Элигос

Май 1994 года – Я хочу пройтись, – сказал Антон, выключая компьютер. Экран потух, Городецкий поднялся, потянулся, подошел к окну и раздвинул шторы, впуская в комнату резкий солнечный свет. Конечно, это следовало сделать раньше, хотя бы до завтрака, но Антону, как программисту, подобные бытовые мелочи казались пустой тратой времени. Зато сейчас луч света был весьма кстати. Артур поморщился и попытался прикрыть глаза. – Мне надоело изображать затворника. И у меня здесь не санаторий и не гостиница. Ты всегда приходишь ко мне, но я еще ни разу не был твоим гостем. Артур даже не пошевелился. Рука Городецкого, решившего растормошить своенравного любовника, замерла на полпути, наткнувшись на невидимый барьер. Сжав кулаки, Антон вернулся за компьютер. Перед ним лежали тетрадные листы. Он взял один прямоугольник и сложил из него самолетик. Не сдержался и запустил им в неподвижную фигуру. Самолетик врезался в барьер и спланировал на пол. Антон сложил еще один. И еще. – Я хочу стать таким, как ты. Все. Он сказал это. Решил, что готов, больше он не протянет, сорвется. Но кое-что он пропустил. Это «что–то» было забито кулаками, вздохами и стонами. Амбиции? Ногами вперед, пожалуйста. – Я тоже очень. Очень этого хотел, – пожал плечами Артур. Но было даже не обидно. О, плюнь в свое отражение: тебе ведь даже приятно его влияние. И все же... – Значит, нет? – Ты человек, Антон. Слишком человек. – Я могу, я чувствую это. Артур затянул галстук и поднялся, протягивая руку. – Ты хотел прогуляться? Любая точка земного шара. Любое место, о котором ты мечтал. Выбирай. Декабрь 2007 года Было около пяти вечера, когда он зашел на пристань. Неприметный, серый человек. И совершенно незагорелый. Он, наверное, только-только с самолета, скажут отдыхающие, глядя на проходящую мимо фигуру. Что ж, они почти правы, он пришел поздороваться с морем. Одетый в рубашку, разрисованную выцветшими пьяными пальмами, в светлые брюки и сандалии, этот турист медленно брел по деревянному настилу пристани, подкидывая в воздух большое зеленое яблоко и неизменно ловя его. Яблоко было очень ароматным, и его запах смешивался с запахом моря. Невзрачный человек прошел мимо детей, с визгом бросающихся в воду, мимо фотографирующихся парочек, мимо трех яхт и остановился у самого края. Яблоко ритмично подлетало в высь, а потом со скрипом опускалось в крепкую, но в то же время мягкую, какую-то кошачью ладонь. Назначить встречу здесь было его идеей. Сумрак на Сейшельских островах обладал любопытным свойством. Словно призрачная завеса, он создавал помехи, и отследить портал здесь было довольно сложно. Ровно в пять на пристани возник еще один странный субъект, но этого уже никто не заметил. Никто. – Добрый вечер, Артур, – поздоровался оборотень. – Снял бы ты пиджак – запаришься. Завулон поднял глаза, и яблоко замерло в руках у Старшего Инквизитора Хены. –Вечер, – согласился Темный. Он послушался совета, расслабил галстук и подставил худощавую грудь легким прикосновениям прохладного бриза. – Я думал, вы не любите воду, Старший. – Хочешь увидеть апокалипсис – столкни меня в волны. – Благодарю покорно. Но я бегаю недостаточно быстро, чтобы кидаться Инквизиторами. Яблоко возобновило свои полеты, а Артур мельком глянул на белые барашки прилива. – Ты что удумал, а, Завулон? Маг покачал головой, опустил глаза, рассматривая ветхие доски причала, качнулся с каблука на носок, проверяя их прочность, и поджал губы: – А что вы от меня ждете? Явки с повинной? Мол, извините меня, я похитил Светлого, которого ищет вся Инквизиция? Хена вгрызся в яблоко. Пожевал, задумчиво разглядывая горизонт. – Знаешь, – сказал он, проглотив очередной кусок, – твой Городецкий ведь всю прошлую неделю в