Sterility

— Итак, мистер Чхве Минхо. Сегодня мы сделаем еще один шаг вперед. — Доктор Чен перелистывает настольный календарь со среды на четверг, усиленно трет переносицу и, не выдержав напора больших темных глаз, подскакивает со стула и удаляется из поля зрения молодого человека. — С завтрашнего дня смену постельного белья мы увеличиваем на один день. Кстати, Вы выполнили мою просьбу? — Да… Я купил цветной постельный комплект. Но… — Но Вы им не пользуетесь. — Доктор вынуждает себя подойти к парню: ему необходимо видеть его мимику. Заметив гримасу отчаяния на лице Минхо, мужчина примирительно выставляет перед собой руки. — Ну-ну, мистер Чхве, не все сразу. Вы и так делаете большие успехи: я заметил, что Вы сняли перчатки. Сколько раз Вы мыли сегодня руки? — Я… сбился со счета. — Парень виновато опускает глаза в пол, но даже в такой позе доктор чует поистине королевское достоинство, исходящее от собеседника. Оно, как ажурная вышивка, ощутимо прослеживается в горделивой посадке головы, прямой спине и красивых длинных пальцах, свободно лежащих на коленях. Доктор обхватывает свои плечи ладонями и его заметно передергивает. Он понимает, почему не может относиться к этому парню как к пациенту: его холодная надменность сковывает язык и заставляет чувствовать себя просто мальчишкой. — Покажите мне свои ладони. — Голос у мужчины понижается на пару тонов — таким образом доктор пытается хоть как-то восстановить свое положение хозяина кабинета. Минхо стыдливо разворачивает ладони — кожа на них стерта в кровь. Профессор не может сдержать внутреннее ликование — пьедестал Чхве Минхо покрывается уродливыми трещинами. «Это жутко непрофессионально», — отмечает он про себя, но кровь уже бежит быстрее оттого, что ненужный трепет перед пациентом только усиливается. — Щетка? — Чен даже не спрашивает, он и так знает ответ на свой вопрос. Парень утвердительно кивает, и врач решается на последнее: бороться с расстройством Минхо его же методами. — У вас открытые ранки на коже, может начаться заражение. — Глаза парня испуганно округляются, и Чен осторожно выстраивает в голове следующую фразу: сейчас ни в коем случае нельзя перегнуть палку, иначе можно добиться обратного эффекта. — Не бойтесь, я обработаю Ваши руки антисептиком. Но щетку придется выбросить, — доктор вопросительно дергает головой и, дождавшись чуть слышное «хорошо, профессор», облегченно кивает. Доктор поражен: Минхо понимает, что это не норма. Но почему тогда не работает то, что всегда обеспечивало стопроцентный результат? Парень не похож на типичного больного с такими же симптомами: обычно это или затюканные чистоплотной родительницей маменькины сынки или отъявленные перфекционисты, доведшие свою тягу к идеалу до душевной болезни. Этот молодой человек не стремится к идеалу — он уверен, что им является. — Ну, вот и договорились. Пожалуй, на сегодня хватит. Я жду Вас в следующий четверг, — Чен предупредительно сам нажимает на ручку своей двери, выпуская пациента, — и не забудьте про свои обещания, мистер Чхве. Как только за доктором закрывается дверь, рука парня судорожно лезет в карман кардигана. Открывая клапан антибактериальных салфеток, Минхо привычно вытягивает пару влажных пористых тряпочек и тщательно протирает каждый пальчик. «Я заметил, что Вы сняли перчатки. Сколько раз Вы мыли сегодня руки?» — слова профессора стучат в голове отбойным молотком, выбивая в мозгу слово «ущербность». Вспоминая, что дверь ему все-таки открыл Чен, парень остервенело комкает пачку, пытаясь ее разорвать, и, стиснув зубы, почти стонет, осознавая, насколько глубоко он завяз в своей стерильной истерике. *** Нога парня дергается во сне и, слетев с кровати, задевает несколько пустых бутылок на полу. Жуткий грохот разрывает запредельную утреннюю тишину, заставляя Кибома резко подхватиться и сонным чучелом сесть в центре сбившегося одеяла. — Вот же блять. — Парень остервенело пинает стекляшки ногой, расчищая себе дорогу. — Ухен! Ухена рядом не обнаруживается: на полу лишь пустая тара, остатки еды на плоских тарелках и кроссовки подошвой вверх, на которых подсохшим жирным слоем красуется уличная грязь. «Чудненько, я уже не снимаю обувь в своей квартире». Весь этот хаос и неопрятность физически царапают его душу, вызволяя из плена липкое неприятное чувство. И Ки знает, что сейчас опять будет