Добровольное сумасшествие

      По прошествии нескольких недель с его признания Кентин и сам понял, что Линн погорячилась с согласием, но эгоистично сделал вид, что не замечает её колебаний. Он продолжал ей улыбаться, нежно держать за руку, звать на свидания, посвятил ей всё своё время.       Вот только на сердце было всё паршивее. Линн с каждый его знаком внимания, казалось, отдаляется всё больше. Чувство, что он её принуждает, становилось сильнее с каждым днём, впиваясь острыми и ядовитыми клыками в его сердце. Почему так получилось? Линн старалась не показывать своих истинных чувств, искренне не понимая, от чего Кентин всё больше вызывает в ней отторжение, даже неприязнь. Она принимала все его знаки внимания, старалась вести себя подобающе, но ни намёка на любовь в её душе так и не зародилось. Смущённый румянец юноши вызывал в ней слабую зависть и непонимание — от чего он смущается? Каждое робкое касание их рук порождало лишь отстранённую улыбку. Сама она становилась всё менее чувствительной к нему. Все его ухаживания не порождали в ней даже слабого отклика: одна пустота и досада.       Она не может в него влюбиться. Зря обнадёжила несчастного волчонка, привязавшегося к ней подобно обычной дворняжке. В первые дни она обманывала себя, принимая сочувствие за любовь, но после это переросло в отвращение и время, проведённое с ним, превращалось в пытку.       Любящее сердце не могло этого не заметить. Именно поэтому от их союза страдали оба. В Кентине боролись его эгоизм и любовь: первый желал насладиться Линн, оправдывая себя тем, что она сама согласилась, что Кен достаточно страдал от безответной любви, он чуть с ума не сошёл, в самом-то деле! А вторая кротко пыталась угомонить его эго, не в силах терпеть боль ненаглядной возлюбленной.       Шатен осунулся, взор его поугас, измотанный бесконечной душевной борьбой. У него не получалось потешить своё самолюбие, наслаждаясь происходящим, будто чувства Линн ему не понятны, но и оставить её — выше его сил, слишком долго он желал стать для неё единственным и сейчас хотел хоть немного подкормить свою любовь.       Мама вновь начала тревожиться, наблюдая за ним. То, с какой неохотой он ел, как вяло реагировал на происходящее, напрягало бедную женщину. Она видела, что всё не так радужно, как ей показалось на первый взгляд, но даже не представляла, как помочь любимому сыну. Вспоминались слова врача о его выдуманном друге: чего доброго, Кентин вновь замкнётся в себе… Отец намеревался прямо с ним поговорить, но пока что его удавалось удержать от поспешных действий.       Пару дней он провёл в своей комнате, точно пёс в своей конуре, брошенный хозяевами на произвол судьбы, покалеченный в безжалостных играх с детьми. Колокол, отбивавший волшебные и завихристые мелодии, состоявшие из бесконечных «Дзин-Линн», заколотил сумасшедшую, терзающую сердце и разум, «музыку». Такие звуки могли свести с ума любого, но Кентин держался, не желая возвращаться в омут жалкого существования и постыдных иллюзий.       — Линн…       Он поразился хрипу, вырвавшемуся из его горла, но звук собственного голоса вернул ему толику самообладания, приглушив этот страшный звон в голове.       Кентин окинул мутным взором свою комнату, слепо ища что-то, за что можно уцепиться и вырваться из власти собственных чувств. Взгляд остановился на стене. Луна освещала комнату и детские рисунки. Машинки, семья, мир, состоящий из сладких конфет и печенек, но глаза жадно вперились в коряво нарисованную девочку. Русые волосы, зеленые глаза, широкая улыбка.       Линн.       Тут же его пронзили иглами воспоминания о последних неделях; казалось, юноша сейчас задохнётся, пальцы судорожно вцепились в рубашку на груди.       Линн. Она приходила? Сколько он так сидел? Одежда насквозь пропиталась потом, став липкой, как если бы всё это время он лежал в лихорадке. Поспешно достал телефон. Два дня. Линн, наверное, беспокоилось…       Глаза остекленело вперились в экран мобильного. 03:21. Среда. Связь — идеальная. Зарядка кончается. Пропущенных — ноль. Входящих сообщений — ноль.       