Шепотом

Ты ненавидел зеркала. Сначала по-детски презирал, потом попросту игнорировал. Иногда смотрелся, иронически перекривив губы: тощий неуклюжий пацан, одни руки да ноги – сплошное скопище угловатых конечностей. Когда ты наконец вырастешь? Вырастешь настолько, чтобы окончательно запихнуть образину в мусорное ведро, навсегда запереть её в своих беспросветных подземельях, заключить в бестелесной нетленной тьме. А так… Зеркало. Отвратительная плоская поверхность. * * * Шмыгаешь носом, морщась от холода и лёгкой боли в висках. Но продолжаешь читать. Ты ещё не потерял надежды, что Достоевский вытравит из тебя дурные нравы. Наиболее понравившиеся строчки повторяешь вслух: то шепотом, то довольно громко, но чтобы не разбудить родителей в соседней комнате. Тебе хотелось бы, чтобы все фразы как неизменные догмы отпечатались в голове, и на каждую ситуацию, каждое событие всплывали будто на экране, позволяя парой кликов выбрать нужную линию поведения и дальше действовать вне влияния эмоций – отключить эту глупую опцию, оставив лишь рациональные предложения разума. Однажды ты в кромешной темноте, пытаясь панически разобрать, где - пол, а где - потолок, на корточках ползал в поисках нечто. Адски горели колени и ладони. Ты не понимал, где ты, что ты – вокруг слишком темно. Что ищешь – тоже не знал. Но узнал, едва нащупав что-то твёрдое, тёплое. Провёл пальцем, обнажая ослепшими пятью чувствами очертания. Трясущимися руками попытался отбросить правильно угаданный предмет, но пальцы не разжимались, как прилипшие. – Бедный Йорик, – гнусаво проскрипел человеческий череп – твой череп – коверкая тут же возникший перед глазами образ Гамлета. Ты выкинул мерзкие останки, но тут же спиной почувствовал обжигающий жар. Резко обернулся, отшатнулся. Однако немыслимым образом споткнулся о тот самый череп, упав на спину. Страх окружал тебя ветвями знакомого с детства крыжовника, безжалостно, как и всегда, запуская под кожу старые ржавые шипы. – Что же ты? – тень, она виделась чернее тьмы, склонилась над жалким твоим подобием, тем, кто ты есть сейчас. – Совсем не рад меня видеть. И стремительным вязким покрывалом обрушилась сверху. Ты задохнулся, дёрнулся и открыл глаза. Сердце стучало оглушительно громко и очень быстро. Ты сам – сплошное сердце. Рывком сел на кровати, прислонившись к стене, лихорадочно сжал в тонких пальцах недочитанного Кинга. Книги больше не помогали. Существующая псевдоотдельно образина подозрительно не подавала признаков жизни. Но ты отлично знал – она там… Поэтому снова. Шепотом. Искать себе оправдание. Если нет – подавлять желание. Либо шепотом, либо и вовсе молча, посредством книг и азбуки Морзе отправляя малопонятные записки на тот свет. * * * Увы, своих домашних я бессовестно обманул, вернувшись только под вечер. Илья, когда мы садились на байк и когда ставили его на парковку, сосредоточенно, даже, кажется, сам того не осознавая, тёр красные следы от наручников – наверняка останутся синяки. У меня, хоть ветер и дул прямо в лицо, не вылетало из головы: «Помоги мне!» А чужой раскладной нож в кармане всю дорогу жег бедро. « – Ты поможешь мне? – Нет. – Тебе меня не жалко? – Себя мне жалко больше». Хитрая изворотливая тварь. Джеки. И что самое главное, так всегда случается: люди приходят ко мне, чего-то требуют, просят, умоляют, читают лекции, а потом исчезают – поминай как звали. Иногда эти люди возвращаются, чтобы снова просить, требовать и так далее. Такое ощущение, что кто-то анонимно дал мне квест праведника, а заодно и Господа Бога. Может