The Dove Keeper

=Из матери в мамы=

Когда я покинул квартиру Джерарда, то на улице уже полностью стемнело. Огни небольшого города мерцали на фоне угольно-черной ночи, освещая участки улицы, и я не понимал куда я, собственно, иду. Прохладный воздух был очень приятным, он окутывал мои слегка влажные волосы, все еще мокрые от пота и поспешного душа, который я принял вместе с Джерардом несколько часов тому назад. Я глубоко вдохнул уличный воздух и сразу же ощутил разницу в окружающем мире. В воздухе пахло чистотой, свежестью и развитием. Уже не чувствовался горький привкус и запах автомобильного масла и пробок. Мир был естественным, нормальным, реальным. Тонкий локон моих волос защекотал щеку, из-за чего я улыбнулся и понял, что скоро придет весна. Джерси со своим серым горизонтом на протяжении всей зимы действительно угнетал. Мы только с прошлых выходных перешли на летнее время и, хоть и есть некая потеря времени (время, которое я мог бы провести с Джерардом), небо теперь дольше было светлым и все, казалось бы, встало на свои места. Вскоре, трава должна окраситься вновь в свой естественный зеленый цвет и заполонить собой всю грязь. Ветви деревьев тянулись вверх к небу, которое было бледного оттенка с примесью синего на протяжении всех этих дней, а облака были пушистыми и напоминали волны моря. Я начинал понимать, что после появления Джерарда в моей жизни мой мир стал впускать в себя разные краски. Я понятия не имел, что было бы, если бы наступила просто весна. Вывела бы она меня из тени? Или мое новое сходство имен или признание того, что я видел до того, как я стал самим собой. Я больше не смотрел вниз, я смотрел вверх, в небо, и видел всю красоту цветов и сорняков, что росли на земле. Я знал, что никогда бы не обратил внимания на эти вещи, если бы не Джерард. И это было превосходно, это минутное чувство деталей. Искусство было прекрасным, но я мог также продолжать видеть его во всем. Все вокруг меня было прекрасным потому что, в первую очередь, все это было искусством. Я был закрытым от внешнего мира настолько долго, что сейчас будто рождался заново. Мой мозг заполнялся творческими мыслями, и я понял, что я, должно быть, как и Джерард, ощущаю каждый день своей жизни. Осмотревшись вокруг, я понял, что даже в темноте я могу представить себе все, что видел днем при ясном свете. Я видел ослепительно-желтые одуванчики и спокойных стрекоз, которые, казалось, везде рассыпали искры, даже в щели между серыми тротуарными плитами. Земля была влажной, а облака сбивались в темное пятно, угрожая нам дождем. Казалось, что будет дождь, а не снег, так как все вокруг таяло. Постоянно барабанящий дождик в окно помогал лучше засыпать ночью, а также поливал растения, что только — только начинали расти и жить. Дождь был для них спасительным душем. С утра лужи были глубокими, но утреннее солнце подсушивало их, хотя иногда дети прыгали в них, вымазываясь по уши в грязь, не дойдя даже к школьному автобусу. За время моей прогулки я понял, что все же не все было так красиво. Были те же трещины на асфальте, куча безнадежной грязи. Там никогда не вырастет трава. Слишком загаженная местность, до которой никому нет дела. На улицах были бездомные, торговцы наркотиков, а тела жертв полиция по-прежнему находила в местном парке. На самом деле, мне кажется, что в нашем городе было куда больше преступлений, потому что была почти весна, и день был длиннее, что предоставляло больше времени для плохих дел. Но, Боже, я до сих пор видел красоту этого мира. Я засунул руки глубже в карманы и вдохнул ночной воздух. Рядом с магазином был переулок, где я увидел ту же задницу, что видел там каждый раз. Это был человек в возрасте, может быть даже одного возраста с Джерардом. Он был белым сам по себе, но из-за грязи и заросшего лица он казался почти коричневым. Он был грязным, но при этом имел ярко-голубые глаза, которые могли проникнуть в ночное небо, под которым я шел. Он был в черной шляпе, а из-под ее краев торчали длинные засаленные волосы. Но самым поразительным были не его глаза или что-то еще, а собака, что была сбоку. Порода была неопределенная, будто бы дворняга, схожая с черным лабрадором, только не такая большая. Ноги старого бродяги запутались под зеленоватым, будто бы гнилым, оборванным одеялом, а его пес примостился рядом. Мужчина выглядел несчастным. Хоть и наступила весна и начиналась оттепель, но воздух все равно отдавал прохладой, особенно если ветер дул в лицо. Бродяга был грязный, убогий и грустный — это можно было сразу увидеть и прочувствовать, просто глядя на него, даже если ты просто проходил мимо. Но когда собака взглянула на него, а ее влажный нос тыкался в его подбородок, он улыбнулся. Половины его зубов вообще не было, а те, что остались, были кривыми, но он улыбался. Он увидел свою собаку и приласкал, понимая, что не все в его жизни было так ничтожно. Все же даже здесь я смог увидеть красоту. Раньше я бы просто проигнорировал этого человека, продолжая идти дальше, а может быть, я бы сказал на него что-то нехорошее себе под нос. И я бы забыл. Может быть, я не заметил бы и собаку. А сейчас, я его не забуду. Я