чувствовать себя виноватым. Какую-то долю секунды ему удается сдержать лавину самобичевания, но она намного сильнее. Так всегда по утрам. Когда хочется начать все сначала, с чистого листа, по правильному. Что он, блять, делает со своей жизнью? И когда, наконец, начнется это «завтра», которое он обещает себе каждый день? Парню невыносимо хочется сделать что-нибудь немедленно: вытолкать взашей своего друга-собутыльника, вымыть полы и распахнуть окна. Впустить в комнату свежий воздух. И в свою жизнь тоже… Ки плетется на кухню, шаркая ногами по паркету, берет чайник и жадно хлещет воду из его носика, когда в поле его зрения попадает початая бутыль какого-то заморского алкоголя. Кибом берет ее в руки, разглядывая этикетку, выливает оставшееся содержимое в раковину и с грохотом запускает емкость в мусорное ведро. Становится немного легче. Будто сделал первый шаг. — Кибом… — в проеме показывается помятая тушка Ухена. Он почти хнычет — парень успевает заметить, как Ки уничтожает его заначку, — что ты, блять, творишь? — Все, Ухен. Умывайся и выметайся. — А-а, — чешет затылок парень, — у тебя опять утренние муки совести. Брось, вечером ты опять будешь скулить мне в трубку, чтобы я к тебе приехал. Говорит он это так уверенно и безапелляционно, что внутри Кибома за секунду взрывается все то, что непонятным образом пока еще не выплеснулось наружу. — Я вполне серьезно, Ухен. Вали отсюда по-хорошему. — Айщ, Кибом, перестань делать из меня козла отпущения. Мне твои утренние заебы уже порядком надоели. И потом... — Глаза Ки сверкают таким праведным гневом, что Ухен предпочитает заткнуться на полуслове. Выставив ладони вперед в примирительном жесте, парень почти причитает: — Все, все, все, уже ухожу. Пописать можно сходить на прощание? Кибом устало машет рукой и плюхается на кожаную обивку кухонного стула. Ухен специально громко лязгает дверью туалета, таким образом выражая свою обиду. Ки понимает, что друг здесь ни при чем, он сам его позвал вчера. Но сегодня так отчаянно хочется побыть одному, будто это последний шанс изменить свою жизнь. — Не передумал? А то я… это… сгоняю за пивком. — Ухен жалобно жмется к дверному косяку, надеясь на чудо. — Мне по слогам повторить для особо одаренных? — цедит сквозь зубы парень, и Ухен поджимает хвост, как нашкодивший щенок. Он весь подбирается, когда Ки на него так смотрит: с презрением, брезгливостью, ненавистью. Когда ему в очередной раз напоминают, что шансов ноль — становится по-настоящему больно. Та слабая надежда, когда они вместе выпивают и, обнявшись за плечи, орут на весь квартал известные песенки, ускользает со свистящим звуком в воронке реальности. Он для Кибома просто собутыльник, даже не друг. — Тебе, правда, лучше уйти. — Ки пытается придать своему голосу мягкость, но Ухен знает, что это обманчивое чувство. То, что он позволяет иногда приходить к нему в гости, — ничего не значит. Обычно это всегда поздний вечер или ночь, и никогда утро и день. Вот и сейчас: его спешно выставляют за дверь с первыми лучами солнца. Его голос, как пощечина. И сердце, балансирующее на тонкой ниточке, отчаянно ухает вниз. Сегодня чуда не произойдет. — Ладно. Придешь в себя, позвони. — Кибом даже не поднимает глаз. Стиснув губы, он считает про себя от нуля до десяти, чтобы не сорваться и не разбить другу голову. Если бы в руках был пистолет, Ухен был бы уже мертв — нервы натянуты до предела и Кибом почти слышит их звенящую напряженность. Еще секунда, и он запустит в него чем-нибудь тяжелым. Входная дверь щелкает закрывшимся замком, и Ки чувствует облегчение — как это бывает, когда после жаркого дня встаешь под прохладный душ. Но это ненадолго. «С этим надо что-то делать», — мысли выстраиваются в привычную формулу, копошатся, бьются в виски, взбивая окружающие предметы в сумасшедший разноцветный коктейль. Парень быстро распахивает окно, чувствуя, как крепкие обручи один за другим сковывают его горло, мешая сделать нормальный вдох. Отчаянно расстегивая воображаемый ворот, Кибом сдирает нежную кожу на шее в кровь — он задыхается, и нарастающая паника заставляет инстинкт самосохранения сорваться с места. Парень успевает свинтить кран с холодной водой до предела и, подставив голову под ледяные струи, почувствовать, как легкие благодарно разворачиваются в жадном глотке воздуха. Это опять повторилось…