***
Потом я начал засыпать и на уроках. Голоса учителя и одноклассников внезапно теряли свои интонации и особое у каждого звучание, превращаясь в монотонный гул насекомых, роившихся у моего уха, и я понимал, что вот-вот засну, но был не в силах противиться этому. В первых двух коротких снах во время первого и второго уроков я измерил расстояние до барьера справа и слева от меня. По левую сторону от солнца вышло 1003 шага, по правую — 968. Разумеется, учителя, тормошившие меня до победного конца, были крайне недовольны и брали с меня обещание, что этого больше не повторится. Я лишь молча кивал, горько усмехаясь про себя. Я был не властен над моими снами. В глазах друзей, обступивших меня на перемене, проскальзывало беспокойство, хотя они и пытались скрыть его за напускным весельем, в то время как с их губ хотели сорваться и посыпаться горохом однотипные вопросы. Больше всех переживала сердобольная Иноуэ. Но, в отличие от других, понимая, что не может скрыть свои чувства, и не ломая комедию, она подошла ко мне и задала интересующий всех вопрос: — Куросаки-кун, у тебя всё хорошо? Что-то случилось? — И слабо улыбнулась. То, что она нервно теребила край юбки, не скрылось от моих глаз. Не накручивай себя, прошу. С этим могу справиться только я сам. Без чьей-либо помощи. Особенно без твоей. Казалось бы, что необычного в том, что я заснул за партой? Да ничего шокирующего. Бедные, вы настолько привыкли видеть во всём, даже в самых безобидных вещах подвох, что ваше душевное равновесие может нарушить даже такой обыденный случай. Впредь я буду стараться не засыпать в школе. Вряд ли это получится, конечно. — Всё нормально. Просто не выспался, потому что моему придурковатому папаше стукнуло разбудить меня спозаранку, — ответил я и добавил про себя: «Хорошо до барьера успел добежать». Да… В последнее время я был готов расцеловать отца, вырывавшего меня из ненавистного сна, но только не сейчас, когда я начал действовать. И всё-таки забавно было наблюдать, как его брови грозили вспорхнуть на темечко каждый раз, когда, прижимаясь к стене, он не слышал привычных ругательств в свой адрес. Думаю, он сразу догадался, что у меня не всё в порядке, однако не хочет выпадать из образа. Старый кривляка. Её лицо просветлело, и она облегчённо выдохнула, отпуская юбку и даря мне самую ослепительную улыбку. Чёрт возьми, Иноуэ, ты такая хрупкая и беззащитная. — Ум, вот как, тогда сегодня ложись пораньше. Высыпаться — очень важно. Вот я всегда укладываюсь спать и встаю в одно и то же время, и посмотри на меня: целый день сна ни в одном глазу. — Иноуэ подкрепляла свои слова, активно жестикулируя, а, произнося последние слова, ещё и оттянула вниз веки для пущей убедительности. Уголки моих губ приподнялись сами собой. Я заверил её, что так и сделаю, и это было правдой. Сегодня ночью мне предстоит проделать немалый путь, повернувшись спиной к солнцу.***
После занятий Иноуэ решила прогуляться в моей компании