мне и в этот раз подождать, пока схлынет очередная буря? – О чём задумался? – скрестив ноги на полу, Никиша ставит игру на паузу. Изображение застывает, застав героя в прыжке. Мальчишка оборачивается, глядя на меня внимательными тёмно-карими глазами. Иногда он умудряется видеть меня насквозь. Рассеянно гляжу, как обиженная моим поздним приездом Сонька укоризненно сверкает глазищами из спальни. Восьмибитка – не её любимая игрушка детства, поэтому не слишком её волнует, и тем более она не понимает, почему «взрослые» на ней так зациклены. – Ничего особенного, – улыбаясь, присаживаюсь рядом и беру в руки второй джойстик. «Помоги мне…» Нет. Я давно не играю в такие игры. – Сыграем? – киваю в сторону телека и перевожу тему. – Кстати, всё хотел спросить, ты хоть иногда на свой картинг ходишь? Никиша недовольно кривит губы, отменяет паузу и молча наблюдает, как его перс канет в небытие. Играет фоновая музыка геймовера. Мы сидим рядом, и мальчишка, повернувшись, всё так же молча протягивает руку к моему лицу. – Эй, – произносит, а я перехватываю его ладонь на полпути. Несильно сжимаю её и почему-то где-то внутренне не против такого прикосновения. Лицо Никиши в желтовато-красном свете заходящего солнца кажется ещё более обеспокоенным. «Помоги мне, ты же видишь, сам я сейчас…» Из спальни выходит Сонька – уже не обиженная – и закрывает ладошками мой рот. – Ммм? – откидываю голову назад. – У тебя противное лицо. Высвобождаюсь: – Сокровище моё, сразу видно, как сильно ты любишь папу. Маленькая зануда. Она возмущённо упирает руки в боки: – Сам дурак. Никиша смотрит внимательно, с лёгкой улыбкой, а я, оказывается, до сих пор держу его по-лягушачьи холодную ладонь. Опомнившись, возвращаю её владельцу. – Сыграем? – предлагает, указывая на телек. Качаю головой. Затем громко зову: – Илья, хватит отсиживаться под столом, там и так места мало. Вылезай и топай сюда. – Угу, – раздаётся приглушенное из кухни. Вспоминая, обращаюсь к мелкой: – Дитя моё, ты ещё не сделала домашку? Если эти двое согласятся, можешь привлечь их. Потом я приду – проверю. – А ты? – пронаблюдав, как я поднимаюсь на ноги, Никиша тоже кладёт джойстик на пол. – Спать пойду. Устал. Утопав в спальню, падаю лицом на постель. Некоторое время лежу так. Шевелиться не хочется. Что-то я сегодня совсем расклеился. В голове заезженной пластинкой на трухлявом граммофоне звучит голос Джеки. «Помоги мне…» Сукин сын всегда знал, что сказать. Он-то из тех, кому я не могу отказать – особенно потому, что просит он нечасто, зато если уж ему кто-то приглянулся, сам без всяких просьб и вообще без лишних слов помогает, как может. Терпеть не могу играть по правилам. Об этом он тоже знает. Сам не замечаю, как засыпаю. Будит меня мелкая, забираясь на кровать к стене. Она уже совсем сонная и через пять минут крепко спит. Зато у меня сна – ни в одном глазу. Осторожно выбравшись из-под одеяла, топаю в зал. Там, в темноте, Илья, как скорбная всезнающая сова, горбится над телеком и рубится в контру. Даже не оборачивается, когда я прохожу мимо. А мне сейчас хочется одного – выпить. Напиться, расслабиться и забыть. Почему это так задевает меня? Почему я не как обычно безразличен? Может, потому, что он в безвыходной ситуации – иначе не обратился бы? Нет уж. Не хочу сейчас об этом думать. В одном из ящиков кухонного гарнитура стоит бутылка какого-то пойла, волшебным образом приведшая меня в состояние релакса. Но когда она опорожняется наполовину, понимаю, что если вылакаю ещё немного, то никуда не пойду. Поэтому