Один шанс

Чарльз прикрывает глаза рукой от слепящего света и концентрируется на своем даре. Точнее, на ледяном блоке, который препятствует его использованию. Он знает, что может не торопиться: через несколько часов блок постепенно исчезнет, словно растает, вместе с ним пройдет и светобоязнь, и спутанность сознания, только физическая слабость останется надолго, почти на сутки. Но им двигает даже не дискомфорт от отсутствия чувства, равного любому из привычных пяти. Просто… быть подопытной крысой на проверку оказывается чертовски унизительно, прав был Эрик. А уж подопытной крысой Шоу – тем более. Жаль, что свет в его камере, больше похожей на больничную палату, никогда не гаснет. Рука, закрывающая глаза, быстро затекает, лежать на животе лицом в подушку неудобно, а накрываться с головой – душно. Чарльз подталкивает под локоть скомканное одеяло, пока сознание скользит над ледяной поверхностью. Его дар скрыт под ней, скован, как мощный поток, но Чарльз упрямо ищет брешь: хоть полынью, хоть трещину, – он должен научиться возвращать его, несмотря ни на что. Здесь, в лишенной времени комнате, телепатия ему не нужна, но если они зачем-то лишают его дара, значит, он должен бороться. Доказать хотя бы себе, что он не просто экземпляр для опытов, которые Шоу не рискнул ставить на Эмме. Еще он думает: Эрик бы меня понял сейчас. Уже почти неделю из трех месяцев, проведенных здесь, его день начинается с того, что он приходит в себя с больной головой, резью в глазах и новым следом на плече от укола, которого он не помнит. И каждый раз вместо того, чтобы терпеливо дожидаться возвращения способностей, Чарльз пытается научиться вызывать свою силу раньше, просто вопреки. Когда ему однажды удается найти изъян на самом краю ледяного блока, он страшно горд собой, хотя его дар, пробивающийся сквозь него, слаб и больше похож на ручей. Но Чарльз думает: Эрик бы мной гордился. И пусть на самом деле Эрик никогда не узнает о его скромной победе, Чарльзу привычно думать о том, что бы он сказал, если бы был рядом. Ему и так иногда кажется, что здесь, в глухой камере, наедине со своими мыслями он близок к сумасшествию. *** Когда Чарльз, очнувшись, видит Эрика, на секунду ему кажется, что это сон. Но глаза уже привычно болят, мысли путаются, и он знает, что если посмотрит на плечо, обнаружит очередной след от укола – реальнее некуда. - Эрик? – растерянно спрашивает он. – Как ты здесь оказался? Это все неважно, конечно, главное, что Эрик здесь, он и надеяться не смел. - Вошел, - улыбается Эрик. – Через дверь. Чарльз улыбается в ответ и поспешно поднимается с кровати, держась за спинку, потому что голова тут же начинает кружиться, и эта слабость так некстати сейчас, когда Эрик все-таки пришел за ним. - Но охрана… Ты убил их? А Шоу? С размаху наткнувшись на холодный и оценивающий взгляд Эрика, Чарльз вдруг теряется, а в животе начинает скапливаться беспокойство, холодное и тягучее. - Нет. Я не убивал, - Эрик смотрит с веселым удивлением, как будто Чарльз пошутил. – Зачем? На Эрике шлем, и мысли не прочитать: Чарльз тянется к нему своим слабым даром, и ощущает алмазную твердость этой преграды. В какой-то миг ускользающая реальность обретает плотность, резкость, и у нее глаза Эрика – стальные и жестокие. Одновременно мысли Чарльза обретают ясность, и он вдруг все понимает, разом и болезненно, но в это же невозможно поверить… - Эрик. Ты с ним. Как? - Скажем так, - об улыбку Эрика, кажется, можно порезаться. - Я понял, что ошибался. Сердце быстро и часто колотится в горле, и Чарльз чувствует только металл спинки кровати. Он по-прежнему цепляется за нее, как будто это единственная надежная вещь в мире, который, похоже, решил уйти из-под ног. - Но почему с ним? – голосу Чарльза не хватает твердости, но он старался, действительно старался спросить это спокойно. - А по-твоему, я должен быть с тобой? – Эрик демонстративно изображает удивление. Причем тут я, думает Чарльз. Да с кем угодно, только не с ним. Сознание плывет, и все происходящее вдруг начинает казаться довольно нелепым и даже каким-то… абстрактным. Эрик, словно наклеенная аппликация поверх светящихся стен, выглядит здесь совершенно неуместным и нереальным. Чужим. И поза его, и выражение лица – всё чужое, от этого становится жутко. - Эрик, я не узнаю тебя… - Чарльз уверен, что не собирался говорить это вслух. - Не узнаешь? – уголки губ Эрика приподнимаются в жесткой усмешке. – А почему ты вообще решил, что знаешь меня? Я, например, всегда считал тебя самоуверенным наглым выскочкой, любителем копаться в чужих мозгах, лезть в чужую жизнь и принимать решения за других. И всегда мечтал преподать тебе урок. Вот кого Эрик напоминает ему: Шоу. Чарльз вспоминает, что он сказал тогда: «мой