Мы разрушаем, но создадим ли мы что-то, что восполнит возникшую пустоту? Анхель-де Куатье.
„Я не смог. Я подвел его.“ Луи. Первые пару часов Гарри просто бился в истерике. Он не знал куда себя деть. Снова и снова он наматывал круги по комнате и плакал. Потому что эмоций было слишком много. После в тумбочке он нашел пачку сигарет Луи. Там было всего пять штук. Дрожащими руками он зажег одну их них и быстрой затяжкой дал дыму растерзать свои легкие. Горечь табака и соль его слез смешались воедино, приводя его в сознание. Он вытер дорожки слез тыльной стороной ладони и докурил. Казалось, с дымом его сигарет он снова вдыхает в себя Луи. Его прекрасный, такой родной запах. Он убил Хэнка? Плевать. Убил Клэр? Тоже плевать. Гарри плевать до тех пор, пока он сам не умрет от руки любимого. А может и после. Все было неважно, пока Луи был рядом. Он судорожно перебирал всевозможные планы по вызволению Луи. К вечеру в голове Гарри созрела идея, которая даже ему самому не нравилась. В восемь вечера он стоял у дверей ненавистного ему кабинета. Гарри пришел к Джеффу, чтобы всеми правдами и неправдами уговорить отчима помочь Луи. Он постучался в дверь и приоткрыл ее. Мужчина сидел в своем кресле и курил папиросу. Он нисколько не удивился, увидев на пороге своего кабинета Гарри. Джефф уже знал от своих людей, что случилось, и ожидал, что Стайлс придет к нему. Следом за ним зашла Энн, которая настояла на том, чтобы присутствовать на этом семейном разговоре. — Можешь даже не начинать, — сказал мужчина, докуривая папиросу. — Я не желаю ничего слышать о нем. — Мистер Томлинсон, — начал Гарри, — я знаю, что у нас был конфликт, мы вроде как не общаемся, но выслушайте меня, — он выдохнул. — Луи не делал этого. Это какое-то недоразумение. Я присматривал за ним и у него должно быть алиби… — Ты не можешь знать точно, — перебил мужчина. — Я могу знать точно! Я могу, потому что мы были вместе почти все время. — Ты плохо присматривал, раз к вам в дом пришла полиция и арестовала моего сына, — он ударил по самому больному: Гарри не уследил за Луи. — Я просто прошу вас, — жалостливо сказал кудрявый, — умоляю, помогите ему. Он же ваш сын, вы не можете оставить его там. — Вообще-то могу. — Гарри, — вмешалась Энн, — выйди на пару минут. Мне нужно переговорить с Джеффом. Гарри обернулся на мать, которая до сих пор молчала. Ее лицо было полно решимости. Она подошла к сыну вплотную и улыбнулась такой чистой, по-матерински заботливой улыбкой. — Иди, милый, всего пару минут, — тихо сказала женщина. Парень послушно закивал головой и пошел к выходу. Эти две минуты показались ему вечностью. Он кусал губы и не мог устоять на месте. Ожидание — самая большая пытка на земле. Две минуты тянутся слишком долго, когда решается судьба твоего любимого человека. Парень был на грани срыва. Ручка двери дернулась, и оттуда вышла Энн. Гарри вмиг оказался перед ней. — Что? Что он сказал? — нетерпеливо спросил парень. — Он постарается помочь Луи. Он поднимет все свои связи, но, Гарри, это в последний раз, — с сожалением в голосе сказала женщина. — Ты точно уверен, что он не делал этого? — Мама! — громко сказал он. — Конечно, он не делал этого. Я уверен в нем. — Хорошо, милый, — она приобняла сына, — иди домой и хорошенько выспись. — Я люблю тебя, мам, — тихо сказал он, — ты мой ангел-хранитель. — Я тебя тоже, маленький, — она поцеловала сына в щеку, — иди отдохни. Завтра все образуется.***