поднимаюсь, в темноте натягиваю верхнюю одежду и иду в коридор. Перед уходом торкаю Илью за плечо: – Я вернусь ближе к утру. Он оборачивается и кивает. Со спокойным сердцем покидаю родную квартирку. Выпивка почти не давит на голову, хотя градус там вроде бы немаленький. Решаюсь взять байк. Неторопливо спускаюсь, открываю подъездную дверь. Однако не успеваю выйти – непонимающе застываю. Никиша стоит совсем рядом – прислонившись к вертикальной подпорке козырька – трубе, клацает телефон. Первые пару секунд принимаю увиденное за мираж. А галлюцинация, разглядев меня, подходит ближе. – Ты что здесь делаешь? – недоумеваю. – Стою, – пожимает плечами. Недолго перевариваю фразу и засовываю руки в карманы: – И долго? – Неважно. До меня никак не доходит, что он тут забыл. А Никиша неожиданно выдаёт: – Опять пойдёшь снимать всяких шлюх? Я аж опешил. – Эм, что? Упрямо встряхивает шевелюрой и глядит – глаза в глаза. Невольно складывается ощущение, что он магичит или что-то вроде того. Может, разозлиться, выгнать его взашей и пойти по своим делам? Я сейчас достаточно пьян, чтобы сделать это без угрызений совести. Но Никиша снова – как этим же вечером – протягивает руку, и только тогда я совершенно трезво понимаю, что этот вот его жест – всегда – с самого начала нашего знакомства похож на жест милосердия. Даже не знаю, злиться, смеяться или равнодушно ударить по руке. Но позволяю ладони слегка коснуться щеки. С некоторым интересом спрашиваю: – Приручаешь? Как грязного щенка, дворовую псину. – Не знаю, – искренне. – А можно? Темень разжижает лишь тусклая подъездная лампа. Проводит рукой от щеки до шеи, до самой задыхающейся в пульсе жилки. На секунду, буквально на секунду, я чую его жгучее желание сдавить её до обморока, до предвестника клинической, а то и вполне реальной смерти. Смотрит долго, получая в ответ такой же изучающий взгляд. Не представляю, что бы сказали те, кто увидели нас со стороны. Наконец нарушает тишину: – Я выиграл. Сразу понимаю, о чём он. – Откуда ты знаешь? – Вижу. – Хах, да и срок ещё вроде бы не подошел. – Не имеет значения. Я говорю то, что вижу. И твой взгляд вряд ли изменится. Не отводит прямых честных глаз, заставляя поверить ему на слово, а моя хвалёная интуиция в который раз молчит. Действительно, в который? И вдруг на меня неожиданно – всего на пару секунд, накатывает необъяснимая нежность – что-то вроде той, которую я почти насильно испытываю к Соне, когда вижу её чем-то увлечённой, захваченной или, наоборот, умиротворённо-спящей. Но в то же время, это не то, совсем не то. И сейчас эта ночь и эти его тёмные, по-цыгански проницательные глаза в своей глубине заключали нечто такое, чего мне, наверное, никогда не понять. А может, это всего лишь моё смятение. Вызванное чужим обнаженно-ироническим сигналом SOS. Save our souls. Кто из нас и как часто обращался с этим немым возгласом к высшим и не очень силам? – Поцелуешь меня? У него тёплая, чуть влажная ладонь. И сейчас я зачарован. Поэтому никто не посмеет упрекать меня за содеянное. Тянусь к его губам, а он подходит ближе, позволяя обнять себя за талию. От него пахнет апельсинами и какой-то жвачкой. Жадно впитываю этот аромат. Его руки сжимают мои плечи, а глаза прикрыты. Он сейчас весь – в этом поцелуе. В чём мне тоже видится некая доля зрелого спокойного милосердия. Секунда – и я почти ненавижу его за это. А отстраняясь – пробуждаюсь. Скидываю с себя паутину лживых однотонных чар. Смотрю – сверху вниз. – Пусть так, ты выиграл. А теперь не против, если я отчалю к своим шлюхам?