лабораториях сидел. Синий, худой и нервный, около карты появлений ночами торчал, что-то считал. Достойный молодой человек. Жалко. Завулон, застывший еще на фразе «твой Городецкий», медленно отмер и нахмурился: – Вы к чему ведете, Старший? – Некоторые из нас считают, что это он виноват в вероятностном выбросе и в последующих неприятностях. Пройдемся? Завулон поспешно развернулся и быстро зашагал к лестнице, словно ему было не комфортно стоять на шатких досках старого причала. Хена проследовал за ним, пользуясь паузой, чтобы прикончить яблоко. – Ну, так вот, – продолжил он, – я думаю, пока все идет хорошо. Завулон скривился: – Не понимаю. – Лучше ты, чем Инквизиция. – Развел руками Хена. – Парень-то перспективный, негоже его сейчас запирать, словно редкое животное, или обвинять в недавних бедах, а ведь к этому в Бюро склоняются все больше и больше. Если наш вор сможет превратить Антона в очередного фанатика-дикого, то пусть в этот момент Городецкий будет с тобой. – Не верю своим ушам, Старший. Вы, что же, боитесь? – Я только смотрю вероятности, не более. К тому же, ты, как я вижу, умеешь заботиться о мальчике. – Вот как? Откуда информация? – После упокоения Саушкина-младшего в руки Инквизиции попало письмо. Даже не письмо, а так – копия документа, которую Константин оставил Городецкому на случай, если что-то пойдет не так. Возможно, Саушкин считал этот документ важным для Антона, возможно, не считал возможным хранить дома. Многие вампиры, особенно те, кто был инициирован в советский период, предпочитали сохранять копии лицензий. Так, на всякий случай. И послание, эта лицензия для семьи Саушкиных, показалась мне очень странной. Видишь ли, там стояло имя Городецкого. Завулон остановился и повернулся к Старшему и смотрел в глаза до тех пор, пока тот не признал: – Я, к своему стыду, скрыл этот факт от коллег. Я слишком долго живу в этом мире, чтобы научиться не пропускать такие подарки судьбы. Завулон кивнул и снова зашагал по песку. – Дата на лицензии – апрель тысяча девятьсот девяносто четвертого года. Антона, а я сверился с записями, обнаружил и инициировал сам Гессер в мае этого же года. Признаться, я очень удивился, что же Саушкин не напал на Городецкого в апреле? – Действительно, загадка, – протянул Темный. Оборотень смерил его любопытным взглядом. – И представь себе, – сказал Хена, – в мае того же числа на Аландских островах сумрак был несколько неспокоен. Для остальных районов такая активность – норма, но для местного штиля это было странно. Я просматривал отчеты и пропустил бы этот факт, не обрати я внимание не дату. Уж что-что, а даты я всегда прекрасно запоминаю. Ботинки шефа Дневного Дозора утопали в песке. – Ты только представь себе мое состояние. Я понял, что наткнулся на вершину айсберга. Я, конечно же, стал копать. Суматоха с дикими и этот несчастный случай с Тамарой позволили мне провести собственное расследование без шума и пыли, как говорится. В отчете лекаря Антона указано, что тот с весны все того же девяносто четвертого года ходит под блоком. Завулон достал пачку сигарет и закурил. – И что же? – спросил он сквозь облако дыма. Закатное солнце поджигало водную гладь алым и оранжевым. – А разве не очевидно? Кто-то нашел мальчика раньше Гесера, отвадил от него вампиров, хотел сделать из него Темного, да не вышло, что само по себе поразительно. Потом пришел Гесер, поставил на него блок. Завулон ухмыльнулся: – Что ж, это вполне в духе Гесера: мучить своих лучших сотрудников. Послушайте, если вы уверены в своих подозрениях, то вправе попросить, сначала только попросить, снять заклинание. – Не хочу, чтобы Гесер знал мою позицию. Так что тут ты сам за себя. Я и так сильно рискую, общаясь с тем, кого разыскивает