нашел еще один вывод, что возвращал меня к искусству и вдохновению. Вы не забываете про вдохновение; вы продолжаете творить. Можно забыть искусство, но я не собирался забывать Джерарда, свое вдохновение, и сейчас я не намерен забывать этого человека. Я почти хотел подойти к нему, взять за руку и пожать ее. Я хотел поблагодарить его. Он, вероятно, думает, что я такой же сумасшедший, как и он. Это была истинная правда, я правда чувствовал себя сумасшедшим все эти дни. Джерард оказывал на меня такое воздействие. Я не мог поверить в происходящее. Я просто не мог в это поверить. Я вырос и изменился так сильно, что думаю, я вряд ли смог бы себя узнать, если бы увидел со стороны. Если смотреть на все это глазами другого человека, то можно было увидеть аномально счастливого семнадцатилетнего мальчика. Вот кем я был. Люди не видели во мне художника или гитариста, или еще кого-нибудь из разряда творческих личностей, кем я также являлся. Они не могли увидеть во мне это. По сути, они и не должны. Они не смотрели, как Джерард, и они были не в состоянии судить о чем-либо таком. Я был обычным ребенком — счастливым и уравновешенным. Наконец-то. Даже мама сказала мне, что я выгляжу счастливым. Она заметила эти перемены во мне и была счастлива вместе со мной. Никто не должен был знать, что все это дело рук Джерарда. Мое рисование, живопись и гитара поспособствовали, конечно, но он был единственным, кто заставил меня взять эти инструменты в руки снова. Он один направлял меня, либо требовал, чтобы я играл, либо учил меня, как это делается. Я был бесконечно благодарен Джерарду, и хотел поблагодарить его за все, но никогда не мог найти подходящих слов. Он всегда был лучше. Я с радостью подумал, что, может быть, однажды, он научит меня, как это сделать. Несколько раз, когда я был дома, я просто смотрел на себя в зеркало. Конечно, я был голым, потому что так я чувствовал себя намного комфортнее со своим телом. Я рассматривал бугорки, неровности и даже свои искривленные участки тела. Я видел, что больше нет того коротышки, которым я был, так как детство кончилось и унесло с собой мою «полноту». Сейчас я был округлым, как кривая линия, и это было привлекательно. По крайней мере, для Джерарда. Он водил по мне руками, целуя те участки кожи, и говорил, что каждая часть моего тела была красива, включая и те изгибы, что я когда-то изо всех сил пытался скрыть. Мне все еще было трудно верить Джерарду, что долго и упорно доказывал мне мою привлекательность. Не потому, что я не был таковым, нет. Я научился думать, что я немного красивый, потому что я привлек Джерарда. Когда я смотрел на себя в зеркале тогда еще, я видел следы, что оставил он на моем теле. Я закрывал глаза и хотел вернуться к тем его прикосновениям, к его губам, что исследовали меня. И, в конечном счете, к ощущению его во мне или же наоборот. Я занимался сексом с ним; уже несколько раз. Я завел его и позволил ему взять меня любым способом, как он хотел. Я занимался сексом с мужчиной, хотя раньше я и подумать не мог, что такое может когда-нибудь случиться. За всю жизнь я ни разу не думал, что я гей. У меня были отношения с девушками (независимо от того, насколько короткими они были, они все еще оставались отношениями с девушками), и меня действительно никогда не тянуло к парню. Я видел их голыми, но я также видел голым себя. И между нами не было слишком большой разницы; я не думал, что приду в восторг от того, что уже есть у меня от природы. Но, тем не менее, я должен был признать, что на уроке физкультуры мне было любопытно взглянуть на парней. Я поступал так из-за тщеславия, чтобы убедиться, выглядят ли все парни одинаково, и был ли я больше в нужных местах или нет. После того, как я все узнал, я был доволен. Я бы никогда и через миллион лет не мог подумать о том, что смогу делать кому-то минет, или представить губы любого другого мужчины в этом же отношении. Но когда я был с Джерардом … все было по-другому. В этом было столько различий. Он заставил меня чувствовать себя хорошо. Он заставил меня чувствовать себя даже лучше, чем просто хорошо. Я был таким красивым, артистичным и умным. Он заставил меня хотеть поцеловать его, прикоснуться к нему и трахнуть его. Это происходило в его квартире, в единственном месте, где я чувствовал себя в безопасности и мог делать то, что хотел. Только с ним я чувствовал влечение к мужчине, и только с ним я делал те вещи, о которых и подумать не мог. Но я все еще должен был спросить себя: действительно ли я гей? Я делал с мужчиной все, что только можно придумать. И мне это нравилось. Я хотел делать это снова и снова. Если это заставляет меня признать себя геем, то думаю, что я должен принять это. Если это значит, что я буду геем и буду вместе с Джерардом, то такая судьба не кажется мне слишком плохой. Только я не могу никому рассказать об этом, это уж точно. У меня была полная свобода и безопасность только в четырех ярко раскрашенных стенах его квартиры. Общество не терпит гомосексуалистов; и если я буду геем и буду с сорокасемилетним геем, то тогда уж точно все будет плохо, даже гораздо хуже, чем я думаю. Я шел дальше, лишь