому же цвет этих волос был таким же красивым, как и цвет волос на ее голове, и, по какой-то причине, с этим темным треугольником все смотрелось намного лучше и симпатичнее. Когда девочки в кино выбривали эти места, они становились похожи на незрелых малолеток, и это меня довольно-таки раздражало. Мне не хотелось представлять, что я занимаюсь сексом с девушкой, которая выглядит лет на одиннадцать. Мне больше хотелось представлять девушку, которой лет двадцать. И даже не просто девушку, а именно женщину. Не девочку и даже не подростка. Мне нравились женщины. И Вивьен была ей. Мне следовало перестать думать о Вивьен и так сильно нервничать. Я чувствовал себя настолько напряженным, будто меня каким-то образом подключили к розетке. Мало того, что было просто неприятно так себя чувствовать, женщина, которую я только что видел обнаженной, так же была намного, намного старше меня. Она была почти ровесница Джерарду, может, младше его на пару лет. Я почувствовал дрожь внутри. Если Джерарду было, как моему папе, Вивьен могло быть столько же, сколько моей маме. Это была ужасная мысль, от нее мне становилось еще неприятнее. Почему я не могу просто встречаться с людьми моего возраста? И, опять же, я знал, что мне не нравятся люди моего возраста. Сэм и Трэвис были моими ровесниками, но они никогда меня не интересовали. Они никогда не заботились обо мне, и не говорили со мной на интересующие меня темы. Это было как раз той причиной, по которой я приходил к Джерарду, и не только из-за рисования. Мне нужно было с кем-то поговорить. Даже, если такие разговоры заставляли меня чувствовать себя так, будто я вообще не в теме, я мог это вынести; я мог подавить некоторые неприятные чувства, связанные с этим. У меня это довольно хорошо получалось — большой опыт. — Ну, а что я могу поделать, если тебе нравится тусоваться здесь голышом! — улыбаясь, Джерард поднял руки, будто сдаваясь. — Это все ты виноват, — улыбаясь, она игриво ткнула его вбок. — Отлично, вини во всем меня, — с шутливой иронией и с широкой улыбкой на лице произнес Джерард. Он медленно развел руками и положил их обратно на стол, — Но один из нас должен был раздеться, и этим кем-то должен был быть не я. — Это еще почему? Я думала, тебе нравится раздеваться, разве нет? — Вивьен снова улыбалась, но уже немного по-другому, после чего коснулась губами края чашки и сделала большой глоток кофе. — Только у себя дома. Я не такой эксгибиционист, как ты. — Эй, это ты виноват, ты сделал из меня нормальной меня такую, — с добродушной улыбкой она хлопнула его по руке, поставив кружку на стол. Вдруг, она глянула на меня и улыбнулась, — Я надеюсь, что он не делает этого, когда ты здесь, это весьма шокирующе, — она замолчала и резко выдохнула, — Я знаю, это было для меня. — Ой, да замолчи ты, — шутливо отмахнулся он. Она видела Джерарда голым? По некоторым причинам, из всего их разговора про наготу (и не только об этом) именно это заставило меня почувствовать что-то, кроме смущения. — Не смей меня затыкать! — Вивьен сделала вид, что обиделась, но он с улыбкой посмотрел на нее, и она удовлетворилась этим взглядом. Джерард замер и взглянул на меня. Он подмигнул мне, только я не понял, что это значит. По крайней мере, пока он не открыл рот. — Успокойся, Вивьен, — сказал Джерард, смотря на меня, но говоря с ней, — я не разгуливаю нагишом, когда Фрэнк здесь. Я оставил это на потом. Он поднял брови, чтобы придать эффекта шутке — потому что это, безусловно, была шутка. Но я все равно чувствовал себя странно. Правда, мурашек на коже уже не было — они часто случаются, когда меня что-то шокирует — я чувствовал разливающееся во мне тепло, что пугало меня даже