Клочья пепла

Этот день обещал быть отличным во всех смыслах: погода стояла ясная — первые несколько солнечных дней после целой седмицы затяжных дождей, когда даже на улицу-то не выйти; да еще и наставник Двалин разрешил взять лук, сделанный специально для племянника Торином, и пострелять на общем тренировочном поле. Кили любил стрелять, даже несмотря на то, что среди гномов лучников было мало, и его постоянно задирали, говорили обидные вещи. Но Торин всегда утверждал, что злые языки первым делом проходятся по лучшим, так что если тебя обсуждают, то можно смело сказать — всеобщее внимание ты заслужил. Только в этот раз вышло все иначе. Младший племянник узбада даже не успел еще как следует пристреляться, как на тренировочном поле показался один из самых проблемных молодых гномов — Лотвейг с неизменной сворой дружков, глядящих ему в рот. Росту в нем уже было, как во взрослом кхузде, да и силой Махал его не обделил. Но ума еще явно не хватало — так говорил Фили. Отношения между братьями и Лотвейгом всегда были напряженными, то и дело перерастая в драки, и пока что Фили и Кили — в основном, Фили, конечно, потому что он всегда задвигал младшего за спину, оберегая, — неизменно проигрывали превосходящему по числу противнику: дружки Лотвейга не упускали возможности ввязаться в драку и помочь заводиле намять бока племянникам узбада. — А ну, дай сюда, — оскалился в усмешке здоровяк и выхватил из рук младшего из братьев лук. — Говорят, для настоящих воинов выстрелить из лука — плевое дело. Он поднял одну из стрел, легко натянул тетиву — силой Лотвейг превосходил Кили во много раз, чем постоянно и пользовался, — но, явно красуясь перед сворой, передержал, и стрела позорно не долетела до мишени. Кто-то из пятерки прихвостней тихонько хихикнул, и Лотвейг побагровел от злости. — Паршивый у тебя лук, мелюзга, — презрительно сплюнул он и швырнул оружие на землю. — Это просто ты не умеешь стрелять, — стараясь подражать ехидному голосу старшего брата, сообщил Кили и плавным движением натянул тетиву. Стрела коротко взвизгнула, отправляясь в полет, и белое оперение затрепетало точно в центре мишени. Стерпеть такого задира не смог. Подскочил к юному гному и ударил по лицу, отчего Кили не удержался на ногах и полетел в пыль. — И от кого же у тебя такие замечательные способности к стрельбе? — язвительно, не сдерживая злобы, спросил Лотвейг, явно намекая на разговоры о странной внешности Кили, что ходили уже давно. — Мой отец был превосходным лучником! — запальчиво выкрикнул Кили, поднялся с земли и утер кровавую юшку. Лотвейг хохотнул и вплотную подошел к юному гному, глядя на него сверху вниз. — И это не делает чести ни ему, ни, тем более, тебе, — он ухмыльнулся, наблюдая за тем, как бледнеет лицо темноволосого мальчишки. — Лук — оружие трусов и предателей, что бьют в спину из-за угла. Ах, да, — он схватил Кили за воротник и встряхнул так, что голова гнома мотнулась, — его ведь так и не нашли, я прав? Может, он вовсе не герой Морийской Битвы, что сложил голову за величие подгорного народа и месть за Трора, а самый обычный подлец, что бросил своих товарищей и исчез, спасая собственную шкуру? Кили приглушенно взвыл и внезапно ударил задиру носком сапога по голени. Лотвейг охнул от неожиданности и отпустил темноволосого гнома. И сейчас бы Кили удрать, оставив своего противника с носом, но племянник узбада лишь согнул ноги в коленях, будто перед ударом — как и учил его Двалин, — и упрямо набычился, готовый стоять до конца. — Ах ты, гаденыш! — ответный удар здоровяка был страшным. Юного гнома отнесло в сторону, как тряпичную куклу — его противник был намного крупнее, тяжелее и старше. Из легких вышибло весь воздух, а руку от локтя и до самого плеча прострелило острой болью, и Кили едва сумел сдержать слезы. Несмотря на свой возраст, он уже знал, что стоит лишь раз показать свою слабость, и это станет приговором для него. Подняться он не успел — тяжелый сапог Лотвейга пригвоздил кисть правой руки к земле, и гном издевательски надавил на зажатую в тиски руку жертвы. Кили не удержался и вскрикнул, когда еще по-детски нежные кости неумолимо хрустнули, и рука полностью онемела, перестав подчиняться приказам разума. — Много ли ты можешь, — издевательски протянул он, убрал ногу и отошел к гогочущим дружкам, приготовившись с удовольствием наблюдать за бессилием побежденного. И лишь только по разом смолкшему хохоту понял, что что-то не так. Медленно повернулся и увидел, что рядом с Кили стоит его старший брат: молчаливый, со сжатыми в узкую полоску губами и стиснутыми до побелевших костяшек кулаками. — Вы поглядите, кто соизволил придти, — упер руку в бок задира. — Мало тебе показалось в тот раз? На этот раз хохот своры вышел пожиже — с кулаками старшего племянника Дубощита успели ознакомиться многие, но сейчас он вновь был один против шестерых гномов старше него. Фили не сказал ни слова, просто метнулся вперед — настолько быстро, что Лотвейг увидел лишь смазанное движение в свою сторону. И горящие бешенством светлые глаза — на этот раз старший из братьев не собирался ничего доказывать или пытаться переубедить своих противников. Он ударил со всей силы, под дых, легко проломил защиту гнома, и удар в солнечное сплетение заставил Лотвейга согнуться, хватая распахнутым ртом воздух. Фили крутанулся, кулаком разбивая лицо врага — под рукой влажно хрустнул сломанный нос, а после коротким ударом отправил обидчика на землю. Товарищи поверженного испуганно завопили: Лотвейг валялся в пыли, тщетно пытаясь вздохнуть и скребя скрюченными пальцами сухую землю. Последний удар был нанесен по кадыку, лишая его возможности дышать, сминая гортань и обрекая на смерть от удушья. На отчаянные вопли молодежи прибежали и старшие — женщины тут же засуетились над умирающим молодым гномом, но Фили не было до этого дела. — Ну, не плачь, — тихо сказал он и осторожно вытер слезы на щеках младшего брата. Кили, до этого молча глотающий рвущиеся рыдания, уткнулся ему в грудь и разревелся: от невыносимой боли в переломанной руке и отбитых боках, от испуга и режущей хуже клинков обиды от злых слов. — Я с тобой, и ни одна мразь больше тебя не тронет, — Фили осторожно поднял брата с земли, стараясь не навредить ему еще больше. К ним уже бежали перепуганная, бледная Дис и Торин, которому уже сообщили о том, что произошло на тренировочном поле.