Бюро. Ах, чуть не забыл… Послание Кости я передал Антону еще в ноябре. – Прекрасно, – глухо протянул Темный. – Думаешь, не стоило? – Лицо Хены было непроницаемо. Завулон почувствовал, что ему по-человечески хочется напиться. Позвонить Лайку, заказать столик, совратить пару ведьмочек. – Насчет дальнейших действий, – снова заговорил Хена, справедливо решив, что ответа не дождется, – я даю добро. Если что-то пойдет не так, придется принимать меры. Имей в виду, что Светлые дали добро на массовый сбор темной силы. Только она в больших количествах способна ненадолго оборвать связь между ними и печатью. Инквизиторы контролируют процесс, но он будет длиться недолго. Если тебе понадобится доступ, советую поторопиться. – Старший, вы… должны заломить большую цену за свою помощь. – Артур улыбнулся, щурясь от солнца. – Вышлю чек, – пообещал Инквизитор. *** Я чуть не подавился какао. Гесер и Завулон появились посреди комнаты с таким видом, что не знай я их, принял бы за вестников апокалипсиса, не меньше. – Приветствую, Великие. Шеф? Чем обязан? – спросил я, отступая. – Шутить изволишь? – скривился Пресветлый. Завулон скрестил руки на груди и медленно прикрыл глаза. – Антон, мы пришли снимать блок. На пользу всем Иным, так сказать. Что думаешь? Я неосознанно провел рукой по карману джинсов. И Завулон протянул мне свою пачку. – Кто автор? – собственный голос показался чужим, слишком низким. – Мы, – ответил Гесер, Завулон отвесил шутовской поклон. – Вдвоем. – Зачем? – Я заглянул в глаза Великого Темного. Фразы выходили какими-то обрубочными. Односложными. – Вот снимем, и вспомнишь зачем, – пообещал милосердный Завулон. – Ты согласен? Что молчишь? – Погоди, Завулон, не дави, – поморщился Гесер. – Антон, я бы не стал этого делать, но в сложившейся ситуации… Ты должен владеть всей информацией. – А Света? – спросил я, растерянно оглядываясь, словно надеясь найти жену здесь и спросить совета. – Это ее не касается, – жестко ответил Темный. Я не поверил. Я почувствовал себя лишним. Ненужным. Одиноким. От меня ждали ответа, но как я мог его дать? Один? Вцепившись в сигарету, я посмотрел в окно. Березовая роща все также блестела от снега. Ничего не случится. Кроме того, что мне станет легче дышать. Оно ведь жрет мои силы, все эти годы оно меня снедало, а теперь отпустит. И больше ничего. Потому что мне нет ничего дороже семьи. Завулон задумчиво разглядывал рисунок на обоях. Я попросил его: – Поклянись. Поклянись, что не используешь результат во вред моей семье. – Клянусь, – проговорил он, пренебрегая долгой формулировкой. Может быть, ему тоже было сложно изъясняться витиеватыми фразами? Темный раскрыл ладонь, демонстрируя темный шарик, и вновь засунул руки в карман. – Тогда давайте. – Ты пожалеешь об этом выборе при любом раскладе, Элигос, – отозвался шеф, разминая пальцы. Я вспомнил, как Светлана гладила меня по плечу, чуть сжимая, и спокойным, уверенным голосом говорила, что любит. Завулон закатал рукава светлой рубашки, улыбнулся своим мыслям и вслед за воображаемой Светланой одними губами заверил меня: – Я не люблю тебя. И началось. Май 1994 года Женщина, опустившаяся на скамью напротив, была по-своему красива, усталость делала ее глаза темнее, излишняя худоба в вечернем свете обернулась изяществом и легкостью. В обычной жизни серая мышка, сейчас она угодила под влияние сумеречной тревожной атмосферы, окружающей застывшую в ожидании фигуру Антона, это задевало. Это меняло, коверкало и выворачивало. Его поза, его нервные пальцы и пугающе пустой взгляд, обращенный вглубь парка, интриговали, и женщина, прежде никогда так не поступающая, заговорила первой: – Простите, я вам не помешаю? Антон вздрогнул, посмотрел ей в глаза и сделал медленный