больше. — Джерард, прекрати! — шикнула она, и, в этот момент, они были очень похожи на супружескую пару. Им было настолько комфортно друг с другом, что укоры и оскорбления превращались в шутки, над которыми можно было смеяться. Я вдруг понял что я рад тому, что Вивьен была сейчас здесь, потому что, даже если мне было неловко, то она, сама того не замечая, улаживала некоторые противоречия между старым художником и мной. Это было совсем не плохо и даже не напрягало, это было чем-то, чему я не мог дать названия. — Ты пугаешь бедного мальчика, — сказала она. Джерард посмотрел на нее и только пожал плечами, отворачиваясь от меня. Я же резко вздохнул, будто меня душили до сих пор. — Итак, — снова начала Вивьен, отвернувшись от Джерарда и обратив взгляд на меня, — что ты тут делаешь? Я собирался было ответить на её вопрос, как Джерард перебил меня. При других обстоятельствах я бы, наверное, немного взбесился, но сейчас я чувствовал облегчение, что не должен отвечать. Почему-то я не знал, имел ли вообще право голоса. — Он моет мои кисточки. И все остальное, — он ухмыльнулся, в ответ на что она хлопнула его по руке, сказав что-то, вроде того, чтобы он не обращался со мной как с горничной, на что Джерард сделал изумленное лицо и сразу же продолжил: — Но я собираюсь начать учить его рисовать, и причем скоро. Вообще-то, я надеялся начать урок уже сегодня. Впервые за все пребывание у Джерарда за сегодня я почувствовал кое-что помимо волнения. Он собирается учить меня рисовать в ближайшее время! Я чувствовал дикую радость только от того, что он сам это сказал. Мой рот приоткрылся от удивления и изогнулся в не то в улыбке, не то в гримасе, на которую Джерард лишь покачал головой. — Это чудесно! — воскликнула Вивьен, разводя руки в стороны, из-за чего её халат немного распахнулся на груди. Она встала с места, подскочила к Джерарду, и, стоя над ним, крепко обняла его. Я не мог не заметить того, что лицо Джерарда оказалось как раз напротив её груди, где халат разошелся в стороны, и его лицо тут же исчезло в разрезе, и я не знал, наслаждался он этим или нет. Завершив дружеские объятия, она чмокнула его в лоб. Я с ужасом наблюдал за тем, как моя улыбка вдруг завяла, а мое гадкое волнение и нервозность вернулись ко мне. Я не понимал, что я сейчас чувствовал. Нет, я легко распознал ревность, но я понятия не имел, к кому ревновал: к Джерарду, за то, что он терся лицом о грудь Вивьен, или к Вивьен, за то, что она целовала его. — Наконец-то ты показал себя с хорошей стороны, — похвалила она, взъерошив его черные волосы. Мне снова стало очень жарко. Мне пришлось встать. — Я пойду, почищу голубиную клетку, ладно? — быстро спросил я, и мой голос странно звучал в моих же ушах. Я почти не говорил, и, даже если меня о чем-то и спрашивали, я был слишком потрясен и медлителен, чтобы ответить. Они не замечали, как я слежу за ними, до тех пор, пока я не освободил свое место. Но, только я собрался исчезнуть с кухни, как меня засекли: — Но я принесла печенье! — услышал я голос Вивьен. Я оглянулся и увидел ее в проеме, когда она нагибалась за сумкой. Опять же, эта женщина, казалось, совершенно забыла, что под халатом она абсолютно голая, и верхняя часть ее бедер обнажается еще больше, когда она наклоняется. Я отвернулся, больше не желая искушать себя подобного рода зрелищами. — Э… Спасибо, я не голоден, — промямлил я, стараясь, чтобы это звучало как можно вежливей. Я прошел к клетке, все еще слыша происходящее на кухне. — Ооо, печенье! — искренне обрадовался Джерард. В этот момент никаких других мыслей или эмоций не скрывалось за его голосом, и кажется, это было впервые за сегодняшний день. Вивьен сделала так, чтобы эта странность