Шепотом

Часть вторая: «Чужие голоса»

Заросли деревья, город весь в пыли, Тухнут светофоры, фонари вдали. Замкнутой спиралью, точной смесью дуг, Встанешь у начала, замыкая круг. В шепоте небесном услыхавши весть, Выйдешь на перрону завтра, ровно в шесть. Подождёшь кого-то, кто-то подойдёт, Ты посмотришь – сердцем – и поймёшь – не тот. Целых пять столетий, как незрячий пёс, Ходишь в то же место, перебравши грёз, Ждёшь кого-то, тихо отстояв свой час, И уходишь тенью, не поднявши глаз.

Сколько ты себя помнишь – всегда старался подражать отцу. Быть сильнее, выше, чем есть сейчас, стать честным человеком слова. И реалистом. Прагматиком. Заботливым семьянином. Нормальным, в конце концов. Читал книги, подавлял разъедающее нутро искалеченное, дрянное «романтическое я». К сожалению, совсем удавить, удушить его не получалось. И не получилось до сих пор. Поэтому однажды ты дифференцировал – распался изнутри по молекулам на две части. Психологи сказали бы «сердце и разум», а на самом деле: тот, кем ты пытаешься, хочешь стать, тот, кого из себя корчишь, – и та жалкая образина, коей ты взаправду являешься. У тебя хорошая семья, замечательное детство, лучшие, хотя и со своими недостатками родители – других не пожелаешь – так откуда в тебе это? Неужели ты не способен выкинуть сопливое жалко-хнычущее забитое существо внутри тебя на свалку, отпихнуть подальше, так, чтобы даже если захочешь – не вспомнить, чтобы не слышать отвратительных стонов, воплей о помощи, доносящихся из-под мусорного бака, – так, чтобы захлопнуть окна и закрыть дверь. Читать Дойля, Диккенса, Кристи, в упор не замечая всхлипывающих просьб образины очутиться в сказке с любовью до гроба и принцем на транспорте. Не смотреть часами в никуда, неизвестно чего ожидая, но позволяя по пазлу складывать картинку чьей-то благородно протянутой тебе руки. Едва ты, опомнившись, рушишь все карточные домики, образина настороженно замирает, молча захлёбываясь, глотает обиду, но ненадолго затихает, волоча огрызки гордости в свой по-прежнему незаконный угол твоего воспалённого сознания. Бывало, ты ночами не спишь, полубессмысленно переворачивая страницы любимых книг, обложившись ими и подушками как баррикадами от невозможных подкроватных и не очень монстров, шерстяным одеялом накрывши всю построенную громадину, подсвечивая себе матовыми ночниками на батарейках и не менее тусклым фонариком с замацанным, полустёртым от частого использования, затасканным стеклом. Ложишься спать в изнеможении, уютно обустраиваясь в этом душном гнезде, когда неимоверно режет и слипаются глаза, а обременённая вялым сгустком света рука устало падает на простынь, мешая читать. И то, не «ложишься» – падаешь в обморок, принципиально не признавая подушек в качестве места для головы, а утром, как заведённый, встаёшь ровно в шесть, чтобы после душа и лёгкого завтрака перед школой выгулять твою-не-твою псину. Чтобы занять себя чем-то позарез нужным и не думать, не думать, не забивать голову. Ни одной фразы не произнести про себя. Ты пробовал заняться самовнушением, вечера напролёт твердя: «Это пройдёт, эта уродина исчезнет, ещё немного и…» Вот только есть одна небольшая проблемка. Ты сам – уродец. А образина, сколько не убеждай себя, – всего лишь неотделимая твоя часть. И её не вытравишь никакими заговорами и отречениями. * * * Блёклым утром неизвестная сила оторвала твой расфокусированный взгляд от очередной толкиниевской фантазии. Сначала ты не понимал зачем, поэтому образина среагировала быстрее, предусмотрительно плюнув кислотой в твои оборонительные баррикады из теперь невидимых одеял и подушек. И ты увидел его. Не понимая, что на тебя нашло, силился оторвать взгляд. Поздно. Какое безумие – проследить его путь до самого поворота и застыть изувеченной ледяной статуей, с глубинным отвращением чувствуя, что сейчас, именно сейчас кто-то посмел отгрызть от тебя кусок. Неприятно поморщившись, ты поздней осенней пылью стряхнул с себя остатки помешательства и попытался «вчитаться» обратно. Упорствовал до тех пор, пока, с раздражением рыкнув на образину, не отправился домой. А затем пожиратель спокойствия повторил свой маршрут снова. Снова и снова. Ледяная статуя в твоём обличье грозила треснуть по швам, и в какой-то момент ты отчётливо убедился в необходимости проснуться. Но коварно сбежавшая с поводка образина поступила по-своему. Празднично расправив лохмотья и вооружившись толстым рыцарским романом, с не вполне безвредным девизом в устах, мол, аля гэр