=Рост в обратную сторону=
Мы шли домой к Сэму в густой и вязкой тишине. Это молчание не имело ничего общего с тем молчанием в доме Джерарда, к которому я так успел привыкнуть — к тому теплому и успокаивающему миру, окутывающему меня всего словно одеяло. Сейчас это, скорее, была просто неловкая тишина, и я должен был зажать кулаки в карманах кофты в слабой надежде, что так я согреюсь от холода, что витал в воздухе, оставленным по себе Сэмом и яркими цветами Трэвиса. Когда они все же ломали этот лед тишины, нарушая его покой и целостность, то это были какие-то возмущения о школе или в сторону родителей. И мне казалось, что они разговаривали лишь друг с другом. Сэм был вне стены, что выстроилась между нами, пока мы шли рядом друг с другом, но он задирал голову и смотрел на Трэвиса в силу его высокого роста, так что я оставался отдельно — незамеченный и отрешенный от остального мира. Я понимал, что должен был выходить из своего дома — дома Джерарда, чтобы больше времени проводить со своими друзьями. Джерард так старался, но его уроки все еще не работали, и он подвел меня. В глубине души я надеялся, что, может быть, я смог бы что-то узнать из слов Сэма или Трэвиса, но все их разговоры ходили по кругу, из-за чего я стал сильно сомневаться, что мне удастся что-то понять. Кроме того, как я мог что-то узнать, если мой «предполагаемый учитель» даже не смотрел на меня? Сэм не был моим учителем, и никогда им и не был. Он занимал место лишь некого щита информации, диктуя, как мне поступать в определенных ситуациях или же он сам выступал примером для подражания. Когда я шел рядом, то начинал осознавать, что еще ни разу в жизни я не делал чего-то сам. Даже с Джерардом, когда он заставил меня выйти из оболочки и делать все то, что он придумал. Ему захотелось, чтобы я рисовал — и я рисовал. Он хотел, чтобы я принес гитару; и я ее принес. Даже притом, что начал я играть на инструменте, когда был намного младше, и что мной по-прежнему управлял мой отец, я все-таки бросил играть. Казалось, единственным, в чем я оставался в лидерах, это уступки. И даже в этом, никто бы не последовал за мной. Я даже пытался бросить своих друзей, но вот я снова, шел бок о бок с ними, наблюдая за довольной улыбкой Сэма. Сэм был высокомерным, как и Джерард, но в более жесткой форме. Он был самодовольным, насмешливым и подлым. Стремился быть лучшим, и себя он именно таковым и считал. Сэм был самовлюбленным садистом, что искал убежище в пессимистическом мазохизме. По сути, мы были идеальной парой, по крайней мере, для психологов. Несмотря на ауру тщеславия, Сэм выглядел злым и отягощенным; он был в ярости, когда его высокий статус, существующий только в его голове, попадал под сомнение. Он бы набросился с кулаками и своими постоянными криками на любого. И он оставался прав; не было никакого другого выбора. Только его предпочтения, за которыми я и тянулся, куда бы он ни пошел. Мне можно было вручать за это медаль. Высокомерие Джерарда было с более мягкими краями. Он был просто уверенным в себе, гордым, таким весь из себя. Но ему хотелось, чтобы вы тоже были такими. Он жаждал призвать человека быть индивидуальностью, чем-то отличаться, и гордо использовал себя в качестве примера, но не для подражания. С Сэмом вам нужно было быть бы только такими же, как он, и никак иначе. Джерарда можно было поставить на пьедестал, но он бы не стал возражать, если бы вы стояли рядом. И хотя большую часть времени он не признавался в своем желании, дабы люди, о которых он заботился, стояли выше его самого. С самого начала наших отношений Джерард говорил мне, что никогда себя не рисовал, потому что не знает, каким его видят другие люди, и не хочет знать, как видит себя он сам. Оглядываясь назад, мои мысли блуждали в сознании, пока я приказывал ногам плестись в ровную линейку, попутно размышляя над суждением Джерарда. Он казался настолько уверенным в себе, но почему-то не мог собрать все свое мужество и отобразить его на холсте. Я начал вспоминать все те разы, когда Джерард разрушался предо мной — совсем немного — чтобы распутать по крупицам спутанные локоны доверия. Он не был настолько высокомерным; он больше играл такую роль. Джерард просто сошел с этого пути, потому что того требовали обстоятельства. Его отвергали, высмеивали, и он ощутил так много потерь за всю свою жизнь, что аура гордости была единственной, за что он мог держаться. И одним лишь, чем