произошла; она будто смыла с него один слой краски, скрывающий остальные. Подобное случалось крайне редко, и сейчас я видел его без всего этого маскарада, который был на нем, как одежда. В каком-то смысле, я сейчас видел его голым. — Тебе нельзя так много, — охладила Вивьен его пыл. — Просто позволь мне растолстеть, Вив, — захныкал он, и я могу сказать, не глядя, что он похлопал себя по животу. Я начал замечать, что он делает это достаточно часто — поглаживает свой живот. Казалось, что он очень гордится этим. Я запомнил, как он говорил, что его брат был как рыбная кость, а сам Джерард всегда хотел от всего отличаться. Он уже был не похож на брата, или вообще на кого-то еще, но «почти» или «не похож» ему было мало — он хотел быть полной противоположностью. Он из принципа будет носить обтягивающие штаны, а затем наслаждаться тем, как над ними торчит его живот. Он любил считать себя жирным, хотя у него было всего несколько фунтов лишнего веса. Я видел толстяков, и знаю, какими они были, и уж Джерард к ним не относился. Он был привлекательным. — Ты не толстый, — успокоила его Вивьен, будто читая мои мысли, — но уже обзавелся мамой, которая волнуется по поводу того, что ты ешь очень много сладкого. У меня, вообще-то, есть и другие заботы. Джерард ответил что-то, жуя печенье, но я не понял, что. Я пожал плечами и подошел к клетке Ван Гога, и, открыв ее, приласкал голубку пальцем. За последние несколько недель, что я провёл здесь, я все больше и больше привыкал к ней. Иногда она даже позволяла мне вытаскивать её из клетки, и я мог подержать её несколько минут. Я делал это только тогда, когда Джерард спал на своем диване, но все равно очень боялся, что он проснется и увидит меня с его голубем на руках. Он говорил, что мне можно играть с ней, хотя и не использовал именно такие слова. Мне было можно «гладить её перья», он сказал что-то вроде этого, но мне все равно казалось, что я не имею право прикасаться к ней. Джерард был так близок с этим голубем. Голубка был его домашним любимцем, его ребенком. Он постоянно говорил с ней, и я уверен, что он пел для нее, когда меня не было рядом. Однажды он хвастался, что это особенная, экзотическая птица из самого Парижа. Я охал и ахал, будто верил ему, хотя тогда я не верил, но сейчас, то, что я держал в руках, вызывало у меня уважение. Особенно, после того, как я убедился, что Ван Гог действительно из Парижа. Не просто грязная и беспородная пташка, похожая на голубя, но настоящий голубь, драгоценный и красивый. И я начал больше играть с ней, когда он спал. Он любил эту птицу, а я просто не чувствовал, что имею право трогать ее. Я здесь только для того, чтобы чистить и мыть. Да и я просто не мог не делать этого каждый день, когда был здесь — благодаря лени Джерарда, мне всегда было, чем заняться. — Эй, Ван Гог, — прошептал я, начиная поглаживать её гладкие перья. Даже тогда, когда птица была грязной, ее перья всегда оставались такими же мягкими. Я чувствовал себя более непринужденно рядом с ней, и когда я гладил её, то мне легче было сосредоточиться на своих мыслях. — Её зовут не Ван Гог! — прозвучал с кухни голос жующего Джерарда, вырвав меня из полубессознательного состояния, снова спутав все мои мысли. Они разбежались по сознанию, как овцы и мне опять надо было собирать их. — Что? — спросил я, убрав от голубя руки, закрыв клетку, и вернулся на кухню. Я сразу же увидел Джерарда, уплетающего печенье с таким энтузиазмом и засыпанного крошками, из-за чего он еще больше напоминал ребенка. — Я думал, её зовут Ван Гог. Как художника, который отрезал себе ухо. — Так и было, — сказал он так, как будто это была самая очевидная вещь на свете, а я все еще был