Шепотом

Тебе нравится смотреть на него со стороны. Это вдохновляет. Тебе хочется быть ему другом, его поддержкой, его… Образина шепчет пошлости вперемешку с восторженными словами грязной любви, но ты ударом оледеневшей кисти грубо запихиваешь её обратно в её осьминожью будку. Только бы не чувствовать себя сопричастным. Грешником. Только бы перестать облизывать губы и вздрагивать – вздрагивать при любом ответном взгляде, движении в твою сторону. И каждый вздрог – изнеможение, каждый вздрог – пытка. Ты закрываешься Толкиным, зарываешься в его гномьи замки и порождённый Иллуватаром мир, но поздно. Поздно хотя бы потому, что сквозь горящие на языке строчки тебе ясно видятся чужие пламенные глаза. Нет, на самом деле, в своём обычном состоянии он мало напоминает огонь, но… От него веет опасностью. Он не скалится, не рычит, не ощеривается, не выпускает когти, но, несмотря на все свои грязные измышления, подлую натуру и нечестивые замашки, образина всегда держалась с ним настороже. Осторожно выглядывала из клетки и, лишь когда Он был в настроении, претворяла в жизнь некоторые пакости. Но и те в основном доставляли проблемы лишь тебе. Про себя жалкая тварь часто бурчала, что Он походит на дикий огонь – пожар на усохших соснах. Ты сначала не слишком-то ей верил. Пламенный взгляд не то же, что горящая душа. Александр – защитник. Ты видел в нём человека, защищающего себя и дочь, защищающего свой тесный мирок, в который, кроме них двоих, вряд ли втиснется кто-то третий. Разве что… жена? Но позже понял – в Нём тоже сидит дьявол, только он с этим дьяволом явно на «ты». И тогда ты чуть-чуть, где-то в глубине своих бездн и темнот почувствовал себя выше. Образина, приняв облик всезнающего Холмса, приговаривала: «Так оно и есть, не сомневайся». И ты, сам того не осознавая, – поддался. Хотя, может, и сознавая, но не желая чего-либо понимать. А потом вновь жестоко убедился, насколько заблуждаешься насчёт него и его дьявола. Быть может, он сам – дьявол? Быть может, это ты его придумал. Намалевал себе его, свой грех, ересь и святотатство на уголках засаленных страниц любимой потрёпанной книжки. Перелистал – вышла картинка. Отделаться от подобных видений никак не получалось. Кто знает, может, Он и вправду нарисован. Портретный очерк и пара строчек – о Нём. Тебе хватало, а остальное – гори огнём. Но это – сначала. Его демон – это твой, тобой же неразгаданный ребус. Быть может. * * * – Дочь моя, сиди ровно, – увещеваю Соньку, поточнее прицеливаясь ножницами. Челка жутко лезет ей в глаза, а сходить к парикмахеру всё не получается. Было решено справиться своими силами. – Угу, – бурчит, держа на коленях развёрнутую газету. Пару раз «щёлкаю» ножницами – волосы падают на газету. Прикрываю один глаз, снова примериваясь: – Подожди, сейчас подровняю. Дитё недовольно морщится: – Знаю я твое «подровняю». Сейчас как откочерыжишь. – Где это ты таких слов нахваталась? – Не скажу. Слышу, как Илья шебуршит на кухне: роется в холодильнике, потом включает газ. – Держи вот, – подаю ребёнку зеркало. Она прикрывает один глаз – точь-в-точь как я, и кладёт зеркало на полку рядом. Потом окликает Илью: – Илюш, а мы скоро кушать будем? Наша карманная домохозяйка отвечает уже из залы: – Да. Разогреть надо. Спустя пару десятков секунд слышится начало трёхэтажного – впрочем быстро приглушенного, посыла и эндовая музыка Чип и Дейла. – Ладно, – вытряхиваю волосы с газеты в туалет и выхожу в коридор, – кушайте, а я пойду гулять. – Без меня? – надулась мелкая. – Без тебя, – подтверждаю. Затем в качестве равноценного обмена предлагаю: – Хочешь, я тебе чего-нибудь куплю? Ненадолго задумывается: – Сыра. Адыгейского. Зависаю: – Какого? Ребёнок фыркает, глядя с превосходством: – Адыгейский. – Мда. Ладно, куплю. Обуваюсь, надеваю куртку и незамедлительно выхожу. Не помню, когда я последний раз оставался один. Думаю, иногда это очень необходимо. Буквально выбежав из подъезда, глубоко выдыхаю. Да уж, будь я на улице, дома или ещё где-то, со мной постоянно кто-то рядом. Чаще всего – Соня, Никита или Илья. Если не они – так другие люди. Не