ком аля гэр, она отправилась знакомиться. И пока ты отходил от шока, пытался выпутаться из цепей, которыми когда-то намертво приковал эту тварь, она успела натворить дел. Заключённая обратно, корчила рожи, издевалась, мерзко хохотала, оставив тебя ошпаренно гарцевать, выбираясь из горячей точки. Тот Его взгляд – до горечи пламенный, прожигающий до кости, ты не сможешь не запечатлеть, чтобы потом, воспроизводя, зажимая паузу, откручивая назад и снова кликая в сознании плэй, просыпаться по утрам в поту. Ты захочешь коллекционировать такие взгляды, собирать в свою картотеку, чтобы уже из них конструировать собственный пазл. Чтобы больше не кричать про себя: «Слишком близко!», цепенея и талантливо изображая натренированное ежедневными недопытками спокойствие. Но пока, Он, сам того не замечая, перетряхивает тебя до тла, рушит недостаточно прочную песчаную крепость, будто это не цитадель, а детская песочница, построенная под издевательски красным в белый горошек мухомором. Сначала грубыми мозолистыми руками вытаскивает опорные булыжники, а затем парой слов окончательно сжигает инженерное чудо. – Хочешь кофе или… И ты распадаешься на атомы. Образина хохотала, насмехаясь, сверкала пустыми глазницами и пыталась неизвестно на кого навести порчу. Но заново прикованная, могла бесноваться только в своём углу. А тайной от неё-себя твёрдое обещание: её пир не начнётся. Если бы. * * * Расслабленно умостившись в кресле, гляжу, как Никиша самозабвенно штудирует очередную книжонку. Он, как всегда, не замечает ничего вокруг, и я со странным любопытством разглядываю мальчишку. Иногда он выглядит до жути беззащитно, а иногда бросает такие взгляды – чистый лёд и бронированная заминированная стена. Ещё и задаёт время от времени такие вопросы – хоть сам добровольно на эту стену и залезай, но ответь. Было, например, в конце февраля: – И кто они, герои нашего столетия? Сплетники, лжецы, звёзды ю-туба. Те, кто, рассиживаясь у компьютера, набили себе побольше левл в РПГ, те, кто курят на переменах, матерятся, сидя перед учителем за школьной партой. Те, кто отрицает знания как данность и думают, что для получения любого результата достаточно нажать пару кнопок. А что будет через десять лет, через сто? Может, то, о чём писали Брэдбери и Хаксли, не такие уж глупости? А я… мне нужно было родиться на пару столетий раньше, когда ценили учёных, а за свою честь платили кровью. Он улыбался иронично, подперев сомкнутыми в замок руками подбородок, и явно ждал моего ответа. Смолчать – нельзя, такие уж правила. Ответить пространно – нарваться на более пространные и философские темы, ибо кое-кто умеет растекаться мыслью по древу куда лучше меня. Оставалось ответить более-менее рационально: – Ты преувеличиваешь. Честь, долг и верность всегда в цене. Пусть иногда они проявляются в немного извращённой манере. Я не знаю, кто такой Брэдбери, да и книг не читаю, но с возрастом кое-что становится понятнее. Никита молчал недолго. Склонил голову, о чём-то размышляя, и медленно спросил: – А ты знаешь таких людей? Которые честны, верны и так далее? Вспомнив парочку, я позволил себе усмехнуться. Кстати, к нам плавно подползает начало марта. Илья на подработке – без понятия где: мне не случалось поинтересоваться, он тоже не много болтает. Сонька внизу на ковре, поднимая-опуская лодыжки, рубится в PSP. Она тоже недавно отколола. Подошла как-то вечером, оторвала от ноута и прямо спросила: – Пап, мы скоро переедем? Я поперхнулся воздухом: оказывается, моё догадливое дитя уже в курсе. Кисло улыбнувшись, выдал ей свои соображения: – Скорее всего. Но не раньше апреля. Дитё кивнуло: – Жалко. Здесь мальчики хорошие. – Угу, – на автомате выдал, через секунду спохватившись: – Что за мальчики? Моя мелочь живо перечислила: – Никита – это раз. Мы же с ним часто вместе гуляем, и домой он к нам приходит. Потом, Вадик, он с пятого класса, но хорошо играет в теннис и футбол, и нас никогда не обижает. Игорь на воротах стоит… – Подожди, – перебил, почесав лоб, – а девочки? Ты их, что ли, как вид не признаёшь? – Девочки? – удивлённо так переспросил ребёнок. Недолго молчал, никак вспоминая школьные подвиги, и окончательно задумался. – С Лизой мы на математике за одной партой сидим, но она вредная: мою ручку с котиками просит, а сама тёрку или карандаш никогда не даёт. Леся дразнит – не меня, а мальчиков, но она так противно пищит и вечно ябедничает. А Юля - чуть пятнышко на шортах посадит, – сразу ревёт… – Ладно, ладно, я понял, – мне