запутан, пока он не уточнил, — Я ее переименовал. — Почему? — спросил я, все еще сбитый с толку. Когда я был младше, мне хорошенько вбили в голову, что если вы даете вещи имя, то оно прилипает, и, причем, навсегда. — А почему нет? — ответил он вопросом на вопрос, подняв брови и сделав сложное лицо. У меня бы так не получилось. Я уже собирался ответить ему, что люди так не делают — не меняют вот так просто имена, вообще ничего не меняют просто так — но тут же я понял, что это бесполезно. Джерард менял все, что мог изменить, как раз потому, что, по идее, не должен был этого делать, — Она не отзывается на него, — дополнил он, посмеиваясь над своей шуткой. Я не мог не кивнуть, потому что это был весомый аргумент, даже если я думал, что это было немного глупо. Я оглянулся на голубя — теперь уже не Ван Гога. — Как её зовут теперь? — спросил я. Мне было необходимо, чтобы у всего были свои имена: это вносило некоторую ясность в положение вещей. — Дали. Меня немного перекосило. Имя, которое он выбрал в первый раз, было уникальным, с глубоким и многозначительным звучанием. А это было глупым, если не идиотским, — Ты назвал своего голубя Долли? Внезапно я больше не мог ни о чем думать, а просто расхохотался. Я опять был не в теме, ведь то, о чем шла речь, находилось за пределами досягаемости моих знаний. Опять. — Дали, — медленно повторил Джерард, с едва ли не зловещей улыбкой на губах, — Сальвадор Дали. Это другой художник. Но, скорее всего, ты его не знаешь: он ничего себе не отрезал. Он переглянулся с Вивьен, и они захихикали. Некоторые шутки были понятны только ученикам художественной школы, поэтому я не понимал, над чем они смеются. И, хоть мне и нравилось учиться у Джерарда, мне очень не нравилось чувствовать себя идиотом, когда все вокруг, кроме меня, знают, над чем смеются. Тяжело вздохнув, я отошел к окну, чтобы стряхнуть пепел из пепельницы в мусорку. — Джерард меняет имя птицы каждую неделю, — объяснила мне Вивьен, понятно и доходчиво, — так что лучше привыкай к неизбежным изменениям всего, до чего он может добраться. Я обратил свое внимание на неё. — Он называет её исключительно в честь художников? — Типа того, — ответил за нее Джерард, кивая и отпивая еще кофе. — Я подарила ему эту птицу еще в те времена, когда работала в зоомагазине, и он до сих пор меняет имена, и у него все еще не закончились художники. Удивительно! — она улыбнулась мне, тоже принимаясь за кофе. Я посмотрел на нее в недоумении, но уже не по поводу имен. Теперь меня интересовала еще одна деталь. — Ты купила её в зоомагазине? — спросил я. Она кивнула, подтвердив это, и я продолжил, — Но Джерард, ты же сказал… Что она… Из Парижа? Новый взрыв смеха. К счастью, теперь я не смеялся, мало ли, я опять не в курсе. С широкой улыбкой Вивьен посмотрела на Джерарда, который прятался за своей кружкой. — Ты маленький лгунишка, — засмеялась она, снова хлопая его по руке. Он сказал что-то немного неразборчивое, я не услышал даже, и она обняла его, чтобы проворковать ему что-то на ухо. — Джерард только мечтает, о том, что она из Парижа, — объяснила Вивьен, снова обращаясь ко мне, уже не обнимаясь с Джерардом. Он все еще сидел, немного ссутулившись, но уже не выглядел таким смущенным, — Он хотел уехать туда после школы искусств, но он этого не сделал, — она посмотрела на Джерарда, и какой-то огонек, который загорелся у обоих в глазах, когда их взгляды пересеклись, значил очень многое. — Я не мог взять тебя с собой, — заявил Джерард, пытаясь пошутить, но в его голосе промелькнул намек на честность, — вот почему я не поехал. — Но тогда ты мог бы стать знаменитым художником! Ебать, но ведь ты и так знаменитый художник! Минус миллион долларов