***

— Ты не должен так поступать, — устало сказал Торин, опустился в кресло и настороженно посмотрел на стоящего перед ним старшего племянника. Вопреки обыкновению, Фили не стоял, опустив глаза и всем своим видом выражая сожаление о содеянном. Он вскинул подбородок и с вызовом глянул на дядю. — Так будет с каждым, кто посмеет сказать хоть слово о моем отце, матери или тронуть Кили хоть пальцем, — почти прошипел он, и Торин увидел, что руки юного гнома подрагивают и сжимаются в кулаки. — Ты должен понять, что силой ты ничего не добьешься, — попытался укорить он племянника, но, даже еще не начав говорить, уже понял, что Фили не послушает его. — Может ты, дядя, — Дубощит с удивлением ощутил в голосе старшего из братьев ехидство и нескрываемый гнев, — сможешь переубедить Кили, который только спросил у меня, правда ли наш отец — трус, и бросил своих товарищей на поле битвы? Может, ты сможешь пообещать ему, что через месяц, когда раздробленные пальцы вновь срастутся, он сможет вырезать лошадок из дерева или так же цепко держать лук или меч, как и раньше? Торин вздрогнул. Он не подумал о том, насколько злые слова могут ранить юное и доверчивое сердце его младшего племянника. О том, что рука Кили, сейчас надежно зафиксированная в лубках, может не приобрести той подвижности, что раньше, он не забывал ни на мгновение. — Мой отец оказался одним из тех, кто не получил достойного погребения, — горько произнес Фили. — Лишь пламя и забвение, а мать, которая не смогла похоронить любимого мужа, вынуждена жить, слыша гнусные смешки за спиной! И я не позволю этому продолжаться, раз уж ты закрываешь на это глаза! И ничуть не сожалею о том, что сегодня едва не совершил — может, для других это станет уроком! — Довольно! — прервал его Торин и встал. — Запомни: жизнь — это не разменная монета, и ты не имеешь права отбирать ее у того, кто не угрожает твоей! А теперь иди и подумай над этим! Дубощит рывком отворил дверь, пропуская стремительно вылетевшего наружу Фили, и с грохотом ее захлопнул. С тихим стоном опустился обратно на кресло и прикрыл глаза рукой — что ни день, то новое происшествие. Но в этот раз мальчишки превзошли самих себя, в особенности Фили — едва не убить гнома в два раза сильнее себя одним лишь движением… Может, не стоило их так рьяно обучать всему, что знал сам, да еще и Двалина подключать? Торин сжал кулак: он и не заметил, как старший племянник из шалопая превратился в юного воина, свирепого не по годам. Страшно подумать, что будет представлять из себя эта парочка, когда и Кили войдет в пору мужества. И в то же время душу узбада саднило: Фили был прав во многих своих словах. Он действительно, в силу своих лет, пока еще не видел иного выхода из сложившейся ситуации, кроме как с помощью силы. Боль еще была свежа в юных сердцах, да и видели они, как тяжело приходится Дис — гордая принцесса Эребора до сих пор носила траур по погибшему мужу, не отвечая на ухаживания почтенных гномов, среди которых были и могучие, всеми уважаемые воины, почитающие себя ничуть не хуже отправившегося в чертоги Махала Аора. И раз за разом получая отказ, не все принимали горечь женщины, потерявшей самых дорогих ей людей: лживые и злые языки судачили о многом, причиняя и ей, и ее сыновьям боль. И Торин ничего с этим не мог поделать — молва не подчиняется власти, сосредоточенной в руках узбада. Он тяжело вздохнул — укоротить бы языки, которые без устали обсуждают их жизнь… Но Торин Дубощит верил, что его племянники столь же сильные и стойкие, и смогут выдержать то, что не каждому под силу.