немного медленнее, чем до этого, стараясь рассмотреть всю ту красоту, которую не замечал раньше. Я отошел не слишком далеко от дома Джерарда, когда кое-что привлекло мое внимание. На этот раз это были не уличные фонари со своим янтарным свечением, что укрывали природу светом; это было яркое люминесцентное излучение все еще открытого винного магазина. Я прикрыл глаза, когда проходил мимо, дрожа от ужаса. — Эй, Фрэнк! — я услышал чей-то вопль откуда-то недалеко от меня. Это было не позади и не впереди меня, скорее всего, кричали где-то со стороны. Я мог узнать этот голос, где угодно. Каждая функция моего тела прекратила движение, и я стал, как парализованный. Это был Сэм. И хуже всего то, что он шел сюда с Трэвисом. Точнее тот просто плелся следом за ним. Я не знал, что мне делать. Я видел красный огонек сигареты, но я не знал, что он курит и еле передвигается, ведь Сэм обычно так быстро ходил. Ему всегда нужно было чуть ли не лететь, независимо от обстоятельств. Но сейчас почему-то, ему нужно было ступать медленно, шаг за шагом. Я все так же оставался на тротуаре, а они с Трэвисом вскоре поравнялись со мной. — Привет... — сказал я неуверенно. Мои руки замялись, и я засунул их глубже в карманы. Я сдерживал желание поднять голову и посмотреть на окна квартиры Джерарда. Я иногда удивлялся, как он наблюдал за мной, когда я уходил. Он проверял, был ли я в порядке. Могу поклясться, что бывали дни, когда я видел белую фигуру в окне, но я не был в этом уверен на сто процентов. Если в этот момент на меня смотрел Джерард, то я хотел, чтобы он спас меня. Пусть выльет краску на моих бывших друзей или сделает хоть что-нибудь. Я не мог оставаться наедине с Сэмом и Трэвисом. Они будут задавать слишком много вопросов… Куда я исчез в последнее время? И куда продолжаю исчезать все чаще и чаще? Тем более, я солгал маме, что в прошлые выходные я был у них дома, хотя они и не звонили мне. Ну, или не сказали мне, что звонили. Возможно, именно об этом они и хотели поговорить со мной, я не знал. Все, что я знал, так это то, что я шел из того места, где все мои секреты плотно заключены в тонкий слой, который начинал давать трещинки. — Где ты был? — спросил небрежно Сэм, не потрудившись даже скрыть слегка горький тон своего голоса. Он оперся об шест, что был справа от меня, и немного отошел назад. Я смотрел, как он дышит через разбитый ранее нос, пытаясь вспомнить, когда же он, черт возьми, начал курить. Когда он выдохнул сизый дым вместе с кучей вредных веществ, я с облегчением заметил, что он не смотрелся даже на половину того, как классно смотрелся с сигаретой Джерард. Сэм просто был неуклюжим подростком, стараясь выглядеть хладнокровным. Стараясь здесь было ключевым словом. — Да... здесь я был, — ответил я, переступая с ноги на ногу и блуждая взглядом по земле. Я заметил ярко-оранжевую вывеску винного магазина и решил быстро сменить тему. — Пытаетесь снова достать пиво? — У нас хватает пива и дома, знаешь, — прервал меня Сэм, приближаясь к Трэвису слева с зажженной сигаретой в руке. Трэвис стоял немного сгорбленно (он так часто делал, когда был рядом с нами, потому что был, по крайней мере, дюймов на шесть выше... если поставить нас с Сэмом обоих вместе) и его темные волосы спадали ему на лицо. Мне показалось, что он похудел, если с моей памятью все в порядке. Возможно, мне так казалось из-за темноты. Кажется, Трэвис буравил меня взглядом. Сэм бы так не сделал; он бы игнорировал вас, либо же сказал все, что думает. Он не стал бы тратить время на гляделки. — Ааа, — произнес я, пытаясь быстрее закончить разговор, что выстраивался против меня. Но, если им хватало пива, что же они все еще делали возле винного магазина? — Мы ждали тебя, — медленно ответил Сэм, делая еще одну затяжку и продлевая мои муки. Я слишком резко вдохнул, из-за чего втянул сигаретного дыма и немного закашлялся. Мне было ужасно страшно. — Вы ... что? — спросил я, кусая губы, так как не был в состоянии двигаться. Я хотел убежать так быстро, как только мог. Хотел бежать и никогда не оглядываться назад. Я бы, наверное, побежал к Джерарду домой и все бы испортил, но мне плевать. Я все еще чувствовал его ключ глубоко на дне моего кармана. Если бы я мог просто схватить его, тогда бы я... Но Сэм прервал мои мысли. — Да, ждали тебя. Что ты вообще делал в этом доме? Голос Сэма был суровым и сильным. Он последний раз затянулся и, бросив сигарету на землю, наступил на нее. Он все также не прерывал зрительного контакта со мной, и со стороны это выглядело словно угроза. Сэм и сам был воплощением понятий «враждебность» и «насилие». — Я был в этом доме? — спросил я, лишь бы что-то сказать. Я не хотел ни в чем признаваться, даже если это бы была просто квартира. Может быть, они проверяют меня или дразнят, чтобы увидеть, как сильно я поведусь. Может быть, они и не видели меня. — Да, ты был там, идиот, — отрезал Сэм снова, а его голос достиг высших октав, что свидетельствовало о том, насколько он зол сейчас. Я услышал, как Трэвис раздраженно вздохнул, и понял, что все кончится плохо. Сэм снова потребовал, — просто расскажи нам, что, блин, происходит? — Ничего! — воскликнул