и вся остальная срань. Ты же мог бы всего добиться, если бы применил больше усилий, ведь, знаешь ли, это все от тебя зависит, — сказала Вивьен. Джерард смутился и даже как-то весь поник. Он знал, что это он виноват в том, что не знаменитый художник, и сказанное Вивьен было такой правдой, что уже даже не смешно. Я видел, что он опять что-то скрывал внутри себя. — Я счастлив быть тем, кто я есть, — тихо сказал Джерард, будто говорил это не нам, а своей чашке с кофе. — Я знаю, сладкий, — улыбнулась она, снова собираясь обнять его. Он уже не очень тянулся к ней, будто действительно был расстроен, но, все же, позволил ей себя обнять и поцеловать в лоб. Они замерли и молчали так около минуты, наверное, а потом Вивьен оглянулась на часы и ахнула. — Мне уже пора, — сказала она, в последний раз сжав его плечо и поднимаясь с места. Я так понял, она пошла одеваться — не в халате же она пойдет домой. Я быстро отвернулся, и теперь сидел к ней спиной, но я слышал, как прошелестела ткань — она сбросила халат и принялась одеваться прямо посреди квартиры. — Я не кусаюсь, Фрэнки, — пошутила она, вытаскивая свои темно-красные волосы из воротника рубашки. Я пробормотал что-то невнятное и непонятное даже мне, в который раз не зная, что ответить. Одевшись, она вернулась на кухню, чтобы еще раз обнять Джерарда, попрощаться со мной, после чего она покинула этот дом и закрыла за собой дверь, оставляя художника и меня наедине. Когда мы с ним остались одни, я не мог не открыть рот. И, как только я это сделал, все мои мысли хлынули наружу, будто вода из прорванной плотины. — Какого черта это только что было? — спросил я, не особенно злясь, но пребывая в растерянности. Он все еще сидел, откинувшись на стуле, его пустая кружка из-под кофе стояла перед ним. Его глаза широко раскрылись, когда я встал и подошел к нему. Я стоял в нескольких футах от него, уперев руки в бока, требуя объяснений. — Что было чем? — спросил он, склонив голову на бок и немного скосив глаза в мою сторону, так, что его и без того пробирающий насквозь взгляд проникал еще глубже. — Это! — пояснил я, указав рукой в сторону двери, за которой только что скрылась Вивьен. — Вивьен? — ответил он невинным голосом. Я знал, что он только притворялся таким невинным. Его ухмылочка и сверкающие глаза выдавали его. Он придуривался, отчего я только выходил из себя. И, хотя мысль о том, что он контролирует мои действия, задевала меня, я продолжил. — Да! — Она просто друг, Фрэнк, — его голос был текучим, как кофе, который он только что выпил. — Она лежала голой на твоем диване! — я не мог не услышать, как мой голос стал выше. Мне все еще было очень неудобно и неловко из-за того, что я видел, и это отразилось на моем голосе. — Ну, она же модель, Фрэнк, — снова легко ответил он, его ухмылка становилась все хитрее и довольнее. Он наслаждался этим. — Но… она была голой… — ответил на это я, посмотрев вниз на свои руки. У меня было еще много мыслей, которые опять сбились в кучу у меня в голове, но они были слишком искаженными и неясными, чтобы я мог выразить их словами. — И что? — поинтересовался он. Он встал со стула и начал расхаживать по кухне, продолжая, — женское тело — произведение искусства само по себе, — он замолчал, посмотрев на меня, на случай, если мне было что сказать. Но сказать мне было нечего, поэтому он только усмехнулся, довольный своей правотой и продолжил, жестикулируя, так, что я теперь еще и видел, о чем он говорил, — Холмы и впадины, хребты, изгибы — все они великолепны, каждая линия. Кожа женщины мягкая и податливая. Когда я рисую их, я могу делать все, что захочу. И у меня уже есть та красота, с которой я могу работать. Понимаешь? Талия, которая