вдох. Женщина смутилась и забормотала: – Если я вас побеспокоила, пожалуйста, простите, я никогда, то есть, вы сидели такой тихий, и мне показалось, что вам нехорошо. Простите, – повторила она, вечерние сумерки скрыли румянец впалых щек. – Все в порядке, – заверил Антон, – я просто крепко задумался. – Вы, вероятно, научный работник, – размечталась осмелевшая собеседница. Антон непонимающе сдвинул брови, но со стороны парка раздался неясный тревожный звук, и разговор сразу же отошел на задний план. Городецкий подобрался, весь превратился в слух и словно окаменел. Почти не размыкая губ и даже не глядя в сторону женщины, он отчеканил: – Я полагаю, этот скупой образ – предел ваших мечтаний? Занудливый ученый-однолюб, который будет читать классику, лежа с вами в одной постели, пока вы, благоухающая дешевой косметической маской, будете размышлять о силе коммунального хозяйства. Слова, сухие, резкие слетели с губ, а Городецкий даже не обратил на это внимания. Женщина вскочила, не нашла в себе сил сказать что-то оскорбительное, всплеснула руками и стремительным шагом покинула парковую дорожку. Антон остался наедине с тем, что скрывали темные стволы деревьев. Сжав в ладони амулет Артура, он поднялся на ноги. Во все глаза рассматривал темную полосу, слушал свое сердцебиение и пытался проглотить, похоронить внутри рвущиеся слова так некстати всплывшей в памяти молитвы. «Ну вот и все, – промелькнуло в голове. – Пришли». Впечатывая грязь, царапая камень, на тропу вышел зверь. То ли волк, то ли гиена, здоровый, больше обычного хищника в несколько раз. Его огромная тень извивалась по земле клубком змей, его темная, местами полосатая шерсть искрилась, белые глаза неотрывно следили за Антоном. Зверь втянул в себя его запах, сморщил нос, обнажая желтые клыки, и раскатисто зарычал. – Твою ж… – прошептал Антон, отступая за скамью. – Ну, ты и урод. Оскорбление не задело зверя. Он подобрался и прыгнул, разломав скамью в щепки, и Антон бросился прочь. Он не знал, насколько его хватит, но было бы полнейшим идиотизмом сейчас споткнуться от усталости и упасть растерянной поломанной куклой. Антон задыхался, считал преодоленные метры, но все так же твердо сжимал в кулаке сорванный с шеи амулет. Давай же. Ты никогда не славился пунктуальностью, но сейчас же совсем иной случай! Иной. Удар. Антона смело в сторону, амулет исчез в траве. Длинная фигура в плаще нечеловеческим прыжком преодолела пространство, отделяющее ее от зверя, нить хлыста, тонкая, словно леска взметнулась в высь, вытянулась и полетела вниз, целясь в животное. Но замерла на полпути и растаяла. Растаяла, как и сам зверь, оказавшийся иллюзией. Артур опустил руку, четким движением оправил воротник плаща и выдохнул вмиг заледеневший воздух. – Вот как, – проговорил он. – Не ожидал. – Признаться, я и сам не ожидал, что ты способен на подобное, – раздалось из темноты. – Прятать от меня Светлого мага, подставлять свой Дозор. Антон приподнялся на локте, разглядывая тень, из которой постепенно появлялись очертания невысокого человека восточной наружности, облаченного в нелепый, волочившийся по земле балахон. – Ты… – Я, – согласился Борис Игнатьевич и развел руками, словно извинялся. Артур медленно обошел его по дуге, как боец на ринге, и замер так, чтобы Антон остался за его спиной: – Уходи, Борис. Тебе здесь нечего делать. – Напротив, мой дорогой враг. Но с этим мы разберемся. Вижу смятение в твоих глазах. Силишься понять, как я узнал? Антон встал на ноги. Колени дрожали, лицо было мокрым от пота, сердце заходилось бешеным стуком, и все никак не успокаивалось, все барабанило и барабанило, слишком громко. Они могут услышать. Артур загородил его своей спиной. Раньше в глазах Городецкого это стало