Дикие дети, сукины дети

Идея Лося была такая простая, что Кузнечик тут же пожалел, что сам до такого не додумался. У него не было рук, и Слепой заменил ему их. Тогда еще не ради него самого, а просто потому что так сказал Лось. Тогда Кузнечик еще не назывался Кузнечиком. Слепому же, очевидно, было все равно, есть у него имя или нет. Кузнечик был его «новым другом». Этих слов Лося было достаточно. Слепой ходил следом, помогал одеваться и раздеваться, есть, ходить в уборную, мыть чуть отросшие волосы и укрываться на ночь простыней. Руки делали очень много, две белые, в красноватых пятнах и с грязными покусанными ногтями руки на двух мальчишек. Кузнечик мог отплатить Слепому тем же. Подарить ему свои глаза, зеленые, со светлыми выгоревшими ресницами. Что-то такое Кузнечик представлял после того вечера, когда Слепой ударил его, готовя к приезду остальных. Представлял, как подставляет невысокому Слепому свою голову, и тот осторожно вынимает его глаза, ощупывает своими паучьими пальцами и пытается ими смотреть. С такими мыслями безымянный в ту пору Кузнечик принял простое решение, разом облегчившее груз какой-то глупой вины перед Слепым. Кузнечик усовестился своим обидам и злорадству. Лежал в кровати, зажмурившись до цветных пятен, (подбитое веко слегка пекло) и думал, что даже этих вот пятен у Слепого не бывает. У него, наверное, всегда черный. И неба он никогда не видел. Кузнечик накрутил себя так, что защипало в носу, и уснул, плечом прижимая потертого плюшевого крокодила к матрасу. Слепой спал на балконе, на их надувном матрасе. В углу стояла раскладушка Лося. Слепой взял с нее одну подушку. Кузнечик лежал и вспоминал самые красивые закаты, какие только успел увидеть. И представлял свои, придумывал, будто рисуя картину. Летнее небо как назло темнело по-скучному, солнце не красило мир в яркий цвет. Кузнечику хотелось дать Слепому все и сразу, чтобы одно было красивее другого. Слепой, представляя, мог улыбнуться, и Кузнечику нравилась эта улыбка. Но он все равно смотрел только в матрас. Кончики ушей стыдливо горели: он не очень любил врать. Слепой, наверное, не понимал, что Кузнечик его обманывает, а если и понимал, то не обижался и по-своему подыгрывал. Кузнечика это успокоило, и он стал выдумывать так красочно, что ему самому мир стал казаться удивительным и пестрым. Он говорил про красное небо, которое похоже на пожар, горячее, как свечное пламя, про темные грозовые тучи и яркое голубое небо. Когда случалась сильная гроза, Лось втаскивал матрас в комнату и запирал балкон. Тогда Кузнечик и Слепой сидели на маленьком подоконнике и прижимались носами к стеклу: Кузнечик — чтобы лучше увидеть, Слепой — чтобы больше почувствовать. Шепот Кузнечика тонул в шуме дождя. Когда гром взрывался особенно сильно, он вздрагивал, и Слепой зажимал в кулаке его рукав или край майки. — Белая-белая, как будто… как будто быстро разрезать что-нибудь ножницами. Или как сильная трещина на потолке. Вся сияет. Это очень больно. — Почему больно? — Потому что… это как на гвоздь наступить. Или сильно стукнуться головой. Такое чувство… на одну секундочку… как будто ты умер. — Молния. Как будто умер. Как трещина, — повторял Слепой. Такая простая идея — показать Слепому цвета и весь мир, рассказать обо всем на свете. Кузнечик думал, что только он один делает такое для Слепого. Что никто другой так никогда не сделает, даже Лось. Оказалось, сделает. Куда лучше, чем когда-то мог Кузнечик. И гораздо лучше, чем пытался, а может, и не пытался — Сфинкс. Это делал Дом. Еще до того, как однажды безрукий мальчик подошел и прижался к одной из его холодных стен. А после — вошел. Но безымянный тогда еще Кузнечик об этом не догадывался. Он только рассказывал про облака, звезды и далеких птиц, и жизнь казалась ему бесконечной.