Как и просила Энн, Гарри вернулся домой и, еле дойдя до кровати, заснул. Всю ночь ему снился Луи. Его заливистый смех, ярко-голубые глаза, сияющая улыбка, он слышал его голос и иногда, казалось, чувствовал его губы. Было восемь утра, когда Гарри разбудил грохот, раздавшийся в углу комнаты. Напуганный Адольф забрался под кровать, а Гарри не мог понять, что происходит. Дверь шкафа была открыта, а на полу стоял огромный чемодан. Протерев глаза, он увидел фигуру Луи, который судорожно закидывал вещи в чемодан. Гарри сначала подумал, что это еще один сон и не придал этому должного значения. Он ущипнул себя, чтобы убедиться в том, что это всего лишь сон. Но это была отвратительная реальность, в которую он вернулся. Сердце парня пропустило несколько ударов, прежде чем он резко вскочил с кровати. — Луи?! — громко спросил он, кладя свои руки ему на талию. — Ты вернулся? — Не трогай меня, — грубо отталкивая парня, сказал он, — не хочу тебя видеть. Гарри не понял, что это только что было. Луи реально дома и не хочет его видеть? — Лу, что такое? — спросил он, игнорируя слезы, скопившиеся в уголках глаз. — Что такое? Ты, блять, спрашиваешь меня, что такое, — развернувшись, закричал он. — Я спокойно сижу в своей камере, следователи были почти готовы снять с меня обвинения, потому что, пока я сидел там произошло еще одно такое же убийство, — он громко орал и размахивал руками. — А потом приходят люди отца, разгоняют всех, суют всем свои деньги и в итоге меня отпускают. — Луи, ты дома, разве важно, каким способом ты сюда попал? — голос парня дрожал. — Ты издеваешься, наверно? Я говорил с отцом, он сказал мне, что ты вчера ходил к нему и слезно умолял помочь мне. Как ты мог разговаривать с ним после всего? — Я был в панике. Тебя забрали в полицию, я даже не знал, где ты и что с тобой, ты мог попасть в тюрьму, — он начал кричать еще громче Луи. — Что я, по-твоему, должен был делать? — Верить мне, — процедил шатен. — Я верю, но одной моей веры мало. — Ты предал меня, — захлопнув дверь шкафа, сказал Луи. — Ты предал меня, когда пошел к нему, — он взял тяжелый чемодан и направился к двери. — Мы договорились больше никогда не принимать от него ничего, а ты сам пополз к нему при первой же неприятности. — Неприятность? Тебя подозревали в убийстве, это чертова катастрофа, по-моему. — Ты знал, на что шел, когда соглашался быть со мной, — Луи собирался выйти отсюда. — Луи, куда ты идешь? — в панике догоняя парня, спросил Гарри. — Я ухожу, — заявил он. — Поживу у Зейна. — Что значит я ухожу? — он встал в проходе, не выпуская Луи. — Что, блять, значит ухожу? — То и значит — ухожу, — твердо сказал парень. — Все кончено, Гарри. — Что за бред, Лу, пойдем, я приготовлю тебе завтрак, — Гарри начал плакать. Он отказывался верить в то, что происходит. Его эмоции сменяли друг друга, как погода в начале мая. — Мы повздорили, я приготовлю тебе кофе, ты поцелуешь меня и все будет как раньше. Ничего еще не кончено. — Гарри, — вздохнул Луи, — не устраивай истерик. Я должен уйти и перестать превращать твою жизнь в полное дерьмо, перестать заставлять тебя растаптывать собственные принципы. — Ты не можешь уйти, — слезы новым потоком лились из глаз, — просто не можешь. Как я без тебя? После всего, что было, ты хочешь уйти вот так? Просто собрав вещи и сказав „прощай, Гарри“? Нет! Нет, только не ты, только не так. Пожалуйста, Луи, — умолял парень. — Гарри, прошу, — он сам еле держался, чтобы не заплакать, — прошу, выпусти меня. — Скажи, что ты не любишь меня, — сказал Стайлс, — посмотри мне в глаза и скажи, что я тебе омерзителен и ты не желаешь больше видеть меня. Скажи, Луи и я выпущу тебя, — закричал он. — Гарри, — прошептал он, — ты ведь знаешь… Я никогда не перестану любить тебя. Но я больше не могу делать этого с тобой. Ты другой. А я все еще слишком прежний. Я не достоин тебя. — Лу, прошу, — взмолился он, — не уходи. Прости меня. — Ты не виноват, солнце. Это все моя вина, и я должен уйти. Громкое рыдание вырвалось из груди Гарри. Он упал на пол, скатываясь вниз по створке двери. Луи быстрым шагом вышел из квартиры, оставив ключи и захлопнув дверь. Он должен был уйти, потому что продолжать это не было смысла. В его жизни куча дерьма, которое он должен разгрести сам. Он больше не может впутывать сюда этого мальчика. Он слишком сильно любит его. Их любовь не созидание, это тотальный крах обоих на фоне такой сладкой и такой дорогой сердцу лжи, которой они окружили себя. До последнего момента они называли это их миром. Но теперь мир равнялся лжи.***
