Не отпускай меня

— Мама, прости меня, пожалуйста! — Ну что ты, Хани, я совсем на тебя не злюсь! — Мам, я должна была тогда тебя удержать! Но мне стало так страшно и я отпустила твою ладонь. — Ты сделала всё правильно, дочка. — Но тебя больше нет! — Зато ты осталась жива! — Мам… я так скучаю. Мне плохо без тебя. — Тебе нужно жить дальше, Хани. Просто отпусти. Хани со смущённой улыбкой принимала комплименты публики, восторженно разглядывающей её картины. Особенное внимание привлекал портрет женщины, стоявшей на перроне вокзала. Позади неё проносился поезд, а она стояла — худая, в ярко-красном платье, с растрёпанными от ветра волосами — и улыбалась. — Это моя мама, — с гордостью представляла женщину Хани. Сехун только удивлялся переменам, произошедшим в сестре — мало того, что за последний месяц она не отходила от мольберта, рисуя как заведённая, так ещё и предупредила его, что обратно они поедут на поезде. — Хочу отпустить свои страхи, ведь жизнь продолжается, — призналась Хани, доверчиво вжимаясь щекой в его ладонь. Брат радовался, что И Ри и сестра помирились и сейчас мило беседовали с очередным ценителем прекрасного. С благодарностью косился на Лухана, который очень поддерживал всё это время их с Хани своими абсолютно идиотскими шутками и нескончаемым оптимизмом. Сегодня Сехун был счастлив, как никогда, и был уверен, что никто не посмеет нарушить его совершенный мир. Он пил шампанское, разглядывал картины сестры и думал об итальянском ресторанчике, в котором, по рекомендации Лухана, заказал столик на сегодняшний вечер. Но всё разрушилось в одно мгновение. Зашаталось. Пошло трещинами. Потеряло краски. На пороге зала с букетом синих роз в руках стоял Бэкхён, и, что самое ужасное, Хани тоже его увидела. Сехун нервно дёрнулся, когда подлетевшая к нему И Ри оттащила его в соседний зал, шепча что-то бесполезное о том, «что им нужно поговорить» и «не стоит вмешиваться». Он готов был разорвать бывшего друга на части уже за то, что он посмел дышать одним воздухом с Хани, но всё потеряло смысл, когда она сама к нему подъехала, взволнованно глядя снизу вверх. — Привет, — почти неслышно слетело с нервно искусанных губ. Девушка молча кивнула и приняла колючий букет. Ей казалось, что сейчас все смотрят на них двоих, слышат безумный грохот её сердца и видят охватившую всё тело панику, но никто и головы не повернул, продолжая прохаживаться из зала в зал. — Мы можем поговорить? Хани, продолжая думать, что спит, растерянно взглянула на Бэкхёна. Он стоял в шаге от неё — всё такой же черноволосый; с безумными синими глазами; нервными пальцами, теребящими пуговицы белоснежной рубашки. Что он здесь делает? Как он вообще здесь оказался? Что он хочет от неё? — Позвольте, я провожу вас в уединённое местечко, а то здесь слишком шумно! — будто совершенно случайно проходивший мимо Лухан, схватил коляску и поманил за собой брюнета. Он прошёл насквозь несколько залов и остановился в самом отдалённом, с белоснежными стенами и изящными колоннами, перегородившими огромное помещение, и также бесшумно ушёл. Бэкхён, чуть помявшись, сел на широкий подоконник и принялся разглядывать чуть подрагивающие руки, а Хани не сводила взгляда с цветов, лежавших на коленях. Кажется, они молчали целую вечность, прежде чем брюнет вытащил из кармана брюк помятый конверт и протянул его девушке. — Что это? — вздрогнула она. — Деньги. Я откладывал гонорар и этой суммы должно хватить на операцию. Возьми их, пожалуйста, — голос Бэкхёна срывался и предательски дрожал, а вытянутая рука и вовсе ходила ходуном. Хани приняла конверт и положила поверх букета. Почему-то промелькнула мысль, что он сейчас уйдёт, и стало невыносимо страшно. Она знала, что этот раз — их последний. Больше ей не увидеть Бэка вот так — близко, чувствуя запах, слыша дыхание. Ей бы задержать его, вот только зачем? — Я знаю, ты ненавидишь меня. Я сам себя ненавижу. Я на той скале не тебя отпустил, я сам вдребезги разбился, — Бэкхён говорил глухо, едва слышно, и Хани невольно тянулась вперёд, чтобы не пропустить ни слова. — Но я не смогу перед тобой извиниться. Я ведь много думал об этом, постоянно прокручивал в голове. Если бы время вернулось назад и я вновь висел там вниз головой, поставленный перед выбором — я бы