бы очередным красивым жестом, однако, теперь меньше всего на свете Антону хотелось быть ближе к Артуру. Лучше было бы провалиться под землю. Пока он не обернулся. Пока не посмотрел. Через секунду Городецкий понял: он и не посмотрит. Все. Теперь уже все. Антон мягко опустился на холодную землю и замер. Холод и ветер больше не терзали его. Стало спокойно, не хотелось думать, не хотелось говорить. Правильно, куда ему до них. Свой ход он уже сделал: если ты не можешь узнать Иных, не можешь попросить о помощи у так называемых Светлых, используй тех, о ком успел догадаться. О Саушкиных, например. Подружись с милым мальчиком Костей. Пусть он доверится тебе, пусть почувствует себя не таким одиноким. Артур как-то спросил: «Чем ты занимался в эти выходные?» О, всего лишь футбол с соседскими мальчишками. Артур чувствует запах тлена, оседающий на коже, но едва ли почувствует разницу между совместной игрой и серьезным разговором. – Костя, мне нужна помощь. Я знаю, кто ты, Костя. Расскажи мне. – И безумная догадка. – Ведь я вправе знать, не так ли? Светлые выдают им разрешение на жертву. Называют это лицензией. Когда в семье вампир-ребенок, его первое «питание» также контролируют Светлые. Чтобы удостовериться, что он способен сдерживать свой голод. В такой лицензии значится не только имя, но и место, и время. Словно это какой-то извращенный экзамен. Если ребенок отказывается, лицензия автоматически переходит к вампиру-члену семьи, если таковой имеется, исключая его запрос при следующей раздаче. Дату и место не меняют. Традиционно жертву за несколько недель селят рядом с ребенком-вампиром. Чтобы он приучился чувствовать. Звать. Сдерживаться. На этот раз имя меняют. Антон говорит: « Я имею право знать». Время и место. Привлечь внимание Светлых – уже дело техники, пусть они и не распознают в нем Иного. Похоже, Артур не нуждался в пояснении этого плана. По крайней мере, в словесном объяснении. Он все также стоял к Антону спиной и молчал. – Хотел сделать из парня Темного? Теперь мне понятен твой внезапный интерес к теории управления Изначальными Силами. Я-то думал, что ты задумал что-то глобальное, а ты… И правда влюбился, старый хрыч? Никогда не поверю, – продолжил глумиться Борис Игнатьевич. Земля дрогнула. Антон поднял тяжелые веки и потеряно оглянулся вокруг. – Что это? – спросил он без особого интереса. – Не теряйся, – впервые за это время Артур обратился к нему, но так и не повернул головы. – Я… я горжусь тобой. Ты поступил как настоящий Темный. Ты должен принять это. Но не смей думать, что жизнь твоя теперь станет слаще меда. Борис изведет тебя, словно ты заразен. – Оставь это, Завулон. Антон закрыл уши руками. Он не знал никакого Завулона. Его внутренний голос шептал ему, что он не хочет знать никаких Завулонов. – Лучше обсудим наши дальнейшие действия. – Борис Игнатьевич праздновал победу. – Ты подделал лицензию, не согласовав изменения с Ночным Дозором и Инквизицией, погиб невинный человек. – Антон – Иной, Иных исключают из жеребьевки. – Официально. А потом мы проводим повторную. Но это мелочь по сравнению с тем, что ты насильно удерживал нашего от инициации к Свету. Я подам жалобу, и ее удовлетворят. Огласка же будет весьма и весьма болезненной. – Насмешил, старый чудак. Слухами меня пугать вздумал? Дааа. Непоправимый ущерб моей репутации. Но с этим мы разберемся, Борис. Дело ведь только в цене. А как только дело дойдет до Инквизиции, они обратят на мальчика свой неустанный взор. И ты не отвертишься, станешь бок о бок работать с тем, кого я ... – Без подробностей, – поморщился Борис Игнатьевич. – Уверен, видеть его каждый день тебе будет неприятно. – Так что мы будем делать? И оба они повернулись к заснувшему на земле Антону.