Он не позвонил ни через день, ни через два, ни через месяц. Гарри просто умер внутри. Что-то в нем надломилось пополам. Когда дверь за Луи захлопнулась, он понял, что парень не шутил: он и вправду не вернется в их маленькую квартирку. Все закончилось для них. Никаких счастливых концов. Его сердце было у него, и он ушел вместе с ним. Гарри не знает, как жить без сердца, он бы прекрасно приспособился без других органов или бы умер в конце концов, но не жил вот так, с пустотой в груди. Зима стала казаться еще холоднее, он не снимал одежду Луи, которую тот оставил, она хранила его запах, и Гарри просто ложился в любимом свитере Томмо на кровать по вечерам и плакал, а когда слезы кончались, он продолжал выпускать боль рваными выдохами. Даже Адольф стал ему напоминанием о Луи. Он тоже тосковал по хозяину. «Дорогой дневник, как я должен жить? Меня тошнит каждый день от одной мысли о том, что я больше не увижу его, что он больше не хочет, чтобы я принадлежал ему. Раньше я врал, когда говорил, что Луи мудак, то есть он мудак, но совсем по-другому. Я думал, что влюбился в него летом, но нет, я влюбился в него гораздо раньше. Мое сердце выбрало его задолго до того, как я сам понял это. Может быть тогда, когда он обозвал меня впервые, или тогда, когда я увидел, как он плачет и бьется в истерике после смерти Клэр. А может быть я влюбился в него, когда он дрался с парнем на парковке. Я знаю только одно: я никогда не был равнодушен к его персоне, настолько яркой и затмевающей меня самого. Если Луи зависим от героина, то я зависим от него. Если у него импульсивное расстройство личности, то у меня тоже есть диагноз „полностью-затмевающая-здравомыслие-любовь-к-Луи“. Я зависим от него слишком сильно. В ту ночь, когда он изнасиловал меня, я ненавидел себя за то, что в глубине души мне нравилось как минимум то, что он желал меня. Несмотря на боль, мне нравилось быть под ним. Я любил, когда он доминирует надо мной, хватает за волосы, царапает кожу, кусает, оставляет отметины. Я любил принадлежать ему полностью, доставлять удовольствие только ему. Он всегда говорил, что мы никогда не занимались сексом, только любовью, потому что он выражал свою любовь ко мне через свое тело, своими методами. Мы часто говорили до и во время секса, но очень редко после. Мы просто лежали мокрые и тяжело дышащие, и нас обволакивала тишина. А теперь он ушел, и тишина кажется слишком тяжелой для меня. В тишине с ним было так много, а эта пустая. И эта пустота давит с силой сотен атмосфер, я не знаю, сколько еще смогу выдерживать это. Знаешь, я начал много курить. Оказалось, что можно приспособиться и иногда ловить некий кайф. Он любил сигареты и не любил, когда курю я. Он всегда давал мне их только из своих рук, позволяя сделать всего пару затяжек. „Это не для тебя“, — говорил он. Но сейчас его нет, как нет и его запретов. И хочется сдохнуть от мысли, что его больше не заботит моё здоровье да и что угодно, связанное со мной. Курение — мое последнее слово ему, которое он не услышит, жалкий ответ на все, что он сделал со мной. Я помню каждый момент счастья и боли. Помню его припадки гнева, когда даже таблетки не помогали. Я долго сидел и держал его в руках, пока он