Не бойся

Я бежал по лесу, совершенно без отдыха. Живот сводило судорогой, напоминая мне, что я даже одним зубом не пробовал человечину вот уже седьмой день. Единственный инстинкт - голод - гнал меня дальше. Я ничего не видел из-за капюшона, да и без него я тоже не отличался острым зрением. Глаза тут же начинала резать острая боль, когда на них падали лучи дневного солнца. Оставалось полагаться на обоняние и слух. О, вот последний был очень хорошо развит у Зараженных моего вида, в несколько раз лучше, чем у обычных живых трупов. Наверно, поэтому Выжившие дали кличку Охотник тому виду зомби, которые перемещались как на двух ногах, так на четырех конечностях с быстротой молнии, в прыжках отталкивались от стен, совершенно не нуждаясь в зрении. Но хороший слух иногда был и помехой. Охотники не любят громких звуков - они больно сжимают голову, словно тисками и дезориентируют в пространстве. А это не играет на руку, когда ты рыщешь в поисках добычи. Желудок отозвался острым уколом и я, чуть взвыв от боли, которая сбила меня с бега, споткнулся об мокрый корень и мордой проехался по сырой земле, набирая полный рот мелкого сора и жесткой травы. Шатаясь от внезапно прилившей слабости, я приподнялся и сел, усиленно отплевываясь. Закончив это дело, я впал в некое уныние. Зомби не могут испытывать эмоции, скажите вы. Еще как можем. Но только те, кто заразились сравнительно недавно, в течении дней пяти или шести. А потом мозг начинает разлагаться, и вместе с ним исчезают воспоминания о былой жизни. А какая была моя жизнь? Помнил ее отрывками, да и те были мутны и неясны, как мой взгляд в пустоту между высокими деревьями. Капли противного моросящего дождя падали на мой подбородок и нос, не скрытые тканью капюшона и медленно стекали по синим, изорванными клыками губам. Я облизнулся, убирая холодные частицы воды и судорожно вдохнул ртом воздух, который приятно щекотал носоглотку. Хотелось есть. Я продолжил свой путь, изредка замедляя бег и прислушиваясь. Но не было слышно ничего, кроме шелеста полусгнивших листьев под моими ногами лапами и тихого потрескивания влажных сучьев деревьев. Словно все вокруг вымерло. Хотя о чем я говорю, так оно и было. Вскоре мрачная чаща расступилась и моему полуслепому взору предстали руины какого-то здания. Вероятно, в то время, когда еще не было никаких Зараженных, тут был завод. Остановившись и прислушавшись, я услышал тихий протяжный плач. Неужели кто-то живой? Собрав последние силы, я припустил к полуразвалившемуся зданию, не обращая внимания на хлеставшую по моему лицу морде длинную траву. По пути я шумно втягивал ноздрями сырой воздух, стремясь уловить те самые сладостные нотки запаха человека, а не гнилой плоти, которой так отвратительно разило от Зараженных и, наверное, меня. Но я ничего не чувствовал. Плач все усиливался, что неприятно сказывалось на мне. Звук заставлял меня отбежать подальше, чтобы не чувствовать головной боли, вызванной им. Но я был обязан проверить, что или кто издает такой отвратительный вой. Ведь еще немного времени без еды, и меня найдут прямо здесь, в мокрой траве, скрюченным и сдохшим от голода. Наконец почти достиг руин. Еще раз втянув воздух, я не почувствовал Выжившего. Разочарование накрыло меня жаркой волной, уступая место бессильной ярости. Сегодня я опять останусь голодным. Стремясь разделаться с объектом истошного воя, я вбежал в здание. Двигался бесшумно, лишь тихий цокот отросших когтей об холодный бетон слышался в воздухе. Миновав несколько больших обломков арматуры, я остановился, пытаясь различить в сумерках плачущее создание, из-за которого я потратил силы в слабой надежде подкрепить их. Кто бы это ни был, он сегодня умрет.