я, поднимая руки вверх. Я поднял ладони, как бы показывая им, что у меня нет никаких плохих намерений. Сэм рассмеялся. Эти двое, так называемые мои друзья, начали осматривать меня сверху вниз. Я чувствовал себя гребаным скотом, которого оценивают, а затем собираются съесть заживо. Я хотел все бросить и уйти, и если бы я был в состоянии двигаться, то так бы и сделал. — Послушай, нам просто интересно, что у тебя за новый друг, — сказал Сэм своим резким голосом, который полоснул, словно бритва прохладное ночное небо. Мои глаза расширились, а челюсть отвисла. «О Боже, о Боже, о Боже» — это все, что крутилось в моей голове. Они видели меня с Джерардом? — Ага, — добавил Трэвис и посмотрел в небо. Это был сильнейший удар. Все становилось серьезно. Слишком серьезно. — Нет у меня никакого нового друга, — я опять врал и надеялся, что они мне поверят. — Иди ты знаешь куда, Фрэнк! — наконец выкрикнул Сэм. Он опустил свою руку вниз и тяжело вздохнул. — Иисус, я думал, что мы друзья! Какого хрена ты ведешь себя, как маленькая сучка? — Я веду себя, как маленькая сучка? — я выплюнул обратно те слова, что услышал. Я понятия не имел, откуда пришла эта дополнительная уверенность, но, учитывая страх, который мне пришлось преодолеть всего лишь на немного, глаза Сэма округлились и он начал подходить ко мне ближе. И тут я понял, что это было ошибкой. Я не мог драться с Сэмом. Никто не может драться с Сэмом. Возможно, он и был коротышкой, но, Боже, он мог справиться с кем угодно. Он мог надрать задницу любому, кто только попробовал бы тронуть его. И до сих пор мне как-то удавалось избегать его побоев. Я был его другом, или он так только думал, но теперь мне все же придется нарваться на его кулаки. Итак, он обвинял меня в предательстве. Дружба — просто мега-сложная штука. — Послушай, мне очень жаль, — в итоге, сказал я, отходя подальше от него и успокаиваясь. Сэм отпрянул, кивая головой, и довольно скрестил руки на груди. Я знал, что мысленно Сэм думает, что победил меня, и я дам ему возможность насладиться этой победой. Он перестал упоминать этого нового друга, который якобы у меня был, и я понял, что Сэм не в курсе и думает лишь о всяком дерьме. Если бы он видел меня с Джерардом, то он бы сразу что-то сказал об этом. Я знал его очень даже хорошо, у него мстительный характер, что просто не дало бы ему возможности не упомянуть об этом. Возможно, мы больше и не были друзьями, но я по – прежнему знал все о его личности. Дружеские отношения меняются, но люди крайне редко. Даже я был все тем же полу-покорным Фрэнком, которым всегда был перед своими друзьями, несмотря на влияние Джерарда. Я внимательно слушал его дальше. — Это все? Мы во всем разобрались? — спросил я, пожимая плечами. Перед этим мы просто стояли и молчали, пребывая в плохой атмосфере. Я не хотел показаться слишком грубым, но мое беспокойство работало только так. Я взглянул на Трэвиса и Сэма и ожидал еще одного всплеска гнева. Но вместо этого, они отошли, и Сэм протянул мне руку, позволяя уходить. — Оставайся собой, Фрэнки, — сказал мне Сэм, будучи при этом столь вежливым и детским, ссылаясь на то, что он просто оторвался на мне. Я закрыл глаза и просто протолкнулся мимо них и пошел домой, опустив низко голову. Холодный воздух врезался в меня, как и свет фонаря, а я все размышлял, что, черт возьми, случилось с моими друзьями. — И еще, Фрэнк, — Сэм позвал меня еще раз, когда я уже прилично отошел. Я остановился и неловко обернулся, чтобы вновь увидеть их лица. Мои глаза сами закрылись из-за подступающей агрессии. Что, черт возьми, они хотят теперь? — Да? Кстати, Сэм смотрел на меня с полуулыбкой в кривом свете, что заставило меня думать, что здесь что-то нечисто. Было что-то еще в его глазах... И это было куда хуже, чем «мой новый друг», даже если это все было выдуманной фигней. Сэм придержал что-то еще для меня, что ударило бы больнее, чем потеря нашей дружбы. — Мы были у тебя дома, — сказал парень с нескрываемой улыбкой. Он едва ли не шипел от яда, что сочился из его слов. — В следующий раз, когда будешь говорить родителям, что ты с нами, убедись, что так и есть. Мои глаза расширились, а лицо побледнело. Я смотрел на Сэма и Трэвиса, на их злые лица и ухмылки. Они мерзко хихикали, пока внутри меня все просто разрывалось. Мой желудок скрутило, а широко раскрытые глаза застыли от ужаса. Всю дорогу домой я бежал. … На часах еще не было и десяти вечера, но весь свет в моем доме уже был погашен, что являлось не очень хорошим знаком. Я ошивался возле большой и светлой входной двери, как мотыльки на нашей веранде. В охристом свете они волнами витали вокруг меня, задевая крыльями, и гудели в ушах. А я все думал, что же, черт возьми, мне делать. Я знал, что Сэм с Трэвисом что-то натворили. Что-то очень плохое, и я ненавидел их за это. Они пришли в мой дом и разговаривали с моими родителями. По крайней мере, с одним из них точно, и я даже думать не хочу, что произошло здесь еще. Если они говорили с моим отцом, то я уверен, что буду уже мертв, как только переступлю порог дома. Мама рассказала мне, что ему не понравилось, что в прошлый раз я опоздал