творец», «согласен с каждым твоим словом», «мы – будущее». Но… - Ты мечтал – убить Шоу, - медленно произносит Чарльз, заставляя себя не отводить взгляд. – Отомстить ему за свою мать. А не становиться его… цепным псом. - Ну а теперь я мечтаю отомстить тебе, - так же раздельно говорит Эрик. – Знаешь, почему? Конечно знаешь. Потому что ты не дал убить Шоу, когда у тебя был шанс. Поэтому он жив. Поэтому ты здесь. - Я сделал все, что мог… для тебя. Эрик, ты же знаешь… Он не мог сделать для него больше. Была боль, и чернота, а потом колени Эрика под головой, и его отчаянное: «Чарльз, он ушел», но его руки бережно держали голову Чарльза, а на лице была тревога – за него. Почему он сейчас говорит все это? - Как мило! – ядовито восклицает Эрик, неприятно осклабившись. – Тогда то, что я сейчас сделаю, считай моей благодарностью. Ибо я глубоко благодарен тебе за все, что ты сделал для Шоу. Особенно за то, что ты помешал его планам и лишил почти всей команды. Эрик уже откровенно скалится, и Чарльз чувствует, что в его словах есть какой-то иной смысл, но никак не получается сосредоточиться и понять, какой. Эрик подходит вплотную, по-хозяйски обнимает его за талию, грубо и откровенно лапает, как, наверное, лапают шлюх. Чарльз оторопело застывает, потом отшатывается зло и растерянно. - Прекрати! Да что с тобой такое? Реальность то размывается, то обретает мучительную резкость, пальцы немеют, а все посторонние эмоции тонут в глубоком удивлении от происходящего, даже для гнева места не остается. Эрик с любопытством смотрит на него – рассматривает – чуть наклонив голову, и словно прислушиваясь к чему-то. Удивленно приподнимает брови и качает головой. - Ты слишком много болтаешь. И слишком много думаешь. В этом твоя ошибка, - назидательно произносит он. – Хочешь меня ударить сейчас, да? Но тебе меня жаль. И ты прикидываешь, как бы это так сделать, чтобы заставить меня одуматься, но не слишком навредить, - он тихо смеется. – Чарльз, Чарльз, ты еще глупее, чем я представлял. Эрик делает к нему шаг, небрежно, с какой-то нечеловеческой силой, бьет кулаком в живот и за шиворот, как щенка, швыряет через полкамеры. Всем телом ударившись о стену, Чарльз падает на пол, корчится в рвотном спазме. С трудом у него получается встать на четвереньки, но чтобы подняться на ноги, нужно разогнуться, а это выше его сил. Он кашляет, пытается вдохнуть, но легкие, кажется, смялись в комок вместе с внутренностями, и он беспомощно хватает ртом воздух, а с разбитых губ на пол тянется кислая, розовая от крови слюна, растекается по ровным швам плитки. Эрик опускается на пол позади него, дергает ближе к себе, быстро и по-будничному неотвратимо сдергивает с него штаны, раздвигает коленом ноги. - Вот так, - удовлетворенно говорит он. – Надо действовать, а не болтать. И никого никогда не жалеть. И Эрик не жалеет его, ничуть. В глазах темнеет от боли и унижения, а ладони скользят по мокрому полу, и все это так долго, что ему кажется, он не выдержит… *** Чарльз переворачивается на спину и со стоном зажмуривается – смотреть на свет больно до слез. Он прикрывает глаза ладонью и с трудом поднимается, держась за стену. Нужно осмотреть себя и попытаться привести в порядок. Чувство стыда приходит крайне несвоевременно, издевательски напоминая все его нелепые попытки сопротивляться и жалкие просьбы остановиться. Как будто он не знает Эрика! Хотя этого, пожалуй, не знает… Руки дрожат, какая неприятность. И голова раскалывается. И тошнит. То ли от удара в живот, то ли это нервное. Может и нервное, но живот все-таки тоже больно, очень. Чарльз тяжело сглатывает горечь, осторожно неглубоко дышит и старается сосредоточиться на простых действиях. Выпутаться из штанов, которые и так болтаются на щиколотках. Взять со спинки кровати полотенце. Дойти до умывальника. В зеркале он встречается с собой взглядом и криво усмехается. Вид что надо: разбитые губы, зрачки во всю радужку, лопнувшие под глазами и на веках сосуды… и хорошо еще, что зеркало не во весь рост. А ведь еще пару часов назад он был уверен, что наперед знает, чем закончится этот день, и даже мечтал о разнообразии. Чарльз делает несколько глотков воды из-под крана. Тщательно смывает с себя собственную кровь и чужую сперму. Он так и думает про себя: чужую. Назвать имя означает принять то, что случилось, а он сейчас не готов. У него очень, очень много дел. Может, позже… Когда он не будет так занят. Он возвращается за штанами и медленно одевается. Долго полощет под краном грязное полотенце, прикладывает его, мокрое и холодное, к животу. Ложится на кровать и притягивает колени к груди. Всё, действия закончились, да и сил не осталось. Жаль. Мысли толкутся, мечутся растерянно, мешают друг другу, а вопросов слишком много. Они начинаются на «Как? Почему? Зачем?» и конечно же они очень важные, но здесь, под ярким препарирующим светом, выглядят беспомощно, особенно жалобное «За что?». Чарльзу совсем не хочется на них отвечать. Отчего-то вспоминается микроскоп, который был у него в детстве. Он ловил насекомых и живыми фиксировал между приборными стеклами, чтобы рассмотреть получше, решая: отпустить или насадить на булавку и добавить в свою коллекцию. А однажды не рассчитал силу, и в микроскопе увидел раздавленного жука, еще живого, лежащего в лужице из собственных внутренностей. Сейчас он чувствует себя таким жуком, стиснутым стеклами под любопытным оком микроскопа. Да и толку от него, как от жука. Можно сколько угодно жужжать и биться Эрику о шлем, пока он его не поймает и не насадит на… От нелепости ассоциации Чарльза начинает душить смех. Он смеется, смеется, закрывает лицо руками, болезненно давится сухими рыданиями. Сжав зубами угол подушки, он заставляет себя дышать через нос, считает про себя секунды на вдох, потом на выдох, и так до тех пор, пока не удается прекратить истерику. Успокоительное, пожалуйста, думает он. И обезболивающее. А еще ключ от камеры и такси до дома. Премного благодарен. Да хотя бы свет выключить... Чарльз то прячет лицо в сгиб локтя, то просто закрывает глаза ладонями, и ему кажется, что если бы не свет, он бы обязательно заснул, даже несмотря на боль, ведь он устал… так устал. И только смирившись, что уснуть не получится, Чарльз засыпает. Он спит тяжело, проваливается в сон как в бред. *** Во сне Эрик приходит за ним, без шлема, и они вместе уходят отсюда, вместе возвращаются домой, а там их ждут Рейвен, и Хэнк, и Шон с Алексом, и это – настоящее, а больше ничего не было, не было… *** - Чарльз, прости меня, прости, - Эрик падает перед ним на колени, заглядывает в глаза. – Прости, я не хотел причинять тебе боль, это они… они заставили меня, Эмма телепат, ты же знаешь. С прошлого посещения Эрика прошло несколько дней боли и лихорадки, но за это время Чарльз почти научился обращаться к своей силе, несмотря на сковавший ее лед. Настораживает то, что сегодня его дар, как и в прошлый раз, бессильно скользит по преграде шлема, режется о тысячи алмазных граней, хотя Эрик выглядит искренним. - Сними шлем, Эрик, – просит Чарльз. – Я не могу… не могу так разговаривать. - Но Эмма… она почувствует и снова возьмет контроль, пойми. Неужели ты не веришь мне? Думаешь, я по своей воле мог сделать такое? Я бы никогда не поступил так с тобой… Ненавижу себя каждую минуту за то, что мне пришлось сделать. Что-то не так, ведь и тогда Эрик был в шлеме… Но наверное всему можно найти объяснение, если бы так не кружилась голова, да и какая разница, если сейчас Эрик ласково берет Чарльза за руки, и смотрит так отчаянно, что Чарльз верит, не может не верить. Он неловко опускается на колени рядом с Эриком, позволяет обнять себя, закрывая глаза от слишком яркого света. - Эрик, господи… - у него срывается голос. - Тебе больно? – спрашивает Эрик, осторожно гладит по спине. - Нет, нет… – поспешно отвечает Чарльз, - все нормально, ничего страшного. - Ты простишь меня? – умоляюще шепчет Эрик. – Простишь, Чарльз? - Конечно, - он обнимает Эрика, стараясь не обращать внимания на металлический холод и острые края шлема. Спина Эрика вздрагивает раз, другой, он сдавленно всхлипывает Чарльзу в плечо. Чарльз обнимает его крепче, прижимает к себе: - Ну ты что? Все нормально, я… все хорошо. И тут Эрик хихикает. Звук настолько жуткий и нереальный, что Чарльз цепенеет, онемение ледяной волной поднимается от кончиков пальцев до горла, и он замирает, как в кошмаре, даже дышать не может. Он все еще обнимает Эрика, а тот уже откровенно смеется, мелко и беззвучно, быстро отстраняется и жадно вглядывается в лицо Чарльза: - Ох, малыш, видел бы ты себя сейчас! Это… это потрясающе, ты похож на побитого щенка! - он пошло, кончиком языка облизывает губы, добавляет хрипло: - Я теперь буду чувствовать себя извращенцем, грязным любителем животных. И все из-за тебя. Ты должен мне еще и за это. Чарльзу наконец удается сделать вдох. И выдох: - Ты сам – животное. Чарльз коротко и резко бьет Эрика под дых, но это все равно что ударить по стенке. Эрик с легкостью перехватывает его руку, и даже не бьет в ответ, только до хруста выворачивает кисть и толкает Чарльза лицом в пол. - Какая же ты мразь, - стонет Чарльз сквозь зубы. - Ты и скулишь, как щенок, - усмехается Эрик, едва не выкручивая его руку из сустава. Когда он вламывается в тело Чарльза, это так больно, что он почти перестает ощущать другую боль, от которой невыносимо рвется в груди. *** Со второй попытки удается перевернуться на бок, с третьей – встать на ноги. Мутит страшно, но дар снова подчиняется ему – значит, прошло уже много времени, и блок успел исчезнуть. Хотя что толку от его умения преодолевать преграду, если он не может справиться с Эриком? Какой смысл вообще что-то делать? Отлично, говорит себе Чарльз, самое время предаться депрессии. Тело бьет дрожь, и Чарльзу приходится с силой сжимать зубы, чтобы не стучали. Стресс и интоксикация. И воспаление наверняка. Неужели Эрик боится, что не справится с ним без этой своей отравы? Чертов трус. Места уколов болят так, что дотронуться нельзя, а во рту горько от слюны с химическим привкусом. Эта дрянь, думает Чарльз, уничтожит меня раньше, чем Эрик. Эрик, Эрик… слишком много Эрика. Невыносимо много. Внутри все горит, но серьезных повреждений, кажется, нет. Чарльз заставляет себя вымыться, ложится на кровать, привычно прижимает к груди колени и осторожно баюкает правую руку, которую простреливает болью от пальцев до лопатки. От навалившейся слабости тяжело дышать, мысли путаются, и ему мерещится хруст хитиновой оболочки под стеклом микроскопа. На этот раз сил не думать об Эрике у Чарльза нет, и он больше не сопротивляется мыслям о нем. Он не может понять, как Эрик, которого он знал, предал всё, во что верил. Как он, прямой, честный и бескомпромиссный, превратился в это лживое развратное существо, одержимое жаждой насилия. Что сделали с ним, чтобы так искалечить? Ведь еще недавно он видел его, даже мысли читал… Не было в нем этого чуждого безумия, этой извращенной жестокости… или он, Чарльз, действительно наивный глупец, не сумевший увидеть того, что видеть не хотел. Эта боль совсем непохожа на ту, которую испытывает тело. Она заполняет, выламывает изнутри, так что хочется закричать, заметаться по постели, чтобы хоть немного стало легче. Но Чарльз понимает, что легче не станет. Он спокойно лежит и размеренно дышит, хотя от усилий оставаться неподвижным ноют мышцы. И он позволяет им прийти: мучительным мыслям и воспоминаниям, и несбывшимся мечтам – он и не знал, что их у него так много – только надеясь, что когда они закончатся, когда устанут говорить с ним на разные голоса, он сумеет забыться. *** Во сне солнечный свет бьет в распахнутое окно, осенний воздух прохладный и терпкий. Губы Эрика, сухие и тонкие, пахнут кофе, и он не обнимает Чарльза в ответ, но ласково кладет ладони на плечи, а потом отвечает на поцелуй, осторожно гладит волосы на затылке… *** Голова тяжелая и словно набита ледяным крошевом. Ничего не получается сегодня: дар ускользает под лед, вытекает сквозь пальцы, оставляя в ладонях лишь несколько капель, выдохшихся и безвкусных, как виски, смешанный с талой водой. Но Эрик по-прежнему в шлеме, и какая в сущности разница, может Чарльз пользоваться своими способностями или нет. - Это все ты, Чарльз, – говорит Эрик надломленно. – Ты сводишь меня с ума… Но он сам выглядит сумасшедшим, одержимый безумец, с отчаянием взирающий на предмет своего вожделения. Силуэт Эрика то расплывается, то обретает четкость, пульсирует в ритме дыхания, и у Чарльза в который раз возникает чувство, что ему снится кошмар. Только боль реальна. И страх. То, во что Шоу превратил Эрика, поистине чудовищно… - Пошел вон, - отчетливо говорит он. Конечно Чарльз не надеется, что Эрик уйдет по его слову, но хочется как-то продемонстрировать, что он думает об этом спектакле. Он сидит, сжав в кулаки руки, чтобы Эрик не заметил, как они дрожат от слабости. - Чарльз, Чарльз, - хрипло и бессвязно бормочет Эрик, протягивая к нему руку, и словно не смея прикоснуться. - Я не могу, просто не могу с собой справиться, я так хочу тебя, каждую секунду, с тех пор как увидел, всегда, Чарльз… Я не хотел причинять тебе боль, но это ты, ты сам заставил меня, я не хотел… - Заставил тебя? – пораженно выдыхает Чарльз, даже понимая, что покупается на провокацию. - Да, заставил! – яростно восклицает Эрик, но тут же угасает: – Ты не хотел меня, оттолкнул, даже не подумал, как мне больно… ведь ты единственный, кто мне нужен, у меня больше никого нет, - он преодолевает разделяющее их расстояние, робко касается колена Чарльза. – Позволь мне. Позволь, пожалуйста, только позволь… - его шепот становится еле слышным, умоляющим. – Позволь остаться здесь, с тобой. Любить тебя… - Ты отвратительный больной ублюдок, - шепчет Чарльз, с ужасом понимая, что тело не подчиняется ему. - Я люблю тебя, - Эрик склоняется так близко, что Чарльз чувствует его дыхание на щеке. Ладонь Эрика ласкает его через одежду, но он чувствует только липкий тошнотворный ужас, от которого не может пошевелиться. Медленно, как во сне, Чарльз поворачивает голову и смотрит в лицо Эрика, наполовину скрытое шлемом: он улыбается, но лицо похоже на резиновую маску, из прорезей глаз которой смотрит кто-то чужой и жестокий. Это всего на миг, а потом оцепенение проходит, и Чарльз вскидывает руки, чтобы сорвать с Эрика шлем, но тот без труда уклоняется, со смехом подается назад. Чарльз пытается хотя бы пнуть его в пах, но Эрик легко ловит его за щиколотку и дергает на себя с такой силой, словно в нем веса не больше, чем в подушке. Проехавшись по кровати, Чарльз с размаха падает на правое плечо. Ему даже не успевает стать стыдно за собственный вопль, потому что от удара виском об пол он едва не теряет сознание. А Эрик швыряет его обратно на кровать и с каким-то мстительным удовольствием разрывает на нем одежду. - Чарльз, Чарльз, ты разбил мне сердце! - глумливо говорит он. – Как ты можешь быть таким жестоким с тем, кто любит тебя?.. Он говорит что-то еще, тягучее и ласковое, приторное до тошноты, а его жесткие пальцы причиняют боль легко и умело. Эрик склоняется совсем близко, разглядывает Чарльза с холодным любопытством, и наверное это от боли ему вновь кажется, что черты его лица плывут и превращаются в чьи-то другие, смутно знакомые, но вспомнить чьи – не удается. Чарльз инстинктивно хочет отстраниться, ударить, но нечеловечески сильные руки сжимают горло, не давая дышать, и он чувствует только нарастающую слабость и режущую боль… а терять сознание оказывается совсем не страшно. Страшнее – не потерять. *** Когда Чарльз пробует сосчитать следы уколов на плече, у него не получается. Точнее, получается какая-то ерунда… Он не помнит такого количества дней, хотя уверен, что считал. Ему становится страшно, что же еще он забыл. С другой стороны, это же замечательно. Вот бы забыть и все остальное, связанное с Эриком, все эти его явления в шлеме, чуждые, словно украденные у кого-то другого, ухмылки, взгляды и прикосновения, ложь и жестокость. Забыть Эрика вообще. Одежда бесформенной кучей тряпья валяется на полу. Это уже просто нельзя носить, и Чарльз вытирается тем, что недавно было его рубашкой. Почему-то ему все еще важно чувствовать себя хотя бы относительно чистым. Так же как бриться и чистить зубы – простые действия, превратившиеся в ритуал и обретшие какой-то иной смысл, никак не связанный с гигиеной или желанием выглядеть привлекательно. Что касается привлекательности… Он с трудом узнает себя в зеркале. Может, однажды и Эрик его не узнает? Было бы неплохо… и, кстати, справедливо. Он-то Эрика больше не узнает. Так и не одевшись, Чарльз ложится, кое-как натягивает на себя одеяло. В темноте, за закрытыми ладонью глазами, с обреченной откровенностью он признается себе: а ведь я любил его. Того, прежнего Эрика, которого думал, что знал. Как страшно исполнилось самое сокровенное, как невыносимо горько. С этим признанием что-то обрывается окончательно. И с каким-то отстраненным удивлением Чарльз понимает, что не чувствует ни злости, ни обиды на Эрика. Даже боль при мыслях о нем притупилась. Словно… да, словно он вспоминает о мертвом. Если Эрик и был когда-то таким, каким Чарльз видел его, то теперь Шоу разрушил его до основания. Эрика больше нет. *** Сон больше не приносит утешения, но на границе между сном и явью приходит мысль, чуждая и уродливая, как глубоководная рыба, извлеченная из чернильной ледяной тьмы. Мысль о том, что скоро он умрет здесь, в этой камере, если не справится с Эриком. Это очень важно – справиться с Эриком. Чарльз пытается поймать ее, рассмотреть и осознать, но она исчезает, оставив скользкий ядовитый след. *** - Чарльз, Чарльз, - Эрик зовет его и, кажется, трясет за плечо. – Проснись. Обойдется. Чарльз не хочет ни просыпаться по его требованию, ни отвечать. - Что с тобой? – в голосе Эрика тревога, и Чарльз чувствует толчок злости, которая душной волной поднимается к самому горлу. - Заткнись, - цедит он сквозь зубы. – Отстань. Иди к черту. Конечно же, Эрик никуда не идет. Он разворачивает его к себе, берет лицо в ладони, не дает отвернуться. - Посмотри на меня, эй, – тихо просит он. – Как ты? Чарльз все-таки смотрит, морщится от света. Мы это уже проходили: забота, растерянность, только раскаяния не хватает. Из нового – радость, причину которой Чарльз не понимает, и что-то отчаянное в том, как ищуще и жадно Эрик вглядывается в его лицо, как будто давным-давно не видел. От ярости у Чарльза перехватывает дыхание. Два дня. Из тех, что он помнит, – всего два дня. Не так уж много, чтобы так пялиться на него. Эрик ласково проводит ладонью по его волосам, и Чарльз отшатывается. - Ну что за цирк? - спрашивает он почти ласково. – Тебе же плевать, в порядке я или нет. И не хочу я на тебя смотреть, насмотрелся – тошнит уже. Он ждет удара, старается не сжиматься в ожидании боли, но Эрик только откидывает одеяло, и под его взглядом Чарльз чувствует себя голым и жалким – похожим на побитого щенка – но смотрит на него, хочется думать, что с вызовом. А Эрик стремительно бледнеет, идет какими-то пятнами. - Сволочи… - сдавленно выдыхает он. Ну конечно. Опять виноват кто-то другой. Чарльз зло смеется, но Эрик хватает его за плечи, встряхивает вроде несильно, но все равно начинает ломить виски. - Кто это сделал? Я очень устал, думает Чарльз. Лихорадочное веселье исчезает, сменяется слабостью. Я больше не могу, думает он, я не выдержу. Нужно как-то заканчивать со всем этим… - Да ты и сделал, - устало отвечает он. – Забыл что ли? Так давай, сделай еще, хватит уже комедию ломать. Он приглашающе разводит согнутые в коленях ноги и стискивает зубы, собираясь с силами. У него их не слишком много, и он рассчитывает на удачу: если Эрик решит, что он сдался, если потеряет бдительность, можно снова попробовать снять с него этот проклятый шлем. Если же нет, Чарльз надеется быстро потерять сознание, когда он… в общем, от боли. - Сдурел? – Эрик выглядит ошарашенным, как будто Чарльз его ударил. – Это же я… Не узнаешь? - Не узнаю, - кривится Чарльз. – Эрик, не ты ли мне говорил, что я тебя даже не знал, чтобы узнавать? Ему бы промолчать, коли решил изображать покорность, но уж больно хорошо выражение лица Эрика. А потом он с удивлением видит, как Эрик торопливо и неловко стаскивает с головы шлем, роняет на кровать, берет Чарльза за руку и заставляет поднести пальцы к виску. - Читай, – выдыхает он хрипло. – Давай, Чарльз. Слишком легко! Наверняка это снова какой-то подвох, ловушка, но внутри едко вспыхивает злая радость. Неважно, что задумал Эрик, важно то, что он, Чарльз, все-таки научился этому: призывать свой дар, несмотря на блок, который сегодня слаб как никогда. Его сила потоком врывается в чужое сознание, словно выбивая приоткрытую дверь, разрушая, захватывая и подчиняя. Эрик болезненно вскрикивает, слишком поздно осознав свою ошибку. Никакого сопротивления, власть сделать все что угодно… «Ты должен справиться с Эриком, чтобы выйти отсюда», – над уродливой рыбьей мордой алмазным светом поблескивает фонарик-приманка. Она тоже ждала этого момента, прячась подо льдом, и на этот раз Чарльз готов согласиться с ней, несмотря на ее чужеродность. – «Уничтожить его, как он бы уничтожил тебя. И еще многих, многих после тебя». «Я сейчас», - говорит он. – «Подожди немного». Решение принято, и действия очевидны, но Чарльз медлит, едва сдерживая силу. Может, он отвратительный ученик и не усвоил тот первый урок – никого никогда не жалеть – который Эрик так старательно ему объяснял. А может все дело в том последнем признании, что он себе сделал. Но прежде чем очистить и выжечь больную память Эрика, Чарльз все-таки хочет найти ответ на единственный вопрос, который все еще мучает его: как Эрик оказался на стороне Шоу и потерял себя. Он разворачивает перед собой картину месяцев, прошедших после их расставания, ворошит воспоминания, словно гнездо с ядовитыми змеями, со смесью нетерпения и отвращения ищет тот момент, когда произошла эта жуткая трансформация… Вот серые стены не то дома, не то бункера, словно пропитанные яростью и обидой того, чьими глазами он их видит. Синяя кожа и желтые глаза Рейвен – Мистик – в которых восхищение мешается с решительностью и готовностью на что угодно ради того, на кого она смотрит. Полутьма баров и клубов, тайные встречи и договоренности, от которых остается лишь разочарование. Планы и стратегии, надежды на будущее – все это Чарльз отбрасывает, словно мусор. Больше они тебе не понадобятся… И прости, сестра, я не верну его прежним. Дальше, дальше… Его собственный особняк в Вестчестере, пустой и разоренный. Когда он успел таким стать? Неужели за то время, что он провел здесь? Нет, это просто так кажется тому, кто на него смотрит, ведь в его прежних воспоминаниях замок был полон жизни и света. Почему же ты не вернулся раньше, если он был так дорог тебе? Теперь слишком поздно… для всех. Чужая память разворачивается серой лентой дорог, тянется телефонными проводами, меняется как образ Рейвен, стягивается пружиной тоски и тревоги… о ком? Чарльз растерянно видит собственное лицо в воспоминаниях, такое, как когда-то: глаза смеются и щурятся от бликов солнечного света, переносица морщится, а губы яркие, словно искусанные, и хочется их поцеловать… тому, чьими глазами он смотрит. Но ты же сам уничтожил все, в своем безумии… Снова дороги, и бесплодная земля среди скал, скрывающая под собой металл: перекрытия и стены, и двери, которые открыть так легко тому, кто пришел сюда. Стремительный бег по гулким коридорам, люди с оружием, гнев и жажда мести, а под этим – все та же тревога, и он ищет не только своего врага. Но первым он находит Шоу, и Чарльз видит удивление на его лице, а потом все смывает волной багровой ярости. Значит, ты все-таки осуществил свою месть? - …пришел слишком рано, - говорит Эмма. – Как жаль, мы готовили тебе сюрприз. Не успели… Она выглядит лишь слегка огорченной и совершенно спокойной, но определенно она умирает. Ее взгляд обращен не на убийцу, а лишь на уродливо распятое тело Шоу, в ее глазах спокойная готовность последовать за ним, и этим она противоестественно напоминает Рейвен. Чарльз надеется, что никогда не увидит Рейвен в таком состоянии. А потом он понимает… …что эти события произошли только что. …что в воспоминаниях Эрика нет ничего из того, что случилось с Чарльзом здесь. …и что сюрприз для Эрика, о котором с таким сожалением говорила Эмма, это он сам. Точнее то, во что он должен был превратиться: орудие мести, переполненное страхом и ненавистью. Чем уже почти стал, едва не выполнив свое изощренное предназначение, пусть и после смерти своего создателя. «Мой творец», - отчетливо звучит в голове голос Эрика из воспоминаний. Чарльз повторяет эти слова, глядя в мертвое лицо Шоу глазами Эрика. Алмазный фонарик-приманка мигает в последний раз, прежде чем растаять, став просто каплей воды. «Той, что послала тебя, больше нет», - говорит Чарльз. – «Я глупец, мне следовало догадаться…». Он уходит, поспешно отступает, вытягивает свою силу из разума Эрика, тщательно восстанавливает все, что успел разрушить, когда не заботился об осторожности. Еще он забирает боль, которую причинил своим вторжением, хотя у него и мелькает мысль оставить немного – для профилактики. - Идиот, – сдавленно говорит он. – Ты же все понял, зачем подставился? Жить надоело? - Я не рисковал, - хмыкает Эрик, - ты и Шоу дал бы шанс. Но он все еще бледен и держится за голову, не веря, что боль исчезла. - Что б ты понимал, - бормочет Чарльз. – Ты, самоуверенный… - голос все-таки подводит, и он осекается. - Видел бы ты свое лицо, - неожиданно криво усмехается Эрик. - Тут что угодно сделаешь… Давай выбираться. Встать сможешь? Откуда ему знать, сможет он или нет? Чарльз садится, морщась от боли и беспомощно прикрываясь одеялом, и Эрик – господи, неужели все-таки Эрик? – осторожно помогает ему подняться, обнимая за плечи. Такое простое действие, но слишком много сил ушло на чтение мыслей, и адреналин не справляется с болью и слабостью. Оглушающей волной накатывает паника, Чарльз потеет, задыхается и боится повернуть голову и посмотреть на Эрика. Ему кажется, что сейчас он снова увидит маску с пустыми глазами, что тот снова рассмеется ему в лицо, потому что он такой наивный доверчивый дурак, что все повторится… Но происходит совсем другое. Повинуясь движению руки Эрика, металлический каркас кровати бесшумно складывается, теряет форму, блестящими лентами вытекает из-под матраса и вороха грязного белья и устремляется к их ногам. Чарльз зачарованно смотрит, как серебристые ручейки послушно сливаются, образуя идеально круглое озерцо, его поверхность идет стремительной рябью, застывает – и вот это уже ровная и жесткая металлическая платформа, парящая на высоте нескольких сантиметров от пола. И Чарльз вспоминает, что до этого Эрик – тот Эрик – ни разу при нем не использовал свои способности. *** Снова накрывает Чарльза уже в машине, спустя несколько часов после того, как они проехали заправку, где он притворялся спящим, пряча лицо, чтобы не привлекать внимание своим видом. Из пустой закусочной бодро играло радио, рабочий заправлял машину и от скуки не переставая болтал с Эриком, не смущаясь его односложными ответами. Что-то о погоде, о бейсболе… И все это время Чарльз чувствовал себя застрявшим где-то на половине пути. Позади – слепящий ровный свет, белые стены и высохшие мазки крови на полу, грязная постель, боль и давящее бессилие. Впереди – обычный мир, отчего-то лишившийся цвета, вкуса и запаха, онемевшее от обезболивающих тело и глубокая растерянность. Эрик ждет его в начале и в конце, словно существует в обоих мирах, и от этого кажется нереальным и он сам, и все происходящее. Некоторое время Чарльз еще держится, встряхивается, часто моргает, но понемногу все-таки сползает назад: воспоминания намного острее и реальнее утратившего смысл настоящего, бесцветными пятнами размазанного по стеклам – вот-вот окончательно растворится, и он очнется в камере, по-прежнему скорчившись на кровати. Он часто и сухо сглатывает подступающую тошноту, хочет опустить стекло, но не может вспомнить как это сделать, и беспорядочно шарит ладонью по двери. - Останови, - отчаянно просит он Эрика. – Останови. Машина резко выворачивает на обочину, останавливается, содрогнувшись всем корпусом – похоже, Эрик даже тормоза не использовал. Чарльз распахивает дверь и свешивается наружу. Перед глазами полосой тянется серая придорожная грязь, застывшая бугристой коркой и небрежно присыпанная снежной крупой, промозглый воздух царапает щеки – мир все такой же бесцветный и бессмысленный, в нем не за что уцепиться. Не за что удержаться. Спазм почему-то скручивает не желудок, а тело: мышцы плеч и живота, горло и кисти рук. Чарльз глухо стонет, скалясь и мотая головой, но даже слезы, от которых стало бы легче, не приходят. Теплые руки осторожно обхватывают его, тянут обратно в салон, а дверь закрывается сама, настойчиво подталкивая, и Чарльз подчиняется. Это просто истерика, говорит он себе, это оттого, что не больно. Боль отвлекала, заставляла быть напряженным и собранным. Не позволяла чувствовать стыд. Страх. Беспомощность. Чарльз прижимается лбом к холодному стеклу, закрывает глаза и стискивает зубы, стараясь унять дрожь. Слишком много всего, с чем нужно справиться. Но Эрик мешает: тормошит, говорит что-то, прикасается. В конце концов, просто заставляет сесть прямо, отводит от лица упавшие волосы и сует в руки фляжку с водой. - Пей, - говорит Эрик. – Только медленно. Сейчас пройдет. Чарльз не верит, но послушно пьет, не открывая глаз; вода кислая на вкус и едва заметно пахнет лимонным соком. Первый раз он пил ее утром, это было после того, как они выбрались с базы, никого не встретив, потому что там не осталось живых. Эрик задержался внутри только для того, чтобы показать Чарльзу тела Шоу и Эммы: «Можешь не говорить, что тебе неприятно. Просто посмотри, и уходим». Чарльз посмотрел, и ничего не почувствовал. Еще Эрик сказал, что если бы не успел убить Шоу раньше, то сделал бы это сейчас – для него. А потом, когда они удалились на безопасное расстояние, Эрик просто протянул руку, и каменистая земля, скрывавшая последнее убежище Шоу, с утробным стоном провалилась, погребая под собой подземные этажи с лабораториями, складами, жилыми помещениями и всеми мертвецами. Там же оказалась похоронена и комната с белыми стенами. Даже в своем состоянии Чарльз думал, что это красиво и страшно, как и на Кубе, когда Эрик остановил ракеты, а потом одним движением руки послал их обратно. И еще он подумал, что если бы в этот раз Эрик не искал его, то он бы сейчас остался там, раздавленный рухнувшими перекрытиями, болью и отчаянием, таким близким к ненависти. Но Эрик искал. Несмотря на то, что на Кубе Чарльз не смог удержать для него разум Шоу. Как и на то, что Чарльз отказался пойти с ним, хотя он уступил, и ракеты взорвались в воздухе, не долетев до кораблей. Забирая фляжку, Эрик коротко и ободряюще сжимает его запястье. Чарльз наконец поднимает глаза и благодарно кивает. - Между прочим, - говорит Эрик серьезно, - я тебя не гнал, – и Чарльз не понимает, что Эрик имеет в виду, пока тот не касается пальцами виска, копируя его жест. И добавляет для верности: – Будь здесь. Я… настаиваю. С того единственного раза в камере Чарльз не читал его мысли, довольствуясь тем, что шлем лежит на заднем сиденье вместе с вещами. Он осторожно соединяет сознание Эрика со своим самой тонкой из связей. Она позволяет ощущать эмоции и поддерживать мысленный разговор, но легче Чарльзу становится прежде всего от того, что так он точно знает, кто рядом с ним. Хотя от определения «этот Эрик», которое он уже несколько раз про себя использовал, отдает чем-то нездоровым… Интересно, думает Чарльз, догадался ли Эрик об этом, или просто хотел таким способом поддержать и сказать «ты не один», как когда-то он сам сказал ему? Эрик заводит машину, на пустом шоссе разгоняется до максимальной скорости. Он спокоен и уверен, и это спокойствие передается Чарльзу. Он начинает проваливаться в сон. Прикрывает глаза и смотрит сквозь ресницы в окно на сизые сумерки, подернутые сеткой мелкого снега. Реальность снова теряет четкость очертаний, но на этот раз паника не наступает. «Долго еще?» - спрашивает Чарльз мысленно. «Не очень. За ночь доедем. Спи пока». За ночь – это до больницы. Но там нельзя задерживаться: база разрушена, и виновников будут искать. Им нужно будет уехать, как только врачи сделают все необходимое, а Эрик выспится и сможет снова сесть за руль. «А потом?» Он думает об отелях и переездах, о том, сколько времени Эрик будет сопровождать его. Что он попросит в обмен на спасение. Где и как они вновь расстанутся. «Домой», - просто отвечает Эрик, как само собой разумеющееся. Чарльз не успевает спросить, куда это – домой, как в мыслях Эрика возникает образ: особняк в Вестчестере, мощные стены, обласканные золотом на закате, приглушенный уютный свет в коридорах, пламя в камине… рыжая листва парка за широкими окнами, осеннее солнце и запах кофе… он, Чарльз, отставляет чашку, подходит близко-близко и легко касается губами губ Эрика, а тот не отстраняется, лишь растерянно и ласково кладет руки ему на плечи… Чарльз спит.