Дикие дети, сукины дети

Сезонная Ночь Сказок — летняя и самая лучшая из возможных, проходила как нельзя хорошо. Те, кто были пьяны, слабо улыбались, задрав головы к потолку или немигающе глядя на темно-синюю теплую ночь за стеклом окна, что врывалась в прокуренную комнату легким ветром из приоткрытой форточки. Те, кто были безнадежно трезвыми, яро старались притвориться опьяненными — если не алкоголем, то ночью, от чего все сказки были слегка подрагивающими, на полтона ниже, заплетающимися и преисполненными длинными эпитетами — не всегда существующими на каких-либо языках, но всегда понятными. Было глубоко за полночь и хозяин двора вновь стал открывать двери сарая, светом ему был желтый мигающий фонарь и луна, что мерцала сквозь ели. Вокруг двора стояли одни березы, но только глянешь вверх — и вот-вот, качается погрызенная невъе… Небесной Мышью головка сыра среди еловых лап, и пахнет хвоей, как пахнет только весной, когда тают дороги, и хочется вдыхать всегда. Хозяин двора открывал сарай, гости уже били копытами по тающей дороге, тихо скрипели березы — гляди вверх, елки — на ветру. Рыжий был трезв, хоть и мастерски притворялся, но Курильщик был готов поклясться, что за все время пребывания в Четвертой, вожак Второй не выпил и стакана чего-нибудь, кроме кофе — из той же чашки, из которой пил сам Курильщик. Рыжий сидел рядом, фривольно облокотившись о железную спинку кровати и слегка касаясь голым татуированным плечом виска сползшего Курильщика. Ему было неудобно и дико хотелось приподняться, но сказка была слишком путана и чарующа, а он сидел так близко к рассказчику, что шевельнись Курильщик хоть немного — вся магия исчезнет, Рыжий умолкнет и глотнет кофе из их общей чашки, а Стая будет смотреть на него с немым укором — даже Слепой покачает головой, а Македонский неслышной тенью закроет форточку, а Горбач удрученно включит свет, и Табаки не будет пьяно визжать о продолжении, а только презрительно посмотрит в его сторону, и даже Черный глубоко вздохнет у себя на койке. Курильщик полулежал, мучился болями в позвоночнике и таращил скошенные глаза на мутную надпись на тощем плече. Он был также безбожно трезв, но притворяться, как остальные мастера — такие как Лорд (тому требовалось лишь легко улыбаться), или Табаки со Слепым (те всегда находились в каком-то полупьяном состоянии), или тот же Рыжий, который выглядел и вел себя как пьяный наркоман и сумасшедший наркоторговец одновременно (и в плюс — дико озабоченный наркоторговец). Возможно, у него это настолько хорошо получалось, что даже Шакал не предлагал ему во время перерывов налить еще стаканчик — Рыжий скалился, как и все, в потолок, а в перерывы пил холодный и давно уже невкусный кофе. Было даже интересно — если у него так умело получается скрывать свою трезвость (чертов Дом, все не как у людей…), то может ли он скрывать опьянение или просто будет еще более неадекватным? А может, он просто нажрался до прихода в Четвертую?.. Мысли обвивали Курильщика, сновали встревоженными муравьями, пока воспаленный ночным жаром, уютной духотой и сонным бредом разум пытался не упустить ни слова из чарующего витиеватого рассказа. Курильщик даже дыхание затаил — весь в оцепенении с благоговением вникал — голос у Рыжего был надтреснутым, но очень живым, слишком эмоциональным и интонационным для Серого Дома, он весь был какой-то чересчур живой для этой ночи — чудесной и теплой, мертвой Ночи Сказок, где все — ходячие трупы, а он — притворщик, что взял себе самую могильную репутацию, но продолжает быть живым, не обращая внимание на то, что окружение его давно мертво. Сказка внезапно прерывается. Секундную тишину прерывает сонное копошение, тихие возгласы, а затем — новый рассказчик пытается окутать слушателей сетями слов. Курильщик в эту сеть не попадается — полупьяный, хоть и не капли в рот не брал, он завороженно смотрит на то, как Рыжий улыбается куда-то вверх, как тонкие пальцы цепляют сигарету и стряхивают пепел в чашку с остывшим кофе. Зрение фокусируется — на тощем плече мелко черным написано «без остановки». Курильщик улыбается, собирает все силы и неуклюже старается подтянуться, но только заваливается на это плечо. Рыжий даже не вздрагивает, а если сильно закатить глаза, то можно увидеть, как улыбка на его губах стала шире и насмешливей. Он молча, не делая лишних движений, кидает окурок в кофе и подтягивает Курильщика повыше, так, что сталкивается с ним нос к носу. Курильщик давится воздухом, в оцепенении вглядываясь в толщу зеленых очков. Непослушными руками тянется к Рыжему — пальцы того по-прежнему крепко держат его за бока, и медленно, словно во сне, стягивает с него очки. Получается не очень — дужка тыкает Рыжему в глаз, так, что он зажмуривается, но не сопротивляется, хоть и продолжает держать глаза закрытыми. — Открой, — еле слышно шепчет Курильщик. Рыжий молчит, улыбается, красноватые веки слегка дергаются; он не перестает поддерживать Курильщика, разворачивается к нему еще сильней и скользит ладонями выше — левую оставляет между лопаток, а правой обхватывает затылок. У Курильщика вновь спирает дыхание — Рыжий открывает глаза и смотрит на него, не моргая. А затем притягивает еще ближе к себе — Курильщик чувствует себя безвольной марионеткой, притягивает так близко, что лбы их соприкасаются, а лица расплываются в фокусе. — Закрой, — просит Рыжий. Курильщик повинуется. На губах становится слишком горько от дыма. Общая слюна — и та прогорклая. Но Курильщику сладко. И Рыжему, наверное, тоже. …И просыпалась она только тогда, когда чувствовала, что люди, находящиеся рядом, что-то прятали, будь то вещь, человек, животное или эмоции, чувства, как ненависть, зависть, обида, печаль. Но на свет она выходила лишь когда люди прятали любовь. Выглядит она как восходящее солнце и пыль в его первых лучах… Сегодня солнце взошло слишком рано. Крохотные крупицы пыли отображали его пока еще слабый, но истинно летний свет, летали в причудливом танце. Курильщик завороженно глядел на эту обыденную картину, который видел каждый день пребывания в Четвертой, где пыли было достаточно. Но отчего-то сказка, ночью рассказанная Сфинксом (Лордом? Стервятником?) делала этот рассвет чересчур волшебным. А может все волшебство скрывалось в руке, что слабо сжимала его пальцы.