и пришел позднее положенного. На следующее утро он сидел с угрюмым видом и бросал на меня недовольные взгляды со своей стороны стола, но притом не говорил ни слова и вообще никак не выражал свою злобу в поступках. Я понял, что моя мать объяснила ему, каким я был счастливым или что-то в таком роде, и ей удалось убедить отца оставить меня безнаказанным. С тех пор я уже точно знал, что должен приходить домой вовремя. Последний раз я опоздал на пять минут, но об этом даже беспокоиться не стоило. Так было. Что если мои родители узнают, что я не провожу время с теми людьми, о которых рассказал им? Я не мог поверить, что Сэм и Трэвис так жестко подставили меня. Они бы никогда не пришли ко мне в гости просто так. Практически никогда, если только я специально не звал кого-нибудь к себе или мы не устраивали что-то типа вечеринки. Но особенно они бы не пришли ко мне в последние несколько недель. Зачем, черт возьми, им делать это сейчас? Я знал, что все дело было в зависти. Сэм ничего не мог поделать с тем, что я нашел кого-то другого, даже если он не знал этого человека. Сэм понимал, что у меня появился новый друг, и если этим человеком не был он, тогда этого человека нужно было уничтожить. — Я разрушил его, чтобы мы могли построить новый вместе, — сказал мне Сэм в день, когда мы впервые встретились, разбивая мой песочный замок. Он собирался разрушить это также как замок, ведь только так он мог бы вернуть меня обратно. Похоже, что его не волновали мои чувства, и то, как мне было обидно быть отброшенным в сторону кучу раз. А его контроль над моей жизнью... На мгновенье я почувствовал маленький и бесполезный кусочек внутри себя, а Сэм захотел отнять его. Он должен был внести в меня частичку себя. Я начал понимать, какой же все-таки ущербной была наша дружба... Хоть у нас и было много хороших моментов вместе, Сэм почти всегда поступал под влиянием своего настроения. Когда ему было пятнадцать или около того, ему поставили диагноз «биполярное расстройство», но он ничего в итоге с ним не сделал. Он просто сходил к консультанту, когда в его школьном шкафчике нашли марихуану. Когда его мама услышала диагноз, то сразу плюнула на все это, решив, что все это чушь полнейшая. Поэтому Сэм остался без лечения, и всю свою негативную энергию он выливал на меня. Когда мы были детьми, то часто дрались. Бывало, что по несколько раз за неделю. Нам нужно было выместить свое насилие друг на друге, мы стали ужасно враждебными, и иногда специально устраивали драки после ланча. В конце концов, наш гнев успокоился, но после этого я уже не мог набраться смелости и просто подойти к Сэму первым. Мне всегда приходилось вести себя так, будто между нами ничего не случилось и все нормально. Тогда все возвращалось на круги своя. Я не мог долго обижаться на него, когда он возвращался ко мне, даже если обида и проскальзывала. Когда я ждал Сэма, потому что это было всем, что я мог в ту минуту сделать, он обычно нес какую-то ерунду, не заботясь о нашей дружбе. Это была проигрышная ситуация всей нашей дружбы с Сэмом. Внезапно мне стало совсем не жалко терять Сэма. Это была позиция Джерарда, и куда больше меня интересовала именно она. Как только я взглянул на железную дверь моего дома, я всерьез начал рассматривать вариант побега к Джерарду. Мне даже не нужно было собирать вещи. У меня была одежда в рюкзаке (не то, что я носил у Джерарда) и он будет кормить меня. Самое главное, что моя гитара осталась там. Она принадлежит тому дому, также как и я принадлежу ему. И я действительно хотел убежать, особенно из-за того, что если я этого не сделаю, то, может быть, потеряю все и сразу. Логически, я понимал, что бежать будет бессмысленно. Если бы я рассказал Джерарду, что случилось, то он бы начал теоретически заваливать меня инфой и отправил бы обратно домой. Или же Сэм привел бы моего отца (мы были итальянцами, и это был Джерси, в конце концов) в тот дом и он бы разнес все к чертовой матери. Я должен был решить все сам, даже если у меня это плохо получалось. Мне нужно было сделать все самому. Когда я вошел внутрь, то сразу заметил маму. В моем доме, если открыть входную дверь, слева будет гардероб, в закрытом углу будет лестница, далее гостиная и кухня по разные стороны. Моя мама сидела на второй ступени, в своей розовой одежде, что была ей немного велика. Ее темные волосы были собраны на затылке с помощью заколки, а на лице не было и грамма косметики. Я заметил кусочек хлопковой ночнушки с кружевами и понял, что она, вероятно, ждет, пока я приду домой, чтобы лечь спать. Она так уже делала однажды, когда я задерживался, но тогда, по крайней мере, она ждала меня на кухне. Видимо, она хотела поймать меня сразу, как только я войду в дверь. Это был плохой знак. Ее руки были сложены на коленях, а лицо опущено вниз. Как только я зашумел, она резко подняла голову, и я увидел ее заметные мешки под глазами, что были в тон темной обстановки нашей парадной комнаты. Мы оба замерли, как только увидели друг друга, а тревожная и беспокойная улыбка растянулась на ее губах. — Папа дома? — мигом спросил я, даже не удосужившись поздороваться. У меня было ощущение, что