Дикие дети, сукины дети

Издалека больница больше напоминает дом президента. Мальчик его ни разу не видел, но папа говорил, что президент живет в «белом доме». Больница была очень белой и очень большой, а в том, что президент живет в обязательно огромном доме, мальчик не сомневался. Вместо тайных агентов в черных очках, вооруженных военных, скрытых специальным комуфляжем, и полчища слуг с блестящими подносами в больнице были обычные люди — старые и молодые, ходящие на двух ногах и разъежающие по сводчатым коридорам на колясках, в уличной одежде и широких рубашках нежных цветов, похожих одна на другую. Еще были те, кто носил белую форму — коренные жители больницы, как решил мальчик. Они выглядели серьезнее, смотрели на что-то определенное и не рассматривали разлапистые цветы в кадках, синие лавочки и сверкающий пол у себя под ногами. Они наверняка знали тут каждый закоулок, думал мальчик, и что находится за той дверью с зеленой табличкой, и куда ведет широкая лестница, и как пробраться на крышу, и водятся ли там голуби; все-все, что только можно знать об этой странной в больнице, в которой, как сказала мама, ему могут сделать руки. Руки мальчик видел — у всех людей, которые ему встречались, у каждого нарисованного в книге человечка, и даже у крикливой обезьяны из зоосада — эти руки ему запомнились особенно хорошо, они были огромными и сильными, покрытые черной шерстью. Каждый толстый палец заканчивался некрасивым ногтем, совсем не похожим на те, что были у мамы — тонкие, ровные, а иногда — раскрашенные красивым лаком, словно маленькая конфета. Но папа пообещал, что руки ему дадут другие, не мамины, не мартышкины и не чьи-либо еще. У него они будут особенные. Какие — папа не объяснил, но и этого вполне хватило. Пока мальчик рассматривал худое лицо женщины, сидящей в какой-то большой будке за стеклом и смешно кривящей рот при разговоре с мамой, вокруг туда и обратно ходили люди. Внезапно рядом с ним остановился один из них — белых. Глаза у белого были странного серого оттенка, но не холодными. Он ласково положил ему руку на плечо, словно своему старому знакомому, а затем повернулся к маме и что-то негромко начал ей рассказывать. Мама кивала, женщина за стеклом замолчала, влюбленными глазами рассматривая белого мужчину. — Пойдем, — обратился он к мальчику, улыбаясь. — Отведу тебя в палату. Про палаты мальчик тоже ничего не знал, зато помнил палатку — ярко-оранжевое пятно на фоне темнеющего леса, которого он так испугался, и папу, пытающегося правильно вбить колышки в сухую землю. Палатка была нестрашной, и мальчик сидел в ней все три дня, которые родители решили провести на природе, изредка выбираясь наружу и жмуря глаза, когда в тени деревьев проскальзывали чьи-то злые глаза и стальные зубы. Вместо этого он смотрел на небо, свободно раскинутое над всем лесом и миром. Становилось спокойнее. В палатке он прижимался к теплым родительским бокам и спал, стараясь не слушать треск сверчков и шелест листьев. Палата оказалась такой же белой, как и вся больница. Оранжевыми были только листья за окном и игрушечный лисенок, сидящий на кровати слева от двери. Рядом с лисенком лежал мальчик — его тонкие губы были вымазаны в шоколаде, обертки от которого валялись рядом, на одеяле, а большие глаза взметнулись от книги вверх, стоило им войти. — Знакомься, — мягко сказал мужчина. — Твой новый сосед. Тяжелая рука отпустила его плечо, белый отошел к слегка погрустневшей маме и о чем-то тихо говорил с ней, пока мальчик осторожно рассматривал своего соседа. Его тонкая рука с подвижными грязными пальчиками приветственно взметнулась вверх, а рот расплылся в широкой улыбке, в которой недоставало нижнего клыка. — Привет! — звонко сказал мальчишка, тряхнув кудлатой головой. — Ты новенький, только завезли? — Привели, — растерялся мальчик, переминаясь с носка на пятку. — А! — ни капли не смутился сосед. — Ну да. Забываю постоянно. Тебя надолго или так? Или ты не знаешь? Не знаешь же, да? — Ну, — мальчик глянул на маму, замявшись, — да, не знаю. — Понятно, понятно, — закивал