то плакал, то дрожал. Я нашептывал ему слова успокоения, гладил голову и не отпускал, пока он не засыпал от истощения всяческих сил. Мы пытались бороться с болезнью вместе, а теперь я даже не знаю, где он. Он называл меня цветком, а когда я спрашивал, почему, он говорил, что не философ, а просто человек. Но Луи не просто человек, он мой человек. Мой человек, который покинул меня. Знаешь, я до сих пор надеюсь, что он просто пошутил, как обычно, и скоро вернется. Я не хочу жить без него. Мне страшно. Возможно, страх и слабая надежда - все, что от меня осталось. Но именно последнее помогает держаться на плаву. Не знаю, как долго смогу продолжать это делать» Противный дождь, смешанный со снегом, хлестал по лобовому стеклу черного Range Rover. Первые числа марта были чистой весной в самом ее ужасном проявлении. Дождь сменялся мокрым снегом, солнце редко радовало жителей Лондона, а Гарри оно не радовало вовсе. Он припарковался у своего дома и, пряча длинные кудри от влаги, забежал внутрь. Он не жил эти два месяца, он просто существовал: ходил на учебу, работу, ел, пил, спал. Ему хотелось, чтобы все это закончилось. Парень был бы рад, если бы его сбила какая-нибудь машина или он узнал, что неизлечимо болен. Мысль о смерти посещала его каждый день. Он долго думал об этом, пытаясь найти значительные различия между его жизнью сейчас и смертью. Но он так и не смог. Он все еще не убрал фото Луи с заставки на своем телефоне, как будто все по-прежнему. Ему отчаянно хотелось верить, что это чертов кошмарный сон, который просто немного затянулся. Гарри зашел в квартиру и по обыкновению бросил ключи и пальто в прихожей. Он собирался доделать работу и просто пойти спать. Навстречу выбежал необычно веселый Адольф. Гарри подхватил его и начал гладить. — Я тоже скучал, маленький, — ласково сказал парень. Кот начал довольно мурлыкать и лизнул лицо своего теперь единственного хозяина. Телефон в кармане Гарри завибрировал, он выпустил Адольфа из рук и посмотрел на экран, на котором высветилось „Зейн“. Парень судорожно нажал на „отклонить“. Он не хотел говорить с Зейном. Но в течение следующих тридцати минут Малик ни на минуту не переставал трезвонить. В конце концов Гарри решил ответить. — Слушаю, — холодно сказал он. — Привет, Гарри, это Зейн, — сказал он. — У меня плохие новости, я подумал, что ты должен знать, — его голос был очень встревоженным, — Луи вчера попал в больницу с передозировкой. — Что? Как? Он жив? — воскликнул кудрявый. — Ему прочистили весь организм, сейчас он в коме. — З…Зейн, как это случилось? — дрожащим голосом спросил парень. — Приезжай в больницу, я все расскажу. — Вышли адрес, — кинул Гарри и бросил трубку. Он ужасно побледнел, во рту пересохло, а сердце… Будто что-то там рассыпалось, как битое стекло. Гарри схватился за стол, чтобы не упасть. Он не верил в то, что происходит, он не хотел верить в то, что его Луи снова там. […] — Где он, Зейн? — запыхавшись от бега по лестницам, спросил Гарри. Малик вместе с Джеффом и Энн сидели на скамейке около белых дверей. Гарри удивился, когда увидел родителей. Он не думал, что Джефф захочет приехать и увидеть сына. Зейн вскочил и, подхватив Стайлса за руку, отвел его в сторону. — Он в реанимации, туда никого не пускают. Ему прочистили желудок, ввели какие-то лекарства, очищающие от кодеина, — пояснил Зейн. — Он не приходит в себя. — Как это случилось, Зейн? — вздохнул парень. — Как? — Я не знаю. С тех пор, как он приехал ко мне, он только и делал, что пил и кололся. Вечером, когда я вернулся, он лежал на полу, его губы посинели, а руки дрожали, — он опустил глаза. — Я вызвал скорую. Теперь он в коме. По щекам Гарри покатились слезы. За что? За что судьба снова так поступает