он мог управлять. Джерарду нужно было закрыться изнутри, посадить себя под замок, ведь так к нему тянулись люди, и, возможно, отождествляли себя с ним. Это было трудно определить, но я начинал понимать с некоторой грустью, то чувство, когда человек даже не знает, кем он является в жизни. Я вздохнул и пнул камешек с дороги, и, на мой взгляд, я пришел к заключительному выводу. Джерард так же боялся, как и я; хоть это и заставило меня почувствовать себя немного лучше, ведь я был таким же классным, как и человек, которым я восхищался, но это наделяло меня слабостью изнутри. Как, черт возьми, он теперь сможет мне помочь? Но как только я взглянул на Сэма, когда мы повернули за угол улицы, что вела к его дому, я увидел ту же самую эмоцию у него на лице. Он использовал свое высокомерие в качестве уловки или криводушия, чтобы скрыть свой страх. Он был маленьким мальчиком; не намного выше меня и определенно стройнее. Он был некрасивым, хотя я ничего под этим не имел в виду; лишь впечатления. Казалось, что его нос был сплющен к лицу, как будто он ломал его слишком много раз, что в итоге тот отказался нормально заживать. Его скулы были симметричными — плавными и пухлыми, совсем не выделяющимися. Его темно-каштановые волосы отличались длиной и густотой, но они вместе наносили довольно тяжелый удар, ведь он за ними не ухаживал. Его голос был своеобразным, достигал высоких октав перед низким тоном. Сэм был очень странным и непонятным, но притом таким уверенным в себе. Ему нужна была эта уверенность, чтобы опускать людей, что считали его уродом. Ему необходимо было его самовлюбленное начало, ведь из-за него Сэм мог игнорировать реплики людей и не рассыпаться от обиды на куски. Он избивал людей, чтобы бросить им вызов, но в глубине души Сэм знал, что они правы. Он был некрасивым и странным чудаком. Я смотрел на него, наблюдая за каждым его движением; его неловкие шаги, несуразные руки, которыми он открывал свой собственный дом, и я был в абсолютном шоке. Мне удалось сравнить Сэма и Джерарда в одном же свете, обнажая их слабые стороны. И они сошлись в одном — в хитрости. Может быть, поэтому казалось, будто Джерард бросил вызов юному подростку, и почему Сэм так злился на него изначально. Они были так похожи — даже слишком, чтобы ужиться вместе. И, возможно, именно поэтому я понял, почему я выбирал то одного, то другого. Мне стало легче от осознания, что теперь у них был общий недостаток, который они оба скрывали. Я улыбнулся, наблюдая, как Сэм открывал входную дверь, после чего он бросил на меня мерзкий и расстроенный взгляд. — Куда ты уставился, педик? — кинул он в меня своей фразой. Моя улыбка тут же спала с лица на пол на пару с моими внутренностями. У Сэма и Джерарда, возможно, и были свои недостатки, но они все равно управляли мной. И они знали мою самую большую слабость. Я был педиком. И мне нужно было привыкать скрывать этот факт. Сэм, шагнув в темный дом, сразу заметил, как мое лицо помрачнело. — Господи, Фрэнк, — проревел он, направляясь прямо, не потрудившись даже придержать для нас с Трэвисом металлическую дверь. — Я просто шучу. Я кивнул, не потрудившись даже разуться в главном коридоре, но я осознавал, что Сэм по-прежнему оставался очень серьезным. Ассоциация голубых до сих пор была сильной угрозой. Они все так же должны были заставить меня выкинуть все гейское из головы, что у меня было, и первым шагом на этом нелегком пути была брань. Я проглотил свою глупую гордость собственной ориентации, зная, что просто вынужден привыкать ко всему такому. Это была часть реального мира. И я должен учиться дальше; это был мой первый урок на улице, и неважно, насколько суровым он был. Проглотить все чувства и все воспоминания о том, каким я был раньше. После чего над этим превознестись. Все было не так уж и плохо. Это был только мой первый день в новой обстановке, и я уже нашел свой первый урок. Теперь же я просто не обращал на это внимания. Трэвису было более комфортно в доме Сэма, поэтому он сразу прошел внутрь, а я как бы завис в коридоре, рассматривая окрашенные в дымчатые пятна стены, которые были синонимом жизни, которой перебивались мы. Дом Сэма, как и многие на блоке (включая мой), был чистым воплощением Джерси. В углу каждой комнаты стояли искусственные цветы, в конце вдоль одной из стен был журнальный столик из темного дерева, заставленный витражами с водой, что набиралась на ночь в особо жаркие