скажу, что я «общественный человек» или рубаха-парень, но уж так получилось, что со мной всегда был кто-то. Может, из-за этого я вырос жутким эгоистом? Для разнообразия не захожу на парковку, а иду пешком – топаю куда глаза глядят. Со всех сторон – весна. Ещё ничего не расцвело, но даже мне передаётся это предчувствие, предвкушение, что вот – вот сейчас… А я слишком долго откидывал в сторону свои и чужие проблемы. Помнится, тёща как-то обличительно пробурчала: «Ты, мой дорогой, упорно избегаешь всего, что может тебя задеть». Я даже не нашелся, что ей ответить. Солнце заходит – его золотой круг постепенно переходит на другую сторону планеты Земля. Зря я выбежал вот так – практически босиком. Нет, я понимаю, что это тоже бегство… По кругу и от самого себя. Но разве я не имею права творить со своей жизнью всё, что хочу? Захочу – отдам Соньку родителям и махну на край света, с угрозой для жизни присылать открытки и поздравления с Новым годом, захочу – останусь, женившись на какой-нибудь уличной кошке. Говорят, из них выходят отличные домохозяйки. Всё зависит от желания. Наш мир состоит из желаний. Чужих или собственных. А выигрывает обычно тот, у кого есть возможность выполнить своё заветное желание. Но. Но. Мой якорь – моё спасение. Рано или поздно мне придётся уехать. Пока этот город не стал мне противен. Пока я не начал творить непоправимые глупости. Не влюбился, например. Когда моя сердечная консервная банка в последний раз дрожала? А когда негласно вопила от безысходности? Не тогда ли, когда Она… Нет, любовь – ужасная перспектива. В конце концов либо мы портим отношения, либо они - нас. Да, бывают исключения, например, у нас с Анькой. Сейчас не смогу точно сказать, чем бы всё закончилось – но вряд ли детской погремушкой с глупыми шариками ссор внутри. Наши отношения были не пластиком, а пластилином. Нет, не хочу вспоминать. Есть ли разница, в кого влюбиться? В женщину, старика, ребёнка или пролетающую, сбежавшую из чьей-то клетки, перепуганную канарейку? Да нет – особой разницы нет. Только вот любовь – разная. Тёплая, жгучая, еле тлеющая, по-своему верная, покрытая иголками и узорчатыми булавками, – вопрос, какая кому нужна. Сам не замечаю, когда вытаскиваю и начинаю рассеянно теребить крестик. Пока только этому моему тотему удавалось приводить меня в чувство. Никита? А что он? Несносный мальчишка, раз за разом умудряющийся занимать мои мысли. Ходячий ребус, разгадывание которого почему-то приобрело смысл. Иногда спрашиваешь себя – а почему? Ан нет – передёргиваешь плечами, ища, где бы нажать кнопку, чтобы надвое раскололась очередная матрёшка. Иногда кажется – не разодрал и первой. Так где же там его разгорячённый животрепещущий кусок души? Да и влюбиться в него? Хотя… почему бы и нет. Только мне ли? В таких одухотворённых мальчиков девочки в своё время как раз и влюбляются. А тем ничего не остаётся, кроме как на них жениться. Правда, нашего мальчика девочки не интересуют. Мужиков ему подавай. Фыркаю. Он не стал для меня кем-то вроде сына, хотя, не вдаваясь в подробности, я подвёл всё к этому. А подвёл наверняка тогда, когда Никиша отколол свой фокус с суицидом. Сделанные наспех выводы – часто не верные. А влюблённость – лёгкое чувство. К счастью, русский язык позволяет разграничить разными словами разные ощущения. Уверен - он в меня влюблён, только я в него – вряд ли. Да и может ли взрослый пофигистичный дядька влюбиться? «Такой уж взрослый», – тут же почудился смешливый голос одной… лисы. Передёргиваю плечами. Совершенно незаметно ноги выводят меня на пристань. Пока шёл, я не замечал совершенно ничего. А теперь заметил. Золотая дорожка на воде приковывает взгляд. Позже, правда, он обращается на небольшой, недалёкий от пляжа магазинчик. Сыра там не обнаруживается, да и забыл я уже его название, зато сигареты водятся в изобилии. Топаю обратно, закуриваю. На чём я там остановился в своём милом, замечательном и первом за последние несколько лет самокопании? Не суть важно. И да, так или иначе – всем нужно время от времени стирать грязное бельё. С пустой головой подхожу ближе – к