сужается, а затем перетекает в округлые бедра. Круглые, рассчитанные на рождение ребенка и новой жизни. Кривые линии. Они прекрасны, и это хорошо. Тело женщины наполнено жизнью. Она чертовски великолепна, Фрэнк. Я удивлен, что ты еще не познал этой красоты. Джерард снова взглянул на меня, и в его глазах опять заиграл тот дьявольский блеск. И мне снова нечем было возразить. Конечно, я видел женщин раньше, но это было совсем с другого ракурса, нежели смотрел на них Джерард. Он находил их прекрасными, как произведения искусства. Когда я смотрел на женщин, то, чаще всего, я смотрел на грудь. Я ни за что не смог бы посчитать их произведением искусства, особенно учитывая их целиком и полностью. — Однако мужчины, — продолжил Джерард, снова расхаживая, его руки танцевали так же быстро, как и пламя в его глазах, — они уродливы. Даже очень уродливы, — он смотрел на меня с улыбкой во все лицо. Я же смотрел на него, поражаясь и думая, правильно ли я расслышал, но его взгляд говорил, что правильно. Он продолжил, зная, как странно это выглядит, — У мужчин нет кривых линий. У них гребни и шишки, и уродливые, гадко прямые линии. Я не люблю прямые линии и не терплю их, с ними нет никакой свободы для воображения. Мужчины уродливы, совсем не произведения искусства. У нас есть волосы в таких местах, где они нам напрочь не нужны, и их там много. Мы огромные гиганты и долговязые страшилы. Мы угловатые до тошноты. И это не говоря уже о члене. Это, должно быть, самая уродливая хреновина, из когда-либо созданных. Она похожа на гусиную шею, или, что еще хуже, на желудок. Член просто тупо висит между ног, вялый и жалкий, рядом с рыхлой грудой морщинистой кожи и бродячих волосков, непонятно что там делающих. Мужчины невероятно уродливы, — Джерард вздохнул, пожимая плечами, и его руки устало опустились. Я долго смотрел на него после того, как он закончил. То, что он сказал, сильно потрясло меня, так что я стал чувствовать себя совсем уж неудобно в собственной коже, и вынужден был пошевелиться. Я и без того чувствовал себя уродливым, но этот монолог окончательно убедил меня в этом. Я имел всякие неровности и так далее. Особенно, когда он сравнил член с шеей гуся и желудками. Я вспомнил, как мама готовила индейку, у которой внутренности остались внутри. Я видел их, когда их вытаскивали. Это и вправду было похоже на член. И я чувствовал отвращение к самому себе из-за того, что являюсь парнем, но я все еще смотрел на Джерарда в недоумении. То, что он сказал, имело смысл, но с другой стороны, было странно, что это сказал он. — Разве ты не гей? — спросил я, сумев, наконец, совладать со своим языком и задать этот таинственный вопрос. Я только предполагал, как и раньше, но теперь, когда мои предположения попали под сомнение — из-за Вивьен, из-за этих разговоров, из-за всего, — я должен был знать точно. Джерард улыбнулся, вдыхая через щелки в уголках губ. Он откинул голову, но не рассмеялся. Он остановился, и развернул голову в нормальное положение, только теперь волосы немного закрывали его глаза. Я молчал, дожидаясь, пока он ответит на вопрос, и тишина продлилась так долго, что я начал бояться, что оскорбил его. — О, да, — наконец, произнес он с улыбкой, — я гей. Самый настоящий. Я медленно кивнул, чувствуя облегчение от того, что получил ответ на давно мучивший меня вопрос. — Но, что насчет Вивьен? — Как я уже говорил, — начал Джерард, и улыбка сошла с его лица, и больше не было никакого скрытого смысла, — она просто друг. Мой лучший друг. И еще она иногда позирует для меня. Мне нравится женское тело; как я уже сказал, оно прекрасно. Но оно больше не возбуждает меня. По крайней мере, сейчас. — Больше? Сейчас? — я