дни. Также были бархатные картины Иисуса по соседству со старыми семейными фотографиями, выстилающие стены, описывая искусственную историю событий, что Иисус плюс семья равно улыбки и счастье. Я заметил старый свадебный снимок, с которого все и началось, где мать Сэма была одета в старомодное, длинное и кружевное платье с рукавами, где местами немного выделялся ее позвоночник. Сэм родился спустя всего три месяца после того, как была сделана эта фотография, и его детское лицо украшало стену прямо рядом со свадьбой, на которой он уже как бы «присутствовал». Глядя на фото Сэма, я, как и Трэвис, прошел внутрь дома, и не мог поверить, что тот Сэм, которого я видел постоянно и тот, что орал про адские делишки, взбегал вверх по лестнице в поисках матери, был тем же ребенком, что и на изображении. Его лицо по-прежнему было мягким, но он все еще был ребенком, и не должен же он выглядеть как морщинистый старик, верно? Сэм просто еще из этого не вырос, и я не думаю, что он когда-нибудь вырастет. Но в их доме была какая-то вещь, что, несмотря на солнечный свет, попадающий из улицы, и огни в доме, что обладала какой-то темной аурой. Возможно, это было связано с годами курения, из-за чего серые облака дыма просто висели в воздухе над мебелью и вдоль стен, или, может, эта была мрачная атмосфера самого дома, что придавала свое некое затемнение. Родители Сэма не были счастливы в браке, и сюда нечего добавить. Когда вы вынуждены жениться ради ребенка, особенно такого, как Сэм, — этому никогда не бывать счастливым браком. У родителей Сэма было еще несколько детей после своего первенца, но, несмотря на все количество воображаемой и напускной любви, что выливалась на детей — второму супругу ничего не доставалось. Двое, что не разводились и никогда бы и не стали, все же не признались бы, что живут вместе лишь ради детей. То есть, родители не должны решать, с кем их дети должны жить. Развод никогда по-настоящему ничего не сдвинет с мертвой точки, потому что некоторые люди любят жить в собственном, придуманном страдании лишь бы у них была возможность на что-то жаловаться. Темная аура комнаты не только затронула мои глаза, но и мой слух, потому что следующим, что я осознал, когда мы снова вышли на улицу, а мои легкие вдохнули чистого воздуха, оказалось тем, что мы подходили к передней части машины матери Сэма. — Садись! — с угрозой прошипел он, а срочность и спешка так и сквозили в его голосе. Трэвис тут же оживился на заднем сидении, пристегнув ремень безопасности и сложив руки на передние сидения машины. Я удивился его выбранным местом, но потом понял, что Сэм друзей держал близко, а врагов — еще ближе. Я знал, что напугал его своей стычкой с голубым художником и тем фактом, что мог с легкостью найти кого-то нового, просто бросив их, и Сэму хотелось удержать меня рядом вместо того, чтобы оттолкнуть в сторону. Ему опять хотелось сломать меня и выстроить из моих разрушенных частей новую фигуру, дабы я поступал так, как хотелось ему. Несколькими минутами ранее Сэм уже действовал согласно своему плану, заставляя меня согласиться на нашу дружбу вновь. Я никогда не чувствовал, что мы (с Трэвисом и Сэмом) были главными героями чего-то, так как я знал, что в этом кроется свой интерес. Просто я понятия не имел, что именно окажется забавным. И хоть Сэм и боялся меня, он по-прежнему вопил много для того, чтобы уничтожить свой страх, но вместо этого он вселял этот страх в меня. — Куда вы так спешите? — спросил я, плотно пристегивая ремень безопасности, когда Сэм уже вставлял ключи в зажигание. С личного опыта я знал, что если мне хочется оставаться в целости и сохранности, когда за рулем Сэм, то ремни безопасности — это главное. Он получил права очень рано, и, клянусь, его инструктор, должно быть, страдал слепотой. Сэм был ужасным водителем. Он знал, как правильно управлять машиной, но он вечно подрезал людей, проезжал на красный свет и всегда как бы случайно набирал скорость. Как ни странно, он только единожды попал в аварию, но и тогда оказался виноватым тот другой водитель. Музыка ворвалась мне в уши, как только машина тронулась с места, из-за чего я не услышал его ответ; Сэм что-то пробубнил о своей матери. Я сложил ситуацию дважды два, прикидывая, что, значит, он ненадолго украл ее машину, всего лишь на ночь. Сэм входил в число тех детей, что если чего-то просили, то обычно в независимости от ответа, все равно брали