Молча убрал телефон, закрыв глаза и прислонившись к холодной стене. В голове не осталось даже эха от колоколов. Всё замолчало и, кажется, надолго. Живот протяжно проскулил, напоминая о себе и словно протестуя против последнего утверждение, дескать, не всё молчит, жизнь в твоём теле ещё есть! Кентин не выдержал этой комичности, беззвучно затрясшись от смеха, слишком бурно для такой мелочи, слишком отдавало истерикой от дрожь, колотившей его.       Переждав, пока смех утихнет, он встал с кровати, почти на носочках отправившись в ночной поход к холодильнику. К его удивлению в кухне горел свет. На какой-то миг он замер, тщетно стараясь услышать хоть один звук оттуда. Но ничего, кроме тиканья часов слышно не было. Осторожно подошёл к проёму, заглянув внутрь, Кентин почувствовал угрызения совести.       Мама методично перебирала гречневую крупу, избавляя её от неприглядных на вид и вкус чёрных крупинок. Кентин даже представить боялся, насколько сильно ей требовалось чем-то себя занять, чтобы не думать о нём. Немного посмотрев на неё, он вышел из темноты коридора, вступив в яркий кухонный свет и жмурясь, словно новорожденный котёнок.       — Мам?..       Женщина вскинула лицо, сквозь толстые очки посмотрев на сына. Казалось, и она осунулась, став ещё более тощей и напоминающей скорее его сестру, а не мать.       — Кен?..       Он видел с каким трудом она заставляет свой голос не дрожать, по её интонации юноша сразу осознал, как сильно она боялась, что он так и не выйдет из комнаты.       — Да… Прости, мам, я хочу есть, — смущённо улыбнулся он, стараясь унять ещё и чувство вины, готовое его затопить. Женщина спешно встала из-за стола, улыбнувшись привычно.       — Да, конечно!.. Я сей…       На последних словах голос её затих, а ноги подкосились, от чего она грузно осела на пол, после, словно мешок с картошкой, упав на бок, чудом не уронив очки. Всё произошло так быстро, что Кентин не сразу осознал происходящее. Но стоило голове мамы коснуться линолеума, как глаза юноши в ужасе расширились, а сам он живо упал на колени, растерянно треся её за плечи.       — Мама!.. Мама, очнись! — он лихорадочно осмотрел её на наличие внешних повреждений. Всё нормально. В кухню, ворча от разбудившего его крика, вошёл отец, сонно оглядев происходящее. В отличие от сына ему на принятие действенных решений потребовалось от силы две секунды, после чего он резким приказом отослал шатена вызывать скорую, а сам схватил кувшин. Дальнейшее юноша помнил смутно, всё происходило как на быстро крутящейся карусели. Приехали врачи, увезли маму в больницу, отец поехал с ней, наконец, позволив себе проявить слабость и на протяжении поездки держа ручку жены в своей крупной ладони. Кентин остался дома. Краем сознания он понимал, что всё будет хорошо, маму приведут в себя каким-нибудь нашатырным спиртом или ещё чем, но перед глазами стояла картина, как самый близкий ему человек лежит щекой на отвратительно-чистом линолеуме, бледнее самой смерти, отощавшая из-за чёртовых выкрутасов своего сына…       Если бы кто-нибудь знал, как ему хотелось заплакать, будто в детстве, а не сидеть на кухне, тупо уставившись в одну точку. Желудок продолжал урчать, но на сей раз Кентин этого не замечал. Ещё чуть-чуть — и он сдастся…       Его начинавшуюся апатию нарушил громкий звонок телефона. Он не сразу понял, что это за посторонний звук, и даже поморщился поначалу, закрыв уши. Только спустя секунд десять до его тормозящего мозга дошло, и юноша ломанулся в комнату, хватая телефон и поспешно отвечая.       — Да? — голос немного дрожал, но он был не в состоянии контролировать это. С той стороны раздался жесткий голос его отца:       — Она очнулась, — без предисловий сообщил он, а Кентин с облегчением прикрыл глаза, унимая быстрые удары сердца. — Но… Когда я приеду — нам предстоит серьёзный разговор, — грубо дополнил мужчина.       Кентин сглотнул, зная, что ничего хорошего ждать от этого не следует.       — Да, пап, я понял, — правильный, безукоризненно стандартный ответ. На том конце телефона послышался тихий вздох.       — Хорошо… Поешь и ложись спать, мать о тебе беспокоится. Мы вернёмся утром.       Кентин лишь кивнул, а на той стороне сбросили вызов. Отец тоже беспокоится, Кентин прекрасно это понимает. Просто по-своему. У него замечательные родители, поэтому Кен безропотно исполнил наставления, данные ему, и через сорок минут уже сопел в кровати, периодически дёргаясь во сне, будто от ударов электричеством.