пришлось примириться с истиной: – Женщины – зло. Чтобы чем-нибудь себя развлечь, разгадываю кроссворды. Единственное, что дорешал до конца, – судоку, и то там всё черкано-перечёркано. Остальные – выше уровня моего интеллекта, и вообще - долгие и нудные. Купить, что ли, и себе приставку? Погрузившись в воспоминания, спохватываюсь – если не подводит память, где-то должна была пылиться позабытая всеми восьмибитка. Это же в неё мы с Анькой рубились по выходным, после очередного проигрыша меняя картриджи с «Чип и Дейла» на «Марио», «Контру», «Танчики»… Если только этот музейный экспонат ещё жив. – Эй, – щёлк. Пальцами возле уха мальчишки, чтобы передислоцировать сигнал с космоса на землю. Ах да, за это время я всё-таки умудрился много о нём узнать. По-моему, слишком много для человека, с которым я вроде бы никак не связан. Хотя также о многом мне ничего не известно. Оказалось, он на дух не переносит сладкое, разве что мармелад и сдобренную орехами халву. Не любит, когда ему лгут, и иногда удивительно чётко это просекает, хотя сам, бывает, недоговаривает, а то и вовсе молчит. Ему безразлично, какая погода на улице: мороз или жара – до сих пор не пойму, как он умудряется практически не реагировать на значительные перемены температуры, но бывают моменты, когда мальчишка весь дрожит и часами не может согреться, а руки у него – как у жабы. Никиша не раз и не два оставался у меня ночевать, и, уж так получалось, что, кое-как чухаясь на работу или поднимая Соньку в школу, я, бывало, заставал его сонного, полусобранного за чашкой сваренного вездесущим Ильёй какао. Да, кстати, какао он тоже любит. Теперь я знаю, что та самая вежливость-для-всех – ещё одна черта его характера, как ни парадоксально, а не бравада, а свитера, вместе с остальным «плюшевым» ассортиментом, – его собственный – не родительский - выбор стиля. Я многое знаю о нём – много ненужного, лишнего, и теперь опасаюсь, как бы не прикипеть к поганцу, тем более, то, что я ещё не узнал, те вопросы, которые я пытаюсь не задавать, звенят в подсознании, требуя ответа. Это удивляет. Раньше мне требовались от человека разве что номер телефона, данные о сексуальных предпочтениях и некоторые внешние параметры. Но, честно говоря, надоело удивляться самому себе, поэтому лучше оставить всё, как есть. Разберёмся на месте. К слову, со времени начала нашего спора Никиша умолк насчёт своей ориентации в отношении меня, в смысле, перестал ко мне хмм… приставать. Самому смешно – обычно «пристаю» к пассии я, но факт остаётся фактом: «приставания» ограничиваются нейтральными прикосновениями, что значительно облегчило жизнь, по-моему, нам обоим. И всё же… И всё же. Скоро март подойдёт к концу. Поскорей бы. Не выйдет из меня романтика. Итак, в ясный солнечный день мы провели полноценные раскопки, с доблестью откопав допотопную пыльную восьмибитку, а чуть позже – коробку с картриджами. Дети в восторге замирают – их всегда, как магнитом тянуло ко всему старинному: коллекционным значкам, стереоскопу, шахматам, фотографиям, теперь вот - к приставке. Осталось найти ещё парочку «сокровищ» вроде древнего настольного футбола или пластиковой мозаики, чтобы обеспечить обоим развлекуху на ближайшие пару недель. Но приставка - и вправду ценная находка. Вот живёшь, живёшь себе в этой квартире, вроде всё такое новое, отремонтированное недавно, а потом она как дохнет на тебя стариной, что, отряхиваясь от паутины и пыли, невозможно не нырнуть в воспоминания детства. Аккуратно протерев всё влажной тряпкой, включаю в розетку блок питания и, шаря по разъёмам телевизора, почти убеждаюсь, что втыкнуть провод некуда, когда мне звонят. Втыкая всё-таки кабель, отвечаю: – Да? – Привет, ты не мог бы приехать, куда я скажу? – Что? – в ступоре переспрашиваю. Илья никогда таких просьб не высказывал, да и не наглел, как некоторые, но в его голосе напряжение, и это настораживает. – Говорю, можешь приехать по адресу? Кое-кто хочет с тобой увидеться. Хмм? Кто-то, додумавшийся связать меня с Ильёй, обычно радостных новостей не несёт. Но не бросать же парня – чую, до моего приезда загадочный «кое-кто» его не отпустит. – Хорошо. Скоро буду. Может, начать подрабатывать таксистом? А то такими темпами… Наскоро объясняю детям, как пользоваться игрушкой, впрочем, Никиша в этом проявляет редкую осведомлённость, и честным пионерским пообещавшись, мол, скоро вернусь, быстро одеваюсь. Сдаётся мне, некий дяденька свыше снова имеет претензии насчёт моей относительно спокойной жизни.