это и делали. Я покачал головой и слегка улыбнулся, осознавая комичность ситуации. Хоть я и изменил свой тон, Сэм не переменился ни на грамм. Я начинал искать успокоение, утешая себя тем, что ни капли не скучаю по Джерарду. Я лишь надеялся, что в этот вечер он будет скучать по мне, как бы это ужасно не звучало, но я, правда, так думал. Казалось, что за все то время, что я приходил к нему домой, я для него что-то делал, и мне всегда это очень нравилось. Иногда Джерард так выражался, что ему удавалось превратить всё в очередной урок, так или иначе, снижая уровень чувствительности моей натуры. Когда же мне выпадала возможность управлять им, то я буквально обнажал перед Джерардом свою душу на столе, рассыпаясь на частички. Джерард мог скучать по мне всю ночь напролет, но в следующий раз, когда мы встречались вновь, он также «рассыпался» и для меня. Кроме того, сейчас были весенние каникулы; и всю гребаную неделю я мог делать все, что только взбредет мне в голову. Я мог пойти к Джерарду уже завтра рано утром, если действительно захочу. Возможно, на этот раз нам будет полезно побыть порознь, сказал я себе, сосредоточив взгляд на Сэме, когда тот вел машину, а его музыка била мне в голову. Если мы кого-то или что-то любим, должны ли мы их отпускать? И если это и вправду предназначалось для меня, вернется ли оно ко мне назад? Это было, пожалуй, то, о чем я думал, убеждая свою психику, что все будет в порядке. У меня хватит сил выдержать одну жалкую сходку подростков. Всего на одну ночь, и я бы с удовольствием провел бы там время, после чего утром увиделся бы с Джерардом. Казалось, что этот план — проще простого. Даже если я все еще на него немного злился, я все равно ничего не мог сделать с тем, что к нему привык. Я видел Джерарда каждый проклятый день на протяжении недель, и даже месяцев. Джерард был моей твердой привычкой ломаться. Я покачал головой, подсознательно пытаясь перенаправить свои мысли в другое русло. Сейчас я был со своими друзьями. И это было нормально и здорово, и все, что от меня требовалось, так это влиться в их коллектив. Я начал наблюдать за ездой Сэма, за музыкой, которая была слишком громкой для любого потенциального разговора. Я вспомнил, что только позавчера Джерард начал учить меня водить и то, насколько элегантными были его движения: как он проверял в зеркало вид позади нас дороги и переключал коробку передач. Сэм даже не проверил зеркало заднего вида, не говоря уже о его грациозности. Он был слишком низким, чтобы достичь всего вокруг и нормально держаться в сидении, и, по правде говоря, его конечности выглядели очень неловко, начиная ухудшаться с каждой секундой. — Я учусь водить, — легко упомянул я, долго не думая. По радио началась медленная песня, что облегчила мою участь и помогла мне быть услышанным. Ко мне вернулась моя уверенность, и я мог гарантировать, что Сэм будет мной гордиться. Он веками подзадоривал меня, особенно с тех пор, как так рано получил права. Этим Сэм добивал меня в школе (хотя это не представляло особой важности для любого из нас), будто у него есть то, чего у меня даже близко нет. В противовес своим ожиданиям, Сэм мной не загордился. Он даже не обрадовался. Наоборот его тело напряглось, а страх еще раз пробежался по его костям. — Тот педик и этому тебя учил? Наряду с гейством? О-о, я имею в виду… с гитарой. Он вжал педаль газа и свернул за угол, из-за чего мне стало казаться, что сейчас машина перевернется. Где-то на заднем фоне усмехался Трэвис, не принимая ни в чем участия, хотя я чувствовал, что моя вторая заготовленная часть всего рушилась. Я просто сидел на своем месте, не зная, что мне делать дальше. Да, я снова запамятовал, что моим друзьям плевать на мои успехи и достижения. Другим делом было каждодневно видеться с Джерардом, к которому уже привык мой ум. Если я что-то видел, вызывающее во мне желание заговорить, то я это говорил. Но Джерард не обязан был мне отвечать. Иногда он ничего и не говорил, лишь для того, чтобы посмотреть на мою реакцию. Большую часть времени мои легкомысленные упоминания были о том, о чем он никогда и не слышал, из-за чего Джерард просто кивал головой и, улыбнувшись, либо хранил молчание и дальше, либо это напоминало ему о чем-то совершенно другом, чем он мог со мной поделиться. Независимо от того, чем Джерард занимался — перенаправлял меня или игнорировал мои заявления, он еще ни разу меня не оскорблял. Разговоры