воде. Моё отражение – нахмурившийся придурок с синяками под глазами и приправленным горчицей взглядом. Совсем не я… хотелось бы верить. Успею ли я смыться до того, как Джеки придёт сам? Он практически единственный, кому я, отказывая, чувствую себя виноватым. И как ему удалось это нашаманить? Черти что – одни вопросы. Чувствуя влажный, почти морской ветер, беспечно прикрываю глаза. Открывать не хочется. Сейчас этот ветер – тот, кем я всегда хотел стать. Не подозревал, что во мне ещё тлеет эта доля своеобразной прагматической романтики. Буквально слышу, как тлеет кончик зажатой в пальцах сигареты. И внезапная горькая мыслишка – Господи, да я ведь не способен меняться! Я не гибкая ивовая ветвь, а обыкновенная огрубевшая деревянная палка. Попробуешь согнуть – либо её сломаешь, либо собственные руки. От досады хочется прикусить кожу обратной стороны ладони. Кривлю уродливую узкую полоску губ. Кто я? Простой неполноценный урод. Чёртов моральный импотент. Без комментариев. Открываю глаза, уваливаюсь на ближайшую лавочку. Голова гудит от неуместных смешавшихся мыслей. Морщусь. Всегда знал: много думать – определённо вредно. Выкидываю сигарету в урну, откидываюсь на спинку лавки. Люблю закат – хотя и жутко завидую непрерывно колесящему по свету солнцу. И, как всегда в таких случаях, меня постепенно морит неумолимый, на вид хрупкий, секундный сон. Поддаваясь ему, прикрываю веки. А просыпаюсь, когда уже давно рассвело. От подобного положения всё болезненно затекло, хотя я и съехал во сне спиной на сидение. Однако разбудило меня не это, а утренний дождь. Его ещё не хватало. Пара капель падает на лицо. С детства думал: насколько удивительно наблюдать за дождём снизу. А здесь, судя по сгущающимся тучам, грянет целый ливень. Утром довольно холодно, однако меня это не смущает – не зима ведь. Думаю, сейчас я похож на нищего оборванца или просто на несчастного человека. Но я не несчастен. Я не несчастен. Ветер крепчает, а дождь становится сильнее. Получилось как всегда – вышел на улице погулять, а в итоге заснул. Как часто бывало – прохладным вечером или чаще – в снегу. Говорят, только дуракам от их дури ничего не сделается – а я из-за такого не болел никогда. Со скрипом поднимаюсь. Разминаю плечи, шею, остальные конечности. В округе безлюдно. Надо топать домой – мои наверняка совсем разволновались. Направляясь обратно, задумываюсь, не увлечься ли мне чем-нибудь. Футболом, там, или вязанием. Тогда, возможно, вечера покажутся не настолько бессмысленными. И то, и то, правда, я давно перепробовал. Иду не спеша, успеваю промокнуть. Мимо безлико мелькают люди и свет от фар разноцветных машин. Когда дождь становится совсем как из ведра, прячусь под ближайшей крышей. Там уже ютится кучка мокрых несчастных людей. Фыркаю и отряхиваюсь, как большой длинношерстный пёс. Не хватало ещё за компанию изображать Пьеро. Какой-то особо грустный мужчина, прикрывая портфелем облысевшую голову, всё-таки решается выбраться из укрытия. Взяв низкий старт, выбегает на тротуар и, постепенно набирая скорость, с разгона финиширует в залётной, и так переполненной маршрутке. Дождь – это всегда маленький апокалипсис. Ёжусь – замёрз-таки, но покорно пережидаю разгоревшуюся интермедию. Затем, едва напор ослабевает, выбираюсь на волю. Страшно хочу домой. И выпить чего-нибудь спиртного с чудным лекарственным эффектом. Однако только перехожу дорогу – вижу его. Никишу. Стоит по правую сторону на тротуаре, в одной руке над головой удерживая широченный прозрачный зонт, а во второй - тонкую книжку в потрёпанной глянцевой обложке. На ногах памятные гриндерсы, по-чудачески обмотанные синими бахилами. На секунду меня даже пробирает раздражение: ну сколько можно не замечать вокруг ничего, кроме книг, – уткнуться и стоять, как столб? Не понимаю его. А может?.. Подсознательно я догадывался, что если кто без особой причины и станет меня искать в такую рань – только он. Гляжу на установленные на одном из зданий часы: – А школа? Не поднимая глаз: – Прогуляю первый урок. Всё равно художка. – Как скажешь. Теперь уж за Соньку не волнуюсь – почему-то