всё равно отпустил тебя. Я слабак. Я эгоист. Я недостоин тебя. Я очень хочу жить, Хани, пусть даже ценой твоей жизни. — Слабак бы в этом не признался. Так что и в тебе есть сила, Бэкхён, — девушка улыбалась, не замечая бегущих по щекам слёз. — Можно я подержу тебя за руку? В последний раз. Брюнет изумлённо протянул ладонь, в которую уверенно легли тонкие пальцы, и крепко её сжал. — Я тоже хочу жить, Бэкхён. Но я навсегда осталась в том дне, где мы в последний раз были вдвоём. Знаешь, даже после всего случившегося, я не могу тебя ненавидеть. Я всё так же люблю тебя, и это чувство сильнее меня. Оно живёт внутри моей души, но независимо от меня. Я пыталась его вытравить, задушить, убить, а оно продолжает тлеть где-то глубоко в сердце, — Хани грустно улыбнулась, разглядывая обвившие её руку красивые пальцы. — Ты был прав — я душила тебя своей любовью. Я не могла бы стать твоей половинкой, потому что была лишь тенью. Твоя ладонь — не для моей руки. И вот сейчас я говорю — я отпускаю тебя, Бён Бэкхён! Чтобы жить дальше, не умирая от любви, а выживая благодаря ей. И ты отпусти воспоминания и будь счастлив, ведь наша жизнь слишком коротка. Хани крепко сжала напоследок чужую ладонь и медленно отпустила, глядя на то, как безвольно та упала вниз. Робко, почти не дыша, взглянула в лицо парня — он тоже плакал, роняя по бледным щекам прозрачные слёзы. Он задыхался, кусал губы и отворачивался, пряча мокрое лицо, а Хани считала секунды до того момента, когда он навсегда уйдёт из её жизни. Когда Бэкхён поднялся с подоконника, она невольно вздрогнула и сжалась в комок. Парень дошёл до ближайшей колонны и, облокотившись на неё, чуть повернулся в сторону девушки. — Тебе понравились цветы? — Очень, — задыхаясь, шепнула Хани. — Ты очень любишь море, и я подумал, что синий цвет — это то, что нужно. Бэкхён бесшумно отделился от стены и скрылся за колонной. Девушка прислушивалась к удаляющимся шагам и, вместе с ними, замирал ход её сердца. Он ушёл, а она дышит — невероятно. *** Сехун никогда не мог отказать сестре, вот и в этот раз построил для неё деревянную дорожку, начинающуюся от калитки и летящую прямиком к морю. Теперь Хани могла выкатывать самостоятельно коляску и подъезжать к воде, минуя гальку. Во время отлива до моря оставалось прилично, зато когда был прилив, волны жадно облизывали колёса, плескались у самых ног, шумели и звали к себе. Хани никогда не ехала на водную прогулку с пустыми руками. Брала плеер, книгу, недовязанный свитер и спокойно предавалась своим занятиями под успокаивающий рокот волн. Но чаще всего она брала с собой альбом для рисования в кожаной обложке, на широкой пружине. Здесь, среди листов, она хранила самое дорогое, что было в её жизни. Снимок УЗИ, на котором был виден размытый силуэт её будущего племянника. Фотографию улыбающихся Лухана и Габриэллы на фоне венецианского дворца. Бесконечные письма Исина, в которых он извинялся и просил дать ему шанс. Помятое и чудом не выброшенное заключение врачей, что операция не принесла ожидаемого результата и Хани навсегда останется инвалидом. Но самое дорогое было на последней странице альбома — портрет синеглазого, так и не забытого демона. Девушка каждый раз была чем-то недовольна и, доставая цветные карандаши, продолжала наносить новые штрихи, растушёвывать линии и добавлять яркие тона. А затем брала перепачканными разноцветными грифелями ладонями острые камушки и кидала их в море. За маму. За брата. За Лухана. За себя. И когда становилось невыносимо больно – так, что дышать невозможно, Хани подкатывалась к самой кромке воды и смотрела вниз, на пенящиеся волны, стремительно мокнущие кеды, и чувствовала себя точно так же, как тогда, на вершине скалы. Раскрывала руки, подобно птице, но не летела. Прислушивалась к грохоту сердца. Понимала, что здесь лучше, чем там. Боязливо отъезжала от опасной границы, собирала разбросанные вещи и медленно оборачивалась, каждый раз надеясь, что увидит его. Что он будет сидеть, улыбаясь, невдалеке и терпеливо ждать, когда она его заметит. И тогда страх уйдёт. И тёмные вечера перестанут казаться бесконечными. И у пузатой жёлтой кружки на верхней полке появится хозяин. Яркие краски с картин ворвутся в унылую жизнь. И она станет по-настоящему счастливой.