с Сэмом и Трэвисом были другими. В них была цель — цель Сэма. Ему было плевать на мое вождение. Он не парился ни о чем, кроме полнейшего разрушения моей личности. Я даже не понимал что он во мне надломил; и оставалось ли внутри меня действительно что-то полезное. Не было никаких реальных «меня». Это был или идеал меня «Джерарда», либо же идеал меня «Сэма»; настоящего «меня» никогда не существовало. Если бы оно было, то я, скорее всего, смог бы что-то сказать ему в ответ, вместо тупого сидения на месте словно идиот, играясь с ремнем безопасности и еще сильнее его натягивая. Несколько мгновений спустя, пока я не шевелился, Сэм наклонился вперед и выключил музыку. Он ничего не сказал, но это все равно крепко выхватило меня из собственных мыслей. Я выглянул в окно, осознавая, что мы ехали уже довольно-таки долго, и я даже не понимал, где мы, черт возьми, были. Я впился взглядом в шоссе, где движение линиями протягивалось среди нас, как полоски на куртке Джерарда, и я почувствовал страх где-то глубоко внутри себя. Мы не просто собирались навестить друзей. Я посмотрел на Сэма, который начинал смеяться. Я сидел прямо и немного ссутулился, высматривая дорогу из окна и вытянув шею, пытаясь понять, куда нас занесло. Теперь же я просто зыркнул на Сэма глазами, полными сомнения, что скопилось в моем теле. — Не волнуйся, Фрэнк, — упрекнул меня Сэм, качая головой, из-за чего его массивные волосы спали ему на лицо. Снова засмеявшись, посылая импульсы по моей коже и встряхивая кости, я видел, что он снова мне врал. — Мы просто собираемся у друга дома. — Но где? — В хижине на севере, — ответил Трэвис, и его уверенный и твердый голос поразил меня. Я и забыл, что он сидел на заднем сидении машины. — Что? — я огляделся на двух парней, — и надолго? — Возможно, на несколько дней, — ответил Сэм, беспечно махнув рукой. Он ухмыльнулся, глядя на меня, и еще немного увеличил скорость двигателя. — Разве это не весело? — Но... э-э... гм... Как они могли не сказать мне об этом раньше? Я думал, что мы просто где-то потусуемся и все. Если бы я знал, я бы... — я смолк у себя в голове, мои безумные мысли переставали нести в себе смысл. Я взглянул на свои ноги, которыми сжимал рюкзак, и начинал вспоминать все те вещи, которые должен был еще сделать. Мне нужно было предупредить родителей, сказать где я, и мне нужна была еще какая-то сменная одежда, ведь у меня была только та, что на мне. Но больше всего мне нужно было увидеть Джерарда. — Но я еще не готов, — заныл я, перечисляя все те вещи, что пришли мне на ум, упуская лишь из этого списка Джерарда по понятным причинам. Я повернулся к Сэму, наблюдая, как веселая улыбка росла на его лице, когда он заметил мое копошение на пассажирском сидении его тачки. Также я слышал хихиканье Трэвиса, как фон, но мне было на это наплевать. Мне нужно было заставить Сэма остановиться и повернуть назад, сделать хоть что-нибудь, чтобы выйти из этого положения. Ни одна из моих просьб, казалось, не работала до тех пор, пока я в один отчаянный миг не наклонился вперед и не вцепился в рукав клетчатой рубашки Сэма. — Отъебись, — заорал он на меня в ту же секунду, виляя по трассе, чуть не ударяясь об другую машину. Я попятился, словно отброшенный щенок, и приник на месте. Хоть я и не высовывался, я заметил его рычание, что сменилось вздохом раздражения и раскаяния. — Блять, просто смирись с этим, Фрэнк. Ты едешь. Взрослей уже. Я сглотнул, кивая головой, поскольку его слова ужалили меня ни один десяток раз. Он был прав; мне действительно нужно было взрослеть. Я должен был прекратить вести себя как гребаный маленький мальчик, что оплакивает временную потерю Джерарда у себя в голове, и просто пойти и погулять с друзьями. Мне нужно было остановиться и ничего не анализировать — никаких ситуаций, оживившихся от случайно брошенных фраз, и ощутить всю неприятность положения. Мне не нужно было соблюдать придуманные образы себя «Сэма» или себя «Джерарда». Я должен был просто расти. Это было как раз тем, чего я пытался добиться так долго, что к данному моменту, я вообще забыл о своей цели. Я все это время терпел неудачи, вместо того чтобы нормально взрослеть, что теперь я пресытился этим по горло. Когда машина на допустимой скорости проезжала мимо раскинувшихся полей и городков, усеянных небольшими домиками и универмагами, Сэм снова врубил свою музыку. Он прервался только на то, чтобы назвать имена людей, с которыми мы собирались провести несколько следующих дней и то, насколько сладко будет куриться в том коттедже. И я сделал то, что должен был сделать — кивал в нужных местах в соответствии с репликами Сэма. Я взрослел, но меня преследовало чувство, будто я падаю обратно вниз.***
