Клочья пепла

I don't believe in fairytales… Serenity — Fairytales

— Ты не можешь просто так все бросить и уйти! Я устало останавливаюсь и оборачиваюсь, зная, что это плохая идея. Стоило уехать до того, как Балин поймет, что я задумал. Но мне показалось, что так поступать со старым другом и старшим товарищем несправедливо. Хотя что в этом проклятом мире стоит справедливость? И где ее найти? — Могу, — я серьезен. Зачем-то проверяю подпругу на седле, и жеребец недовольно вздрагивает, взмахивает хвостом и нетерпеливо переступает с ноги на ногу. — Я все подготовил. Теперь уже ничего не изменить, Балин. Он сердито смотрит на меня. Я знаю, о чем он думает, но мне все равно. Другое дело, что и я медлю, словно что-то еще держит меня здесь. Хотя нет смысла лгать себе. — Значит, тот приказ ты подписал? — он мрачно хмурится и совсем смурнеет, когда я молча киваю головой. — Ты Король-Под-Горой по праву. Не Даин — ты. — Я не хочу быть им, — коротко отвечаю я, примериваясь к стремени. Когда-то в детстве я заявил точно так же, за что получил нагоняй и еще неделю дулся на взрослых, недоумевая, в чем же заключается честь просиживать задницу на троне. — Ты же знаешь. — Эребор твой дом! — предпринимает последнюю попытку Балин, но уже понимает, что меня не удержать. — Нет, — скупо бросаю я и взлетаю в седло. — Он давно перестал им быть. Впрочем, никогда им и не был. Проверяю стремена, оглядываюсь, стараясь думать только о том, все ли я взял, что нужно для долгого путешествия. Бесконечного. Длиной в целую жизнь. — Не говори так! — в сердцах набрасывается на меня сын Фундина, и я кривлюсь в жалком подобии улыбки. Совсем разучился за эти полгода. — Помнишь, ты говорил, что дом там, где твое сердце? — наклоняюсь я к нему, а жеребец приседает, перекатывает грызло во рту, роняя хлопья пены, и так и рвется подняться с места в галоп. Балин молча и немного растерянно кивает. — А мое сердце давно погасло, друг мой. Оказалось заперто под тяжелыми плитами тех трех гробниц. Давай, скажи мне, что я неправ. Сын Фундина отводит взгляд и тяжело вздыхает, когда, наконец, понимает, что меня не переубедить. — Я ненавижу Эребор, — тихо произношу я, прикрывая глаза. Так Балин не увидит в них горечи и муки, что сжигают меня по ночам. — Всем своим существом. Я желал бы, чтоб Одинокая Гора рухнула, исчезла, растворилась в кошмарах. И никогда не было того похода, не было тех смертей, не было предателей, что отказались идти с нами и помогать, но теперь почему-то считают своим долгом заявить права на часть этого проклятого золота, что скрыто в сокровищнице. Я бы посадил их всех на колья, будь моя воля. И после этого ты, Балин, считаешь, что я достоин быть Королем-Под-Горой? — В тебе говорит горечь потерь, — бормочет он и неожиданно хватает лошадь за повод, не давая мне выехать из ворот. — Здесь есть многое из того, что тебе дорого. — Я не могу быть здесь! — свирепо рычу я. — Не могу более чувствовать этот камень над головой. Балин, здесь все дышит ими, здесь все напоминает мне о них! Считай, что я сломлен, и не надо бредней про то, что род Дурина не сдается — это ложь, самая наипаршивейшая из всех. Моя душа разодрана в ошметки, и я не хочу — не хочу, слышишь! — жить и делать вид, что ничего не произошло! Эта корона жжет меня огнем, а подбитая мехом мантия давит, как каменные плиты! Оставь меня, я хочу свободы! Свободы, Балин! От обязанностей, от воспоминаний, от… себя. Хватит! Я ударяю лошадь пятками, и жеребец встает на дыбы. Балин вынужден отскочить в сторону, чтобы не получить копытом по голове, и конь, норовисто взбрыкнув, несется по мощеной белым камнем дороге. Я чувствую, как сильный ветер бьет в лицо, и наконец позволяю себе немного расслабить сведенные судорогой плечи. Куда я теперь? Об этом мне как-то не приходилось думать. Да и есть ли разница? Молот держать я научен, с оружием управляюсь тоже неплохо — где-нибудь да понадобится или кузнец, или наемник. Не пропаду. Выживу. У меня есть этот отнятый у других дар. Дышать. И чувствовать. И жить. Жить вопреки всему, даже тогда, когда единственным выходом кажется возможность добровольно уйти в Чертоги. Куда я теперь? Чуть придерживаю коня и улыбаюсь. А как бы поступил брат на моем месте? Сверкнул бы темными глазами и предложил: «А давай к Бильбо? А то, небось, заскучал без нас». А и правда, почему бы и нет? Жеребец всхрапывает, и я теряю счет времени. И чудится мне, что они рядом: и Торин, и Кили, павшие, как герои, и… мать, что не выдержала потерь. Кому нужны герои, если они мертвы? Только тем, кто живет в прошлом. Только тем, кто сам превратился лишь в блеклое воспоминание. Я больше не хочу быть тем, кем рожден.