мне кажется, ей нашелся проводник. – Ты совсем промок, – тёмные глаза глядят чуть рассеянно, но серьёзно. – Наверное, – пожимаю плечами. Надо мной простирается часть зонта, и теперь как два истукана стоим уже мы вдвоём. – А ты здесь почему стоишь? – Тебя ждал, – будто так и надо. – Только ты сегодня какой-то странный. Кто бы говорил. Из нас обычно не я выгляжу как не от мира сего. Берусь за ручку зонтика повыше чужой руки и дёргаю её в сторону: – Пошли. Если опять ливанёт, мы точно промокнем до нитки. Как всегда, его взгляд лишь понемногу приобретает осмысленность. Кивает: – Пошли. Отсюда ко мне ближе, зайдёшь? Не долго думая: – Не проблема. Главное, вовремя на работу попасть. Снова кивает. У него даже портфеля нет – одна книжка, зонт и тонкая серая ветровка. По дороге к Никише мои кроссовки окончательно промокли. Кто бы сомневался. Вода стекает по крышам домов в водосточные трубы, затем по обочине асфальта уходит куда-то вниз – может впадая в реку, а может – в канализацию. Не хватает сделанных из тетрадных листков белых бумажных корабликов. Прихожая у Никиши совершенно обычная: дверь в туалет-ванную, пара шкафов-купе, дальше зала и кухня. Спальня наверняка скрыта за одной из дверей справа. Когда я был здесь в прошлый раз – вообще ничего не заметил. Правда, «был» – сильно сказано. Разуваемся. Мои носки – хоть выжимай. Слышу лихорадочное биение дождя об окна. Глядя на меня, Никиша усмехается: – Моя очередь отпаивать тебя чаем. Кухня оказывается просторной, с кожаным угловым диваном и громадным аквариумом на кофейном столике возле электрической плиты и раковины. В аквариуме плавают различные экзотические рыбки. Прямо деликатесы. Усевшись на диван, стягиваю носки. Заодно вспоминаю о Никишином питомце: – А куда подевался твой верный пёс? – интересуюсь. – Спит, – снимая верхнюю одежду, мальчишка шерудит по полкам. – Он в такое время, после прогулки, ещё часов до десяти спит. – Понятно, – отвечаю, а потом, подумав, снимаю куртку. У себя дома Никиша кажется мне почти незнакомцем. А может, это во мне ещё вчера что-то щёлкнуло? Ну вот, плюс один к подтверждению, что много думать – вредно. Особенно если дело касается необъяснимых природных феноменов. Волосы мокрыми прядками спадают на лицо. Когда Никиша поворачивается, замечаю его родинку и вместе с ней блеснувшее серебро серёжки. – Ты ухо проколол? – А? Угу, – перемещаясь по кухне, Никиша рассеянно касается мочки. Могу поспорить, специально отрастил патлы, чтобы скрывать свои причуды. Вспоминаю, что в карманах этой куртки у меня на всякий случай валяются Сонькины резинки. Достаю одну – ярко-оранжевую и подаю мальчонке. – Завяжи. Мгновение глядит на резинку, потом фыркает и несколькими короткими движениями завязывает на затылке хвост. – А тебе идёт, – подпираю ладонью щёку. – Только чёлку отрасти. Глухо щёлкает закипевший чайник. Он дымится, а я почему-то уже сейчас ощущаю привкус чёрного без сахара чая на своём языке. Никиша на комплимент коротко улыбается. Пока он заваривает чай, я полулениво рассматриваю кухню. В ней большие прикрытые жалюзи окна, отчего комната кажется ещё шире и светлее. Запах чая очень ароматный, а внутри плавают чаинки. Сидя на диване, подбираю под себя ноги. На стене тикают часы в форме надкушенного яблока. Здесь удивительно спокойно, и Никиша со своим личным, окружающим его одного уютом прекрасно «вписывается». Садится напротив, но меня это не устраивает. – Иди сюда, – киваю на место на диване, рядом с собой. Непонимающе хмурится, затем молча улыбается и встаёт со стула. Когда подходит ближе и чуть наклоняется, двумя пальцами убираю за ухо его выбившуюся из хвоста прядь. Мальчишка на полпути замирает. Поднимает едва-едва потемневший взгляд. Буквально слышу, как тикает на шее пульсирующая жилка. Он то ли не хочет двигаться, то ли боится спугнуть момент. Понимающе усмехаюсь. Тучи за окном сгустились, поэтому в комнате царит серый ненапряжный свет. Никиша облизывает нижнюю губу: – Ты сегодня, и вправду, странный. Беззаботно пожимаю плечами: – Это всё дождь. Кажется, именно такой дождь был через неделю после её смерти.