несколько минут будут вечностью и что-то обязательно случится. Кроме того, если папа был дома, то моя смерть неминуема. — Нет, — тихо сказала она, посмотрев на свои руки. Я следил за мамой взглядом и заметил темные розоватые тени, что падали на ее чистые и непорочные руки. Она волновалась по поводу своей кожи — дурацкая привычка, что передалась и мне. — Он пошел куда-то с друзьями, и он, конечно, выбрал нужную ночь. Я чувствовал, что в ее голосе не было жестких или горьких нот, к которым я привык за время общения с Сэмом. Ее голос не звучал, как голос обеспокоенных родителей. Он был усталым и будто побежденным — иссякшим. Каждый раз, когда я звонил ей и докладывал о себе, мама была настолько бесцветной и слабой. И я знал, что она отчаянно хотела верить мне, хоть потом я попадал домой практически под утро. Она слишком хотела верить, что я опять счастлив со своими друзьями. Но эти друзья были ее мыльным пузырем, что сегодня лопнул, и это угнетало ее все больше и больше. Я смотрел в ее глаза и видел там провал. До конца я не был уверен, что именно она думала на мой счет, но я был так напуган, что не мог спросить об этом прямо. — Прости меня, — я, наконец, смог извиниться слабым и тихим голосом. Я стоял возле широко открытых дверей, что были готовы к моему побегу. Наконец, я закрыл их, и начал проходить в дом, но осторожно и несмело. Здесь мог крыться подвох. Мой отец мог прятаться в углу и быть готовым наброситься на меня в любую секунду. Я нервно оглянулся в поисках опасности, не думая о том, что может подумать мама. Я ненавидел себя за то, что не доверял своей гребаной семье. Даже собственной матери. И это полностью было виной Сэма. — Фрэнк, где ты был сегодня вечером? — отчаянно спросила она, повернувшись ко мне. Мамины глаза были слабыми и угрюмыми, а рот выражал неприкрытый ужас, что толкал ее на этот вопрос. Я не обманывал своих родителей с самого детства. Ладно, меня просто никогда не ловили на лжи. Для мамы я был хорошим мальчиком. И наблюдать сегодняшнюю сцену было крайне неприятно нам обоим. — И все другие ночи? — спросила она снова, добавляя масла в огонь. — И выходные? Что ты скажешь насчет того, что в прошлый раз ты явился поздно? Где ты был? С каждым словом мама становилась все напряженней и напряженней. С каждой раскрытой ложью мне становилась все более и более стыдно. — Там... — это было все, что я смог сказать. Это слово отображало все мои мысли и словарный запас в тот момент. Я не знал, что мне им сказать, как и Сэму, или что я должен сделать. Если я опять совру, тогда я могу снова прогореть. Но правда была хуже всех моих проступков. Мне пришлось ей врать, но я и понятия не имел, какую ложь мне придумать в этот раз. Она протяжно вздохнула, услышав мой ответ, и начала теребить руки. Мы просто молчали, а напряженность душила нас, делая нас неподвижными и неспособными говорить. — Знаешь, — начала она, и ее голос стал таким осипшим, что буквально хлопал в сухом воздухе. — Я убирала сегодня и была в твоей комнате. Я знаю, что не должна была следить за тобой, но ты солгал мне, — она бросила на меня чистый и блестящий взгляд, что был мрачнее ярости. — Я перебирала твои вещи, в основном одежду. Я просто искала стирку, клянусь. Если бы ты не бросал ее на полу в своей комнате, а складывал в корзину, тогда бы мне не пришлось этого делать. Когда я заглянула в твой шкаф, я заметила, что твоя гитара пропала... — она резко замолчала, глубоко вздохнув. Когда я услышал мамины слова, моя грудь словно затянулась ремнем. Я ненавидел ее за то, что она зашла в мою комнату. Я очень долго очищал ее от всего, что может показаться любопытным. И я действительно не парился насчет стирки, но по фигу. Меня не волнует, есть ли у меня чистая одежда на завтра или ее нет. Я больше волновался насчет того, чтобы не спалиться завтра вечером, когда снова буду возвращаться домой. Я быстро постарался вспомнить, были ли у меня в комнате вещи, что светились чистым компроматом. Но вроде таких вещей я не припоминал. Возможно, там лежало несколько моих поэм, но ни одна из них не называлась «Ода сорока-семилетнему любовнику». Так, что я был уверен, что пока мы были в безопасности. Я по-прежнему ненавидел ее за шпионство, но она оправдалась тем, что я первый ей соврал. »Мы соврали» прикинул я. — Да... — продолжил я. Она сказала, что не смогла найти мою гитару, ну и что? Гитара была у Джерарда, и у мамы не было ни единого шанса узнать об этом. Она подняла голову, чтобы, наконец, посмотреть мне в глаза. — Ты что, берешь уроки игры на гитаре? — спросила она, а ее голос будто был мертвым, таким плоским и серьезным. Она смотрела на меня широко открытыми глазами. Она будто вымаливала меня об этом ответе, она почти хотела, чтобы это было так и ничего больше. Если это будут просто милые и веселые уроки игры на гитаре, то возможно это не убьет ее в той ситуации, в которой мы оказались. Она уже столько тайн хранила от отца. Даже если это была всего одна та ночь, когда я пришел под утро, то она по-прежнему не рассказывала ему правду. Моя мать защищала меня, в конце концов, совершенно не обосновано, ведь она обычно была такой