с ними? — Он будет жить? — сквозь слезы спросил он. — Не знаю. Джефф вызвал лучших врачей. Малик обнял дрожащего Гарри. Он страдал так же сильно, как и кудрявый. Луи был его другом столько лет, а теперь он на грани жизни и смерти. Один уклон не туда — и он потеряет дорогого человека. Они просто тихо поддерживали друг друга. Два человека, которые были для Луи важнее его самого, важнее всей его жизни: его лучший друг и его любовь. Всю ночь они просидели около дверей реанимации, ожидая того, что дверь откроется и медсестра сообщит хорошие новости. Никто не спал, они лишь пили кофе снова и снова и не разговаривали. В четыре утра медсестра вышла из дверей и тихо проинформировала. — Один из вас может зайти к нему на пять минут. Все четверо вскочили со своих мест и переглянулись. — Гарри пойдет, — сказала Энн. — Он должен быть с ним. Гарри кивнул и пошел следом за медсестрой. Широкие двери раскрылись, и его взгляду предстала больничная кровать, в которой лежал опутанный многочисленными проводами Луи. Гарри ахнул и приложил ладонь ко рту. Луи, который был полон жизни и энергии, теперь лежит тут без сознания. Парень подбежал к кушетке и упал на колени, заливая свою рубашку слезами. Он начал целовать его руки и шептать что-то несвязное. Снова и снова он плакал, а потом целовал его пальцы. Лицо Луи было бледным, а волосы прилипли ко лбу. Ясные голубые глаза были закрыты, а аппарат искусственного дыхания скрывал его губы. — Лу, прости меня, — всхлипывая говорил он, — прости, я обещал всегда быть рядом. Но я отпустил тебя. Прости меня, я так виноват. Ты должен бороться, слышишь? Я знаю, что слышишь. Борись, Лу, я с тобой. Ты не настолько эгоистичен, чтобы оставить меня здесь одного? Правда? Луи, прошу, я не смогу жить, если тебя не будет рядом. — Молодой человек, вам пора, — заявила медсестра. — Пожалуйста, еще пять минуточек, — попросил парень. — Ему нужен покой, — настаивала она. — Ему нужен был я, — закричал он, — ему плохо без меня. — Я вызову охрану, если вы не покинете отделение прямо сейчас! Гарри понимал, что бесполезно спорить. Он просто вышел и сел под дверью, обхватив руками колени, и тихо заплакал. Он облажался по-крупному. Парень проснулся от толчка в плечо. Он потер веки и заморгал: перед ним были два до боли знакомых глаза, за стеклами очков. Мужчина заулыбался, увидев реакцию Гарри. — Лестер? — спросил он. — Что ты здесь делаешь? — Пришел, как только узнал, — сказал старик, приобняв Гарри. — Мне так жаль. — Не говори так, — тихо сказал Стайлс, — он не умер же. С ним все будет хорошо. — Это не твоя вина. — Я подвел тебя, — жалобно простонал парень, — я обещал беречь его, но я подвел тебя, подвел его. — Брось, Гарри, мы оба знаем, что Луи не в себе. Я уверен, ты сделал все, что мог. — Я не сделал ничего, поэтому он сейчас здесь, между жизнью и смертью. Лестер так хотел утешить этого мальчика, но тот был так сломлен. Чувство вины пропитало все его естество, отравляя каждую клетку, каждую мысль и слово. Он перестал есть, спать, лишь изредка ходил домой, чтобы поменять одежду и принять душ. Он превратился в призрака без Луи. Не как тогда, когда Луи просто ушел от него. Все было страшнее теперь, когда он мог уйти насовсем. Один день сменялся другим, Гарри сильно похудел, а темные круги под глазами давали понять, насколько он истощен. Энн насилу заставляла его съесть какой-нибудь сэндвич в больнице, а потом он снова возвращался к Луи и сидел с ним. Долгими часами он вглядывался в лицо парня. Казалось, теперь он наизусть знает каждый миллиметр его кожи. Его острые скулы, когда-то придававшие ему еще больше дерзости, веки, которые он когда-то любил целовать, густые ресницы, едва касающиеся щек. Он любил его всего. Он так его любил. День за днем надежда потихоньку покидала сердце юноши. Хотя жалкие ее остатки с примесью отчаяния по-прежнему оставались тем, за что он цеплялся из последних сил. Он разговаривал с Луи, пытался достучаться до его сознания. Он молился о том, чтобы этот аппарат никогда не умолкал и продолжал отбивать ритм его сердца. Гарри понимал, что готов слушать этот электронный отголосок любимого сердца, пока то не остановится. Недели, месяца, года. И когда всё кончится, этот звук всё равно будет с ним. Даже когда кончится сам Гарри.***