хотел знать детали. И, несмотря на то, что он открыл мне всю свою душу через свою коллекцию произведений искусства, мы никогда не обсуждали личное. Теперь же, когда мы были здесь, сейчас и вместе, я чувствовал что-то вроде открытия между нами двумя. Лицо Джерарда было сама честность, без какого-либо подтекста, без ухмылок. Он разговаривал со мной, действительно разговаривал со мной. — Вивьен и я были вместе, однажды, — серьезно сказал он, закатывая глаза, когда говорил следующее. — Ах, это было так давно. — И что случилось? — мне было очень интересно. — Правда, ничего, — ответил он, усиленно думая, пытаясь вспомнить давно ушедшие годы, в то время когда я, наверное, еще даже не родился. — Это было тогда, когда мы учились в художественной школе — время, когда все было классно. Я хотел, чтобы она позировала для меня, поэтому закончил раньше всех, так как я мог работать быстро. В ту ночь у нас был секс, как и несколько ночей после. Но… — он умолк, смотря в какие-то углы своей квартиры, собирая фрагменты воспоминаний в одну картину. — Вещи меняются. Художественная школа закончилась, и мы уже не были такими привлекательными, какими мы были раньше — по крайней мере, друг для друга, — Джерард улыбнулся, вспоминая что-то приятное. — Она стала замечательной моделью. Она прекрасно чувствует себя без одежды. И даже к лучшему, что я не смог избавиться от близости к тому же полу. Несмотря на их уродство, мне нужно было иметь мужчин в своей жизни. — Это так странно, — наконец, сказал я, после того как Джерард промолчал особенно долго, вспоминая то, что уже больше никогда не повторится. — Хмммм? — спросил он, поджав губы. Он немного недопонимал, что я нашел в этом странного. Все это было так естественно для него, что Джерард не мог понять, чего я мог тут не понимать. — Я не могу понять, как ты можешь заниматься сексом с женщиной, если ты гей? — честно спросил я. — Есть исключения из правил, Фрэнк, — заявил он, возвращая на лицо все ту же ухмылку. — Мы с тобой говорили как-то об этом. У всех нас есть наши собственные исключения. Вивьен была моим исключением. Тебе все еще предстоит найти свои. Я чувствовал, как его слова заседали глубоко во мне. И я опять чувствовал себя неудобно, поэтому я изменил тему, пытаясь разобраться с другими вопросами, которые, не получив ответа, потом достанут меня. — Но почему тебе нравятся мужчины, если ты считаешь их уродливыми? Он издал низкий смешок. — Ты забываешь, что меня привлекают недостатки. В реальной жизни они нужны нам. Они спускают нас с небес на землю, и все, — объяснил Джерард, и его голос звучал очень четко и ясно. — Несовершенство необходимо. Почему, думаешь, я удерживаю тебя рядом со мной? — он ухмыльнулся, опять имея в виду что-то еще, помимо того, что только что сказал. Но я уже слишком устал, чтобы выяснять, что еще он хотел добавить. Я получил ответы на волнующие меня вопросы, и хотел двигаться дальше. — Ты говорил, что сегодня мы начнем наши уроки рисования? — спросил я, почесывая голову. Мой голос вышел слабым и неуверенным, но, по крайней мере, я нарушил молчание. — Ох, да, — произнес он, не глядя на меня. Он вытер руки об свои узкие штаны и начал убирать со стола. Он положил печенье в холодильник (я так и не понял зачем), а кружки в раковину, зная, что я помою их чуть позже. Я начал блуждать между картин, когда его голос прервал меня. — Только одна вещь, Фрэнк, — позвал он меня с кухни. Джерард покопался в кармане пиджака и, достав оттуда что-то, подошел ко мне. Он улыбнулся, взял мою руку, и положил объект в ладонь, как мертвый груз. Мне потребовалось время на осознание произошедшего — все это случилось так быстро. Но когда я посмотрел на свою