покорной по отношению к отцу. Черт возьми, все эти тайны были огромным подвигом для нее. На самом деле я не хотел говорить ей «да», потому что это было очередной ложью, ловушкой, в которую я попаду, если когда-нибудь правда всплывет наружу. А если я не стану много болтать, то в будущем смогу противостоять каким-либо обвинениям в свой адрес. В любом случае, я не знал, как мне еще ответить. Мама хотела, чтобы я согласился с ней, ответил «да» на ее вопрос, но я не знал, как эту же ложь я буду скармливать другим людям. Я уже так заврался. Я понимал, что мы с Джерардом должны оставаться в тайне, и это не подлежало обсуждению. Не было и речи насчет того, куда я пропадал все это время, ведь ни у какого друга я не был. Но люди видели, как я выходил из его квартиры. Я мог бы отрицать, что у нас нет с Джерардом никаких сексуальных отношений, но тогда зачем я, черт возьми, прихожу к нему каждый гребаный день? Скоро мне нужно будет придумать оправдание, но пока еще не время. Поэтому я солгал сквозь зубы, прикусывая до боли язык, и молча кивнул. Моя мать облегченно вздохнула, расслабленно опуская голову. Я чувствовал, как внутри набухает мое сердце. По крайней мере, я знал, что сегодняшней ночью я хоть что-то сделал правильно. Когда мама вновь взглянула в мои глаза, то ее взгляд по-прежнему был уставшим и печальным, но в глазах появилась какая-то надежда. — У меня будут проблемы? — этот вопрос я задал больше себе, чем ей. Мне хотелось оставаться тихим и не баламутить дальше воду, но я должен был знать, расскажет ли она что-либо моему отцу. — Я очень зла на тебя, — отчетливо проговорила мама, а ее голос вновь приобрел потерянную ранее власть. Мое сердце разбивалось об грудную клетку, когда она с сомнением смотрела на меня. — Я ненавижу, когда ты мне лжешь, Фрэнк. Из-за этого, я еще больше начинаю беспокоиться о тебе. Намного больше, чем должна. — Прости, — я извинился еще раз, теребя руки. — Мне очень жаль. Она внезапно посмотрела на меня, склонив голову набок, косо что-то высматривая. Было похоже на то, что она что-то заметила, чего не замечала раньше. Я корчился и умирал, стоя в этой парадной комнате, так же как и она. Тяжело вздыхая, она пришла к выводу, что на сегодня с нас хватит боли. — Не будет у тебя проблем, — произнесла она медленно, — только, пожалуйста, не ври мне больше. Она сморщилась так, будто учуяла что-то плохое. Я понятия не имел, что у моей лжи был запах, и настолько очевидный. — Прости... — это было все, что я мог еще раз повторить. — Да ладно, я понимаю, — начала она быстро, рассматривая меня. У нее скопились все эти мысли в голове, и ей нужно было выговориться. Не было ни единого шанса, что папа стал бы ее слушать, даже если бы он был в курсе всего. Все было точь-в-точь, как в тот вечер на кухне, когда мы разговаривали. Ей нужно было высказаться, а я правда хотел ее услышать. — Твой отец не разрешит тебе играть. Вы оба такие упрямые. Скорее всего, упрямство передалось тебе от него. Сейчас ты играешь, и я думаю, что это каким-то образом отложится в тебе и останется. И есть вещи куда похуже. По крайней мере, ты не приходишь каждый вечер домой пьяным! Она коротко засмеялась и смазано взглянула на меня, дабы найти подтверждение своим словам. Я улыбался и смеялся вместе с ней, замечая, как она успокаивается. Я задался вопросом — неужели она никогда не замечала, в каком состоянии раньше я приходил домой? Но, лучшим решением было не поднимать этот вопрос сейчас. — Гитара — это не так уж плохо, — заявила она, успокаивая больше себя, чем меня. — Если это делает тебя счастливым... — она с улыбкой взглянула на меня, и я тоже улыбнулся. — Я счастлив, — я честно признался, ощущая хоть что-то хорошее. Наконец-то. — Отлично, — она кивнула, а некоторые из ее прядей спали на лицо, не удержавшись в заколке. Она поднялась с лестницы, поправляя ночнушку, пытаясь разгладить складки. Она убрала с себя какую-то нитку, придирчиво осмотрела ее и бросила вниз на пол. Я неуклюже стоял и переминался с ноги на ногу. — Я ничего не расскажу отцу. Но будь осторожен, — окончательно предупредила она меня, — тебе досталось не только его упрямство, но и хитроумные способности. Если я смогла во всем этом разобраться и заметить, то и он сможет. Я никогда прежде не слышал такого угрожающего тона в голосе своей матери. Это была пустая угроза, ничего не значащая, но, тем не менее, она прозвучала, и последствия всего этого были очевидными. Она ничего не скажет отцу, но и я должен стать намного осторожнее. Он мог понять все так же легко, как и она. И, в некотором роде, он мог бы зайти куда дальше, чтобы узнать подробности. Моя мама была простым человеком, и она не любила подозревать в чем-то людей, особенно тех, кого любит. А моего отца, кажется, не волновало, любит он этих людей или нет; на самом деле, он бы, наверное, даже больше подозревал бы тех, кого любит, ведь у них больше заслуг в его жизни. Если бы он узнал, что я беру уроки игры на гитаре, то он бы не остановился и продолжал расследовать дальше, ну или, по крайней мере, попытался узнать все до конца. И у него бы это получилось. Я не мог допустить этого. Мне