Это произошло двадцать четвертого марта. По обыкновению, Гарри задремал, держа Луи за руку. Сон был неглубокий, поэтому он сразу проснулся от того, что кто-то сжимает его руку. Он совсем забыл, что так не должно быть, Луи не должен двигаться. Парень вскочил и мигом нажал на кнопку вызова. Веки Томлинсона затрепетали, и он попытался открыть глаза, но ничего не вышло. Трое людей в белом ворвались в палату, и отодвинули Гарри назад. Он не видел, что именно происходит, он лишь отчетливо услышал одну фразу, что отдала вспышкой в его голове. „Пациент пришел в себя.“***
Десятью днями позже. Двое парней, год назад ставшие нежеланными друг другу братьями, сегодня вместе вышли из дверей больницы. Оба изменились, оба пережили слишком много, оба еще не сказали друг другу самого главного. Гарри стал взрослее, мудрее и холоднее. Он заболел Луи, и момент заражения стал моментом невозврата. В день, когда он ушел, Гарри думал, что его сердце разбито. В день, когда ему сказали, что Луи умирает, Гарри Стайлс из прошлого умер сам. Он стал много курить, больше пить, а главное, вокруг себя он построил огромную стену, где на каждом камне написано „Луи Томлинсон“. В руках он держит сумку с вещами Луи и пытается не смотреть ему в глаза. Он робеет. Он боится, что, заглянув, не увидит в них прежней свет. Луи стал иным человеком. Точнее, он стал слишком самим собой рядом с этим мальчиком, а теперь уже мужчиной. Мужчиной, который несмотря ни на что без лишних вопросов любит его. Он его опора. Луи стал мягче и слабее рядом с тем, кто позволяет ему быть таким. Когда он ушел от Гарри, он просто пытался умереть снова. Умереть, чтобы перестать доставлять проблемы этому невинному мальчику, но он забыл одну вещь: Гарри перестал быть мальчиком с той самой летней ночи в Хэмптонсе, когда он лежал в собственной крови, сперме и слезах. Он изменил его, сделал его сильнее, чтобы самому стать слабым в его руках. Иногда Луи не понимал, почему Гарри выбрал его, но сам Стайлс знал ответ. Потому что выбирает сердце, и его сердце выбрало мучиться всю жизнь рядом с парнем с небесными глазами. Идеальных способов любить не существует и Гарри их не искал. Он делал это как может, не сбегая от побочных эффектов. Не сбегая от боли. Гарри открыл дверь машины и помог Луи забраться туда. Они так и не поговорили о том, что они больше не вместе. Сев в машину, Гарри закурил, а Томмо с недоверием в глазах посмотрел на него. — Ты обещал не курить, — сказал он. — Ты обещал всегда быть со мной, — затягиваясь, ответил Стайлс. — Справедливо, — грустно подметил, Луи. — Куда ты меня везешь? — Домой, Лу. Он завел машину, докурил сигарету и поехал навстречу будущему. Такому темному, неизведанному, противоречивому. Они боялись этого будущего, потому что они не видят там беззаветного счастья. Только борьба с собой, друг с другом и со всем миром. Потому что гарантии счастливых концов — это сказки. А они всегда будут в реальности. Всегда будет болезнь Луи. Будет его зависимость от наркотиков и Гарри. Будет зависимость Гарри от сигарет и Луи. Они не идеальны. Но они попытаются. Еще раз. Потому что это, черт возьми, стоит попытки. „Я и ты против всего в мире.“ Гарри.