мальчишка, так и не встав с кровати. — А я тут давно. Четвертую неделю уже, почти месяц. Ну, ровно февраль, если бы сейчас был февраль, — засмеялся он. — И еще столько же пролежу, а может и дольше. Ты не переживай, тут здорово. Все сначала боятся — я сам боялся, — а потом привыкаешь. Я даже домой не езжу — так тут здорово. Сейчас был сентябрь. Сосед совсем не был похож на того, кто может чего-то бояться, и очень много говорил, подперев голову кулаком. Мальчик не был уверен, что сам не захочет домой. От одной мысли об этом захотелось вернуться, но мама уже стояла в дверях, пока белый держал в своих руках сумку с его вещами. — Иди сюда, — мягко попросила она, и мальчик подошел, по-телячьи ткнулся ей в объятия и чуть не заплакал. — Будь умницей. Мы с папой навестим тебя через три дня, — мама чуть нагнулась и заглянула ему в лицо, холодным пальцем утерла застывшие на веках слезы. — Не плачь. Если что-то случится — иди к этому дяде. Он поможет. — Меня можешь звать Лось, — добродушно сказал мужчина в белом, собирая фантики с кровати чумазого мальчишки. Тот рассматривал маму и не обращал на это никакого внимания. — Ну что вы, — вздохнула мама. — Ничего, — улыбнулся этот Лось. — Меня все так зовут. — А почему? — спросил мальчик, самостоятельно отойдя от мамы. Он уже решил, что не будет плакать, — это всего лишь три дня. И руки. — Имя сложное, — Лось потрепал мальчика по голове и положил его сумку на кровать, стоящую рядом с кроватью его соседа. — Подожди меня здесь, я провожу твою маму. Хорошо? — Хорошо, — кивнул мальчик. — Не шалите, — сказал Лось и вышел. — Пока, солнышко, — тихо улыбнулась мама и пошла за ним, притворив дверь в палату. Мальчик сел на свою кровать, поджав губы. Сосед глазел на него и улыбался, а потом неловко сел, опираясь на одну из трех подушек, лежащих на одеяле. — Будешь? — к нему протянулась грязная ладошка, держащая небольшую конфету. — Это последняя. — Давай, — тихо кивнул мальчик. Ладошка так и осталась тянуться к нему. Через пару секунд сосед встрепенулся. — А, точно! Ты же не возьмешь. Ну, ничего, — цепкие пальчики мигом порвали обертку, которую тут же кинули на кровать. — Давай, садись рядом. Мальчик послушно пересел. — А-а ты… — договорить ему не дала конфета, прицельно ткнувшаяся в приоткрытый рот. — Не болтай во время еды, — хихикнул мальчишка. Мальчик вспыхнул и усиленно начал жевать шоколадку, чуть хмурясь. Проглотив, попытался сказать еще раз: — Ты… — Нет, не хожу, — дернул мальчишка плечами, отворачиваясь к книге. — Но об этом так скучно говорить, так что давай вообще не будем, хорошо? — он улыбнулся и сунул между ними книжку. На открытой странице крупно было написано «ХИЩНИКИ», а в правом углу открыла пасть гиена, в которую ткнул тонкий смуглый палец с обгрызенным ногтем. — Одно лицо, согласись? — гордо спросил мальчишка и для наглядности повертел головой. — Есть что-то, — уклончиво ответил мальчик. Сосед на гиену был мало похож, скорее на какую-нибудь маленькую обезьянку из мультика, но говорить он об этом не стал. — Меня Волк Шакалом зовет, даже книжку это притаранил, чтобы я сравнил, — похвастался мальчишка и замолчал, уставившись на своего соседа. Ждет, когда я спрошу про этого волка, подумал мальчик и тут же спросил: — Кто тебя зовет? — Волк, — счастливо заявил Шакал. — Он с нами живет, вон там, у окна, — сосед показал на противоположную своей кровать. — Сейчас на процедурах, вот… Обрадуется, жуть, когда тебя увидит. — Надеюсь, — кивнул мальчик. Он не успел ничего спросить, а Шакал — ответить, потому что в палату вошел Лось и начал раскладывать его вещи в шкаф, на тумбу и под кровать. Ночью, когда Шакал уже спел колыбельную и сопел у себя в постели, мальчик выпутался из-под одеяла и сел на подоконник. Когда коленки подтянулись поближе к груди, он не сдержался, уткнулся в них лицом и тихо заплакал. Слабый ветер метал по карнизу сухие листья, мимо больничных ворот проносились автомобили. Мальчик слез с подоконника и неаккуратно натянул одеяло. Через пятнадцать минут в палате спали все.