ладонь, я увидел красные и белые полоски на знакомой упаковке, которые, будто, смотрели на меня. Джерард только что дал мне сигарет. Я почувствовал, что краснею, вспомнив, что я наделал в последний день своего визита. Я поднял глаза и посмотрел на Джерарда, который, пусть и был почти что одного роста со мной, смотрел на меня сверху вниз. Он явно наслаждался тем, что поймал меня на том, на чем захотел. — В следующий раз, когда ты захочешь сигарет, — сказал он, и его гордая ухмылка растянулась еще шире, — просто скажи мне. Ты не должен красть у меня. Я бы дал их тебе сам. Я глубоко вздохнул и закрыл глаза. Сдохнуть просто, как мне было стыдно. Я не мог поверить, что он поймал меня. Я вовсе не собирался красть у него; это было не про меня. Я просто не подумал. И я понимал это, особенно теперь, когда он отдал мне свою пачку. Он считал, что это хорошо. Большинство людей бы накричали на меня, пинками бы выгнали из дома и ни за что не разрешили бы вернуться. Я был вором, но Джерард смотрел на это с другой стороны. Собрав все свое мужество, я поднял на него глаза, собираясь увидеть что-то ужасное, но в его глазах не было того, к чему я уже было приготовился… Вместо этого, там было понимание. Он, казалось, знал, почему я взял сигареты. Джерард понимал, что я хочу создать собственное произведение искусства. И сейчас он помогал мне. Если бы мне тотчас не было так стыдно, я бы точно обнял его. — Спасибо… — все, что смог придумать мой мозг и вытолкнуть через рот. — Нет проблем, — ответил он. Джерард положил руку мне на плечо, чтобы успокоить, а я даже не осознал свой шок. — Но на самом деле я думаю, что это ужасная привычка. Особенно в твоем возрасте, — он щелкнул языком, подчеркивая это. — Да, я знаю… — кивнул я, не встречаясь с ним глазами. Мне все еще было стыдно, поэтому я не оценил его шутки. Мне нужно было как-то увести разговор в другое русло, чтобы не зацикливаться на этом моменте. — Мы можем начать урок? — Нет, — просто ответил он, тряся своей головой. — Что? — спросил я, и мой голос дрогнул. Я снова посмотрел на Джерарда, чувствуя, что, наверное, этим он захотел наказать меня за этот проступок. Я не увидел в его глазах ничего кроме сильного беспокойства. — Иди домой, Фрэнк, — сказал Джерард. Это был приказ, но с его успокаивающим голосом казалось, что он просто считает, что так лучше. — Но почему? — если это не было наказанием за мое воровство, тогда я не видел никакой другой ебанной причины, чтобы уходить. На часах еще не было пяти, и мне не хотелось снова видеть свой дом и свою мать. — У тебя теперь есть вопросы, с которыми тебе предстоит сегодня разобраться, — сказал он. Я снова поднял свой взгляд. Как Джерард узнал, были ли у меня вопросы или нет? Я думал долго и упорно, пытаясь прийти к какому-нибудь одному заключению. Я просто смутился до невозможности. Был ли Джерард прав? Был ли я обеспокоен тем, что произошло сегодня? Я задавался этими вопросами, и мой разум вернулся к тому, что произошло накануне. Я чувствовал, что моим щекам стало жарко. — Ты можешь прийти завтра, тогда и начнем урок, — предложил мне Джерард. — Это будет суббота. Мы можем прорисовать весь день, если захочешь. Просто явись и мы начнем. Я посмотрел на него, и Джерард просто улыбнулся мне. Я медленно кивнул и снова стал осмысливать происходящее, когда уже был за дверью, в куртке, и у меня была полная сумка печенья, которое принесла Вивьен. Осознание того, что я не буду сегодня рисовать, немного расстроило меня, из-за чего я чувствовал себя отягощенным. Но ведь мне не нужно ждать очень долго, сказал я себе. Я могу прийти утром, если я хочу. Но до того как настанет это утро, мне нужно было придумать, чем заняться.