Остальная часть дороги была неловкой в лучшем случае, но лишь для меня. Сэм с Трэвисом отлично проводили время, небрежно откинувшись на своих сидениях; Трэвис изредка пинал ногой место между мной и Сэмом, чтобы достать и переключить радиостанцию. Они болтали о чем попало, полностью игнорируя меня или все же иногда бросая мне какую-то фразу. Они вообще не задавали мне вопросы, возможно, из-за того, что им нечего было у меня спросить, а сам я едва мог придумать, что сказать умного, лишь бы оно подходило их жаргону и теме. Я привык не понимать того, о чем говорят — но так было лишь с теориями Джерарда об искусстве. Ни Трэвис, ни Сэм не размышляли с философской точки зрения. Они несли обычный подростковый бред, в котором я довольно давно не участвовал. Это было похоже на какой-то другой долбанный язык. Я не мог сочинить ни фразы; я не мог придумать, что мне делать дальше, если уж на то пошло. Я просто сидел в машине со сложенными на коленях руками, крепко вцепившись в брючную ткань и чувствуя, как сердце перегоняет мою кровь. Поскольку я тушился в собственных страданиях, мне случайно вспомнился случай из детства. Это был четвертый класс, и тогда нам только но рассказали лекцию о правильном пользовании словарями. Мы должны были их использовать, если вдруг не будем знать, как правильно пишется какое-то слово, но положа руку на сердце — я никогда не видел в этом смысла, потому что даже если мы бы не знали правописания определенного слова, то что мы бы стали его искать в огромной книге, которая весила больше, чем мозги некоторых детей? Я так не думал, но учителя никогда не рассматривали этот аспект. Пожалуй, словарь был больше чем и их мозги тоже. Мы должны были пользоваться этой гигантской книгой, чтобы просто посмотреть значение слова, которое они задали нам в первый же урок. Во время этого занятия, когда я еще был заинтересован идеей чтения словаря, я пролистал раздел на букву «М», найдя «marigold (календула) или что-то еще такое же глупое. Но чего я так и не сумел забыть, так это слово maladroit» (бестактный). И по какой-то причине это слово всегда было со мной. Мне нравилось, как оно вылетало из моих уст, даже если я и был уверен, что выговаривал его неправильно. И хоть я и прочитал определение, написанное рядом на странице, и даже записал его в свой блокнот, я не понимал значение этого слова довольно-таки долго. И сейчас в машине с Сэмом на водительском сидении и Трэвисом, постоянно пинающим мое место, я нашел его реальное и истинное значение. С технической точки зрения, «бестактный» означает неуклюжесть или неловкость поведения, может речи. Я повторял про себя определение этого слова раз за разом, наряду с ритмом ноги Трэвиса, что бил мое сидение. Черт возьми, они реально совпадали. Вся эта ситуация была воплощением бестактности. Я продолжал над этим думать, и оказался более чем прав. Я был воплощением неловкости. Я забыл, как быть подростком. Я забыл, как разговаривать со своими друзьями. Единственными людьми, с которыми я существенно имел дело за последний месяц или около того, были взрослые — Вивьен и Джерард. Они разговаривали более широкими понятиями и на самые разнообразные темы. Они не обременялись наркотиками или выпивкой, учителями и школой, что почти заканчивалась и которую мы больше никогда не увидим. Джерард и Вивьен разговаривали, по-настоящему разговаривая, обращаясь ко мне, ведя диалог, в то время как Сэм с Трэвисом просто разговаривали при мне, но между собой, позабыв про взаимность слушания, как одного из главных нюансов разговора. Я забыл о том образе жизни, и единственной вещью, что мне удалось вспомнить, оказался этот дурацкий термин, который описывал собой все, вместо того, чтобы помочь мне разобраться в происходящем. Бонусом к этому слову было его французское звучание, что опять-таки связывало все с Джерардом, из-за чего я тяжело вздохнул. Это был долбанный порочный круг, и, боже, как же мне хотелось его остановить. В попытке вновь социализироваться в обществе, я начал вслушиваться в насмешки Сэма и Трэвиса. Я нарочито бросил взгляд в их сторону, но Сэм был слишком занят дорогой и болтовней, чтоб