Шепотом

Никиша вдруг фыркает: – А ты жестокий. Но не отстраняется – наоборот – льнёт ближе. Это похоже на видение. Его лицо – серьёзное, и в то же время где-то в уголках, на кончиках лицевых мышц, затаилась пугающе-шалая нота. И кого я только что спустил с поводка? Моя рука у его уха, и когда я собираюсь её отнять – прижимает своей ладонью. Чувствую, как она дрожит от чего-то скрытого, глубоко таящегося на задворках подсознания. Продолжая говорить, Никиша почти перетекает на мои колени. Не вижу в этом ничего противоестественного – Сонька часто мостится подобным образом. Однако… Что-то в этом всё-таки есть. Голос шепчет и струится из губ мальчонки в моё воспалённое сознание: – Кто ты сейчас? Я не знаю тебя. Всего день, и ты – чужой. Тот же, но чужой. С тем у меня не было шансов. А в кого ты превратишься завтра, оборотень? – Ты перечитал книжек, – хмыкаю. – Нет, это ты читал их слишком мало, – замолкает, кажется вспоминая, и что-то насмешливо цитирует: – Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому*. – Я не изменял себе, – на автомате парирую. И лишь секундой позже понимаю – это чистая правда. Только не сейчас. Никогда раньше я не был верен себе больше, чем сейчас. – Тогда поцелуешь меня? – с праздным любопытством. – Это твоё желание? – Я не настолько мелочен. Просто хотел узнать твой ответ. Сутулится, чтобы коротко поцеловать мою открытую шею. Обнимая мальчишку, откидываюсь назад – на спинку дивана. А он порывисто поднимает голову и неожиданно жестко тонкими, но сильными пальцами до боли сжимает мой подбородок. Смотрит ясно, прагматично сфокусировав зрачки, и так же требовательно произносит: – Я хочу узнать это от тебя. Его действия больше забавляют меня, чем раздражают. Слегка дёргаю вниз проколотую мочку уха. Никак не реагирует – даже не морщится. – Что с тобой? – Я же говорил – дождь, – повожу плечами. – Не до такой степени. – Кто знает. Хочет что-то сказать – открывает рот. Закрывает его, тяжело выдохнув сквозь зубы; ужаленно отворачивается. Потом с ещё одним едва заметным выдохом расслабляется. И вся эта перемена – на моих глазах. – Расскажи мне. – Что? – Что хочешь. – Я умею рассказывать только сказки. Его взгляд смягчается – в нем начинают перешептываться тлеющие угольки. Пальцы проводят от подбородка до шеи, исчезая за затылком. Вторая рука Никиши покоится на моём плече, и вот он прислоняется к нему так, что я не могу увидеть его лицо. Недолго припоминаю подходящую сказку – слова сами начинают складываться в предложения, а из них – в целую историю. В них царят все эти персидские шахи, отважные витязи, храбрые принцы и не менее храбрые прекрасные принцессы. Они спасают друг друга, отдают жизни, чтобы воскреснуть и провести вместе вечность – ту вечность, которая проходит в чьём-то воображении или живом детском сне. Рассказываю, пока не слышу мерное сопение над ухом. Сначала удивляюсь – надо же, это непостижимое создание умудрилось заснуть так просто, хотя не более получаса назад метало молнии и требовало ответить за все мелкие и не очень грешки. Гляжу на часы – впрочем сегодня могу прийти пораньше – быстрее справлюсь, а то, чую, нас опять ждёт весёлый занимательный аврал. По привычке осторожно, чтобы не разбудить, поднимаю мальчишку на руки и пытаюсь сориентироваться, где здесь его комната. Мда, по весу его с Сонькой, конечно, не сравнишь. Кажется, угадываю с первого раза – где ещё может храниться такое несусветное количество книг? Они везде – на кровати, на столе, на полках, шкафах, на полу и подоконнике. Сложенные стопками и по одной, с закладками в разных местах, старые, потрёпанные, с потускневшими потёртыми корешками и совсем новые в блестящих красивых обложках. Большие, маленькие, толстые, какие-то буклеты, журналы – тоже о книгах, на светлых обоях ничего, кроме ковра и запихнутой в рамку картины с погибающей от землетрясения цитаделью. Если бы не книги, комнату можно было бы назвать безлико-обычной: одно большое окно, прикрытое шторой и гардинами, кровать, гарнитур, комп с приличным монитором. Кроме книг на письменном столе – карманный фонарик и гора полупустых чашек кофе. Кладу мальчишку на кровать – у него бледный вид не спавшего несколько суток человека – чего я не заметил раньше. Едва отстраняюсь, глаза Никиши широко распахиваются. Он грубо хватает меня за рукав, до боли стискивая локоть. Выдаёт странную фразу: – Скажи, что ты не приснился мне, – после резко успокаивается, прикрывая веки. Своим обычным голосом продолжает: – Извини, причудится всякое. Не знаю, что ответить, но, кажется, всё не так просто. – Уже уходишь? – Да, пойду, – засовывая руку в карман джинсов, второй салютую. – Тебе понравилась моя сказка? – Угу. Я видел её, – что он там видел, остаётся не до конца понятным, так как без дальнейших разъяснений Никиша меняет тему: – Кстати, о моём желании. Я давно хотел джина. – Это вроде я должен исполнить три твоих «по щучьему велению». Прищуривается нехорошо и почти расчётливо. Мгновенное перевоплощение – куда подевался тот испуганный сном мальчишка? В каком куске разбитого зеркала он спрятался? Приподнимается на локте: – Больше. Гораздо больше. Я хочу безотказного джина сроком на четыре дня. – Это не по правилам, – пробую соорудить уловку. – Правила придумывает тот, кто пишет сказку, – не поддаётся. – Моя очередь колоть веретеном чужие пальцы. Притворно жалуюсь: – Как сложно ты говоришь. Не реагирует: – Ты согласен? Прикусывая губу, поточнее примериваюсь во времени: – Нет проблем. Когда? – Четверг, пятница и эти выходные. – Ясно. Тогда… до встречи. Не отвечая, как-то без сил откидывается на подушку. Ухожу молча, обуваясь на босу ногу и так и не притронувшись к чаю. Бесшумно выскользнув из квартиры, останавливаюсь на последней ступеньке этажа. Устало облокачиваюсь на покрытую мелом подъездную стенку. Кто бы объяснил мне – что я творю? Мда, невесело спать на лавке, а потом попасть под дождь – правда, понимаю я это только сейчас. А ещё лучше пойму – завтра. Отряхивая куртку, спускаюсь на первый. Дождь хлещет как ни в чём не бывало. Чертов мерзавец. И тем не менее, пойду. Пора увольняться ПСЖ. Мой ненаглядный босс – славная женщина, наверняка будет в восторге. Flashback. – Стой на стрёме, – грозно шепнул один из старшаков. Илья раздражённо сплюнул: – Сам знаю. Джеки с Сашей скрылись далеко впереди. Двое их приятелей сейчас осторожно шарились в чужой хате. Илья сделал ещё одну затяжку и, выбросив бычок на асфальт, затушил его носком грязного кеда. Самая отвратительная повинность – шухарить хозяина хаты, как шестёрка, хотя можно было работать наравне – по очереди. Спустя полчаса Джеки первым спустился на подъездное крыльцо к Илье. Довольно потянулся и стрельнул у младшего сигаретку. Не торопясь закурил. – Хороший денёк, правда? – улыбнулся своей любимой акульей усмешкой. – Замечательный, – неприязненно буркнул Илья. – Закончили? – Почти. Всё, что можно унести в вещмешке – обязательно унесём. – А Саша где? – Телек смотрит, – простой ответ. Илья так и представил себе живописную картину: старшаки корячатся, обшаривая хату, а Сашка и в ус не дует, развалившись на полу и переключая каналы. – Наследили? – Обижаешь, – затяжка. – Мы даже разулись. В этот раз всё по-тихому. Да и дядечка богатый. Не сильно обеднеет, если мы его немного пощипаем. Найти б код от кредитки. Джеки прищурился, как объевшийся сметаны котяра. Затем он в секунду напрягся, кинул острые взгляды по сторонам. Втянул носом воздух и кивнул Илье: – Всё, валим. И быстро. Сбегай передай. Илья скривился, но побежал без лишних вопросов прямо на четвёртый этаж. На неприятности у Джеки нюх был отличнейший. Осторожно отворив дверь, Илья застал Сашу обувающимся. Его знаменитый мощный нож лежал на тумбочке рядом с хозяйским беретом и дешевым черным гребешком. Он тоже почуял. А вот старшаки – нет. – Пошлите, – окликнул их Саша. – Щас, мы тут кой-чё охрененное нарыли, найдём зарядку и придём, – донеслось увлечённое с залы. Саша перекривился, взял нож и начал неторопливо крутить его в пальцах. С каких-то пор Илья понял, что этот жест означает нетерпение. И чем быстрее крутился нож, тем больше владельцу хотелось запустить его в предмет раздражения. – Если вы, ублюдки, сейчас же не закончите маяться хренью, я устрою вам ножевое, бля, ранение, – негромко, внятно произнёс. Он терпеть не мог за кого-то отвечать – особенно за нерасторопных придурков. Те, видимо, осознав, что угроза вполне реальна, нехотя вышли и тоже обулись. А выйдя аккуратно, не без помощи универсального «ключика» затворили за собой дверь. Спускаясь, все, кроме Ильи, который и так был при полном параде, натянули рафатки и капюшоны. После нескольких подобных ходок ту свою куртку Илья поклялся надевать только на похороны. Утро едва началось – редкие прохожие, если таковые имелись, мало на кого обращали внимание. Джеки, видать заслышав шаги, успел незаметно скрыться, а остальные быстро и деловито промежутком минуты три вышли по одному. Джеки продумал всё до мелочей. Илью отправили первым, хотя он хотел остаться до конца, затем пошли старшаки и, наконец, Саша. Тот, немного побродив, схоронился в соседском саду напротив подъезда и закурил. Густые кусты малины и широченное, непонятно какой породы дерево скрывало его от любопытных взглядов, одновременно предоставляя прекраснейший обзор. Спустя жалкий десяток минут, к подъезду подвалила модная ярко-огненная тарантайка. Владелец свежеограбленной хаты поставил свою табуретку на паузу, потом вышел и вальяжным шагом зашаркал к подъезду. У дверей обернулся, чтобы врубить сигналку. Освобождённо выдохнув, Саша отмер и окольными путями побрёл домой, пока не проснулись домашние. Выручку поделили почти поровну – Джеки, как организатору, досталось больше, но никто не протестовал – у него была больная мать, и все деньги, включая жалкую стипендию, шли на лечение. А ещё у Джеки был тёмный, по-настоящему тёмный взгляд, который если вперивался в чью-то сторону, тому хотелось незамедлительно молчать в тряпочку. Только на Сашу это, казалось, не действовало. Ну конечно, если тебе плевать – это уже призвание. Профессия, можно сказать. И неизменно своя доля шаманства, приковывающая внимание таких, как Джеки. The end of flashback. * – стих Заболоцкого