нужно тщательней скрывать свои следы. Намного тщательнее, чем я делал до этого. Мне нужно придумать новую ложь. Мрачное настроение моей мамы испарилось после того, как она немного поболтала и посмеялась. Она начала подниматься по лестнице наверх, и я просто последовал за ней. Я знал, что она не просто предупредила меня об отце. Нет. Это было также предупреждение и о других людях, и о всякой всячине, которая возможно у меня имеется. Я видел в ее глазах, что эти уроки игры на гитаре были тем, во что она хотела верить. Были тем, что ей нужно. Но глубоко в сердце она по-прежнему знала, что это не то, чем я на самом деле занимаюсь. В конце концов, какие уроки игры на гитаре могли занять все прошлые выходные? Она знала что-то еще. Возможно, не точную проблему, но она понимала, что со мной что-то происходит. Она, наверное, подумала, что у меня появилась девушка и решила не вмешиваться, потому что я счастлив. Я не прихожу домой пьяный и от этого никому не плохо. Пока что. Она хотела, чтобы я был осторожным, на всякий случай, если люди донесут что-то моему отцу. Сидя в ту ночь на своей постели, я долго и упорно думал. Я должен был что-то сделать со своими друзьями, и если честно, это надо было сделать еще несколько месяцев назад. Даже если бы они не раскрыли мою ложь, я понимал, какими по-настоящему разрушительными были мои отношения с Сэмом. Я не мог больше дружить с этим человеком, он больше не был моим другом. Это все было слишком тяжело, и я был другим человеком. Даже если бы я не приветствовал искусство и Джерарда в своей жизни, то я бы все равно бросил пить и употреблять наркотики. Это было их главной целью существования, а мне больше это не нужно. Я не был до конца уверенным в том, как нужно «разбивать» дружбу, но наделся, что этот процесс не такой ужасный. Мне нужно поговорить с Джерардом. Мне нужно выяснить, как все устроить, чтобы в следующий раз я мог избежать страха, что одолел меня сегодня вечером. Я не хочу прожить свою жизнь именно так, бегая от одной лжи к другой. Это был страх, что давил в груди и стоял комом в горле. Обычно мне не мешало то, что я так много врал, но сегодня вечером я понимал, что все стало намного сложнее, и я не знал, как мне оправдывать себя дальше. Я не мог врать маме с той же легкостью, как раньше. Во-первых, я понятия не имел, почему. Что такого особенного случилось в ту воскресную ночь? Все время я врал ей о воровстве, об употреблении наркотиков или когда приходил домой пьяным. После того, как я проиграл в голове все ее слова, манеры и усталое выражение лица, я медленно осознал, что сегодня была единственная ночь, когда мы были настоящими мамой и сыном. Она была не просто кем-то, кто жил со мной в одном доме, изредка разговаривая. Мама больше не была идентичной копией моего отца. Сегодня вечером она отделилась от него, пообещав мне хранить все секреты от человека, к которому была так привязана. Раньше мои родители были одним человеком — единым целым. И так было всегда. Если кто и был отдельной личностью, так это мой отец. Он был авторитетом. Хоть и сейчас моя мать была далека от власти в нашей семье, но она была определенно в чем-то лучше. Она снова была моей мамой. Не просто матерью, которая обязана заботиться, предоставлять мне жилье и кормить, а именно мамой, которая могла поговорить со мной, уберечь и защитить от неприятностей. Даже если этой неприятностью являлся мой отец. Она будет защищать меня, продолжая врать отцу изо дня в день. Мама собиралась принять на себя все эту боль при условии, что ничего не коснется меня. И делала она все это из любви ко мне, а я с удивлением понимал, как же сильно я любил ее тоже. Я почувствовал, как тяжелый груз исчез из моей груди. Моя мама была настоящей личностью — человеком, а не просто моим предком. Мне это нравилось намного больше. Даже больше, чем я думал. Большинство моих ровесников не хотели, чтобы их матери вмешивалась в их жизнь, но не я. Я обладал такой ментальностью с ранних лет. Мне нравились эти изменения во мне, как и многие другие. Единственным, кто правильно жил в моем понимании, был Джерард. И хоть я не был таким как он, а был совсем другим, я так же сильно уважал свою маму и видел ее в лучшем свете. Я замечал, как сильно она любит меня, но только когда уже засыпал на кровати, я понял, какую боль я причинял ей все это время. Мама не жалела ни себя, ни своих сил, чтобы верить в мою ложь, что я лил в ее уши. И это было теми моментами, когда она отдалялась от отца. Я изменился, и так уж и быть, она тоже менялась ради меня. Она перестала обращать внимание на все это безобразие, позабыв о том, как же больно на самом деле быть мамой. Мать и ребенок — легко и просто. Этот тот период, когда меньше всего забот. Однако быть матерью и сыном — это уже что-то совершенно другое. И оно утомляло мою маму. Меня мучил вопрос, сколько же пройдет времени прежде, чем я полностью сломаю ее. «Ты разрушаешь то, что любишь» — сказал мне однажды Джерард. Прямо сейчас, я очень любил свою маму. Я мог только надеяться, что когда я полностью уничтожу ее, так как это будет неизбежно, если я не сойду с этого пути, то она меня поймет.