меня заметить. И Трэвис, ну, его это вообще мало волновало. Поэтому я принялся собирать подсказки, кто там будет и куда я вообще еду. Конечно же, там будет трава; в значительной степени это было единственным, что носил Трэвис в глубоких карманах своих брюк. Также будет алкоголь (еще один основной предмет подобных встреч, в подростковом возрасте, в общем-то, тоже), что принесут другие ребята в обмен на траву. Я не считал эту ярмарку компромиссом, но придерживал рот на замке. Я понимал, что другие люди просто использовали Сэма и Трэвиса ради наркоты, но с другой стороны, мы использовали их ради выпивки и ночлега. И насколько я мог судить, то передо мной вырисовывалось три разных группы гостей. Трое нас — и с нас трава; еще одна кучка парней, которые, возможно, придут с подружками — алкогольная выпивка, и затем уже группа в составе брата и сестры — владельцы самого дома, ну и несколько оставшихся девочек, которые ничего не несли — во всяком случае, материального (если презервативы не учитывались). Но они, скорее всего, прилагались к сексу в тачках. Ни Сэм, ни Трэвис не упомянули эту часть сделки «про девочек» в планах логистики, потому что они, вероятней всего, просто никогда не попадали в подобные случаи. — Уже на этой неделе я собираюсь уложить телку, попомни, блять, мои слова, — выражение Сэма заставило меня задуматься. Он отвернулся от дороги, удерживая рукой руль и откинувшись на сидении, указывая на Трэвиса, сжато ему улыбнувшись. — Я так долго этого ждал. — А я хочу просто обдолбаться, — признался Трэвис. Неважно, сколько раз я себе напоминал, что он сидел позади меня, все равно когда я слышал его текучий и громкий в большинстве случаев голос, то ему всегда удавалось меня напугать. Я немного подскочил на месте, но замешкался, пытаясь скрыть смущение и неловкость. — Я пережил слишком много стрессов, — заключил Трэвис, убирая ноги с сидения и усаживаясь нормально. — Каких это? — Сэм оглянулся на него, спрашивая своим пищащим голосом. Наступила небольшая пауза, примерно с минуту, пока Трэвис думал. Затем он, хихикая, ответил: — В плане секса. Сэм засмеялся вместе с ним, проводя рукой по заднему сидению, чтобы отвесить Трэвису пять. Я чуть улыбнулся, но на деле я не считал это чем-то забавным или смешным. В основном я улыбался с иронии, потому что был единственным не девственником в этой машине. Хоть я и не мог поделиться с ними этим фактом, я все равно веселился внутри себя. Затем Сэм вернул руку на прежнее место, случайно задев меня, и посмотрел широко раскрытыми глазами, будто он и вовсе забыл, что я так же был здесь. — О-о, — произнес он, и в его голову быстро пришла какая-то мысль. — За эти выходные тебе лучше кого-то уложить. Я снова засмеялся. Мне нравилась ирония. — Я серьезно, — настоял Сэм с ноткой серьезности в голосе. Я все еще улыбался, но пытался не показывать, как все это меня забавляло, чтобы избежать ненужных вопросов. — Было бы неплохо с кем-то переспать, — повторил Сэм, а интенсивность его голоса возросла. Он смотрел на меня, пока ехал, прибавляя скорость. Мои руки подсознательно начали возиться с ремнем безопасности, убеждаясь, что он по-прежнему удерживал мое тело. Я смотрел на Сэма прямо, немного поджимая губы. — Почему для меня это так важно? Сэм только шутил про перепихоны, когда это был его член, и это его реально волновало. Теперь же пришло мое время, чтобы оказаться в гребаном центре внимания, и теперь мой член его волновал гораздо больше, чем свой собственный. Я не мог этого понять, особенно с тех пор, как перестал быть девственником. Но Сэм об этом ничего не знал, и он по-прежнему оставался таким же эгоистом. И он успел затронуть эту тему раньше остальных. И, как мне казалось, эта область была более приемлема, учитывая, что «кого-то уложить» — единственное, что интересует большинство старшеклассников. — Потому что, когда ты потрахаешься, то скажешь нам спасибо. И, может быть, будешь приезжать сюда чаще, — Сэм остро сформулировал свою мысль. — Мы должны выбить из тебя все, что педик в тебя вложил. Он никогда не даст тебе того, что сможем дать мы. Если только, — он помедлил с небольшим блеском в глубине глаз, загораясь и посылая ручьи страха, бегущего вдоль моего тела. «Ох, блять» сказал я про себя. Этому когда-нибудь придет конец? — Если только он не обучил тебя чему-то большему, чем просто вождение, — он опять помедлил, изогнув бровь. Его голос свирепел, отображая чистую ярость, продолжая сыпать в мою сторону оскорбления, полностью убивая мою самооценку и любую часть человека, которым я был раньше. — Что скажешь, Фрэнк? Он научил тебя чему-то интересному на заднем сидении тачки, а? Типа частного урока лично для тебя, чтобы позже ночью ты мог вспомнить это в своих эротических снах? Да, Фрэнк? Уточни уж, было, да? — Заткнись! — я почти это прокричал, убавляя громкость музыки. Я дышал тяжело и отрывисто, а гнев так и читался на моем лице. Я глянул на Сэма, что все так же сидел на своем месте, держась за руль. Он заткнулся, но на его лице оставалась сардоническая искривленная усмешка. — Это значит «Да» или «Нет», Фрэнк? — Сэм закончил меня добивать, а их смех стал еще громче, чем был до этого, пока мы неслись по мостовой. Я не выдерживал, ненависть съедала меня всего. Я не мог понять, как его тупой юмор мог быть до сих пор смешным, если в сущности это было одно и то же. Это стало натирать мне нервы, вызывая желание сорвать с себя кожу и кинуть ее в них. Я съехал в своем кресле, чувствуя, как мое тело деревенеет. — Отьебись, — жестко заявил я, переходя на рык. Когда я произнес следующие слова, я не знал, на кого я больше злился — на себя или на них? — Я не гей. — Да ну? Тогда почему ты так его защищаешь? Блять. То, что я им ответил, вообще было неважно. После того, как на кого-то вешалось клеймо «Гей», даже если человек геем вовсе и не был, то дальше все будет зависеть от отношения людей. Как, по сути, твои гребаные друзья будут тебя воспринимать. И будь я проклят, был я таким или не был. Потому что я был. Да, я был геем, и как я уже уяснил, то мне лучше просто закрыть рот прежде, чем все мои секреты польются через край и затопят меня. Но я не чувствовал, что тону; нынешние чувства были другими. Я терял себя в глазах Джерарда, пытаясь, черт возьми, понять, что же я к нему чувствую. — Вот, что я подумал, — в завершение ко всему добавил Сэм. И снова его самодовольная улыбка красовалась на его лице, пока он следил за дорогой. Он что-то пробормотал Трэвису, типа, что мы уже почти на месте, после чего повернулся ко мне, повторяя свою расхожую фразу уже в третий раз. — Ты трахнешься. — Отлично. Да пожалуйста, — согласился я, скрестив на груди руки и слегка надувая губы. Ни один из них никогда бы не подумал, что настанет такой день, когда какой-нибудь подросток может обидеться лишь из-за того, что его заставляют с кем-то трахнуться, как будто это будет его первый раз. Слишком плохо, что у меня уже был мой настоящий первый раз с Джерардом... — Это единственная причина, почему я еду? Чтобы переспать? — спросил я несколько минут спустя, как только это взбрело в мою голову. Нынешняя ситуация отчетливо показывала, что мы не настоящие друзья. Мы просто... работали вместе; что-то вроде кусочков одного целого, каждый из которых вносил свой аспект, чтобы получилась вечеринка. Сэм с Трэвисом привезли наркотики, трое ребят — спиртное, сестра с братом предоставили свой дом, ну а девчонки были для «активных развлечений». Мы не были друзьями, но мы взаимодействовали вместе ради одной большой цели — вечеринки. Я понимал, что хоть и называл и Сэма, и Трэвиса своими друзьями, все на самом деле было не так. По крайней мере, они не были моими друзьями, пока я все больше вяз в состоянии неловкости, сидя рядом с ними, а они, в свою очередь, оскорбляли меня. Мне нужно было иметь с ними дело, я обязан с ними жить ближайшие несколько дней, поэтому я должен был привыкнуть к этому миру, и теперь мы все стали винтиками одной большой машины, оттачивая каждое из своих рабочих мест. Но у меня не было наркотиков, алкоголя, дома. Я не какой-то кусок живого мяса. Зачем я, черт возьми, вообще здесь, если совершенно сюда не вписывался? Хоть я и выразил свой вопрос вслух — ради чего я здесь, неужели чтобы просто потрахаться? Но, кажется, никто меня и не услышал. Сэм и Трэвис даже не дрогнули. — Просто потрахаться? Вот почему вы привезли меня сюда? — опять спросил я уже намного громче, выходя из себя. Опять же, я не получил ответа ни от кого в этой гребаной машине. Они не признавали меня, даже не взглянули. Наверное, потому что мы уже все знали этот ответ. Они взяли меня из-за удобства, из жалости, а возможно даже, чтобы высмеять. И как только мы остановились перед небольшим коричневым коттеджем, где я буду вынужден отработать свой долг, я уже знал, что оттуда мне так просто не убежать.