***

— Красивый! — звонко гаркнул кто-то у него над ухом. Мальчик дернулся и чуть не рухнул с узкой койки. Чья-то сильная ладонь придержала его за плечо и утянула обратно. — Доброе утро, Тутмосик! — мальчик проморгался и посмотрел на обладателя звонкого голоса. В глаза ему бросились неровные зубы и белый шрам, пересекающий губу. Сверху смеялись светлые глаза. Почти оранжевые, как те листья и бабушкин слабый чай. Совсем не как палатка и лисенок. — Алло, новичок. Просыпайся. Мальчик растерянно посмотрел в сторону — на том же месте, что и вчера, сидел Шакал и с восторгом глядел на них: на него и на юношу, что стоял рядом с кроватью. — Это Волк! — ткнул Шакал в юношу пальцем. Названный гордо распрямил плечи, так, чтобы точно стало понятно — он явно старше, а затем ссутулился, наклонил голову, завесив глаза челкой и лязгнул зубами у мальчика над ухом. По палате пронесся тихий вскрик и заливистый смех. — Не боись, Тутмосик — Волк по-доброму усмехнулся и похлопал мальчика по голове. — Я своих не кусаю. — Как ты меня?.. — спросонья голова работала плохо; мальчик сел и еще раз оглядел комнату. Белые стены, серый потолок. Яркий плакат напротив, раковина в углу. Пять кроватей, одна из них его, вторая — Шакала, на третьей лежит джинсовый рюкзак. Шакал комком пихает пижамную рубашку в тумбочку и с головой наклоняется в ее недры, выискивая другую. Волк стоит рядом и сует ему тапочки. — Шакал вчера видел, как ты на луну смотришь и ноешь. Практически мой хлеб отобрал, только вот мне положено выть. И на полную, — буднично объяснил Волк, запутав и испугав мальчика еще больше. — Ей-богу, уливался слезами, словно крокодил, — пискнул из тумбочки Шакал, а затем с победным кличем выудил оттуда вырвиглазного кислотного цвета майку. — Я уж было подумал, что умер кто-то, думал, сейчас утешу бедняжку, а он встал и лег спать. Как ни в чем не бывало! — то ли восхитился, то ли возмутился он, натягивая на худое тело майку. — Ты ведь размышлял, да? — с надеждой заглянул ему в глаза Волк. Мальчик окончательно потерялся. Возил тапочком по полу и не знал, куда себя деть. — Когда? — Пока сидел и смотрел на луну, — Волк сел рядом. — Я читал одну книгу взрослую. Про фараонов и Египет. И был у них один бог Тот. — Один? — Ну, не один, там их еще много было… — смутился Волк. — Ра! — крикнул Шакал. — Анубис! Зевс! — Тихо ты, — фыркнул Волк. — Зевс — это греческий, — Шакал задрал нос и оскорбленно полез в тумбочку за штанами. — Так вот. Этот бог был покровителем Луны и мудрости. И был один фараон… — Тоже один? — не понял мальчик. — Да что ты будешь делать! — всплеснул руками Волк. — Нет! Просто был фараон. И его имя переводилось как «бог Тот рожден». — Ну и что? — А то! Что звали его Тутмос. Тутмос третий. Вот ты же у нас третий? Третий! Вот я и подумал, что будешь Тутмосом. Правда, Тутмос тебе не идет. — Поэтому я предложил «Тутмосика», — не сдержался Шакал и вылез обратно, держа в руках потрепанные джинсы. Волк встал с кровати и подошел к нему, помогая пропихнуть ногу. — Все понял? — спросил он, оглядываясь из-под пятки Шакала. Мальчик — Тутмосик — не понял ничего, но кивнул. Когда в палату зашел Лось, он закрыл глаза и сделал вид, что все еще спит. — Ло-ось! — громко крикнул Волк, так, что Тутмосику пришлось распахнуть веки — и увидеть повиснувшего у врача на шее юношу. Лось смеялся и похлопывал его по спине. — Мы его окрестили! Он теперь Тутмосик. — Мосик? — переспросил врач. Через десять минут объяснений их повели на завтрак. Волк тыкал во всех проходящих мимо врачей и называл не запоминающиеся имена, а Шакал гнал впереди все на своей коляске, которую Тутмосик принял за стул, и «расчищал», как он сам выразился, дорогу. — По коридорам гонки не устраивать, — вдруг он затормозил перед девушкой в такой же белой одежде, как и у остальных врачей. Белой девушка не была. Черные волосы укрывали ее с головы и по середину плеч, черные глаза пристально смотрели на Тутмосика, черная туфля мерно постукивала по полу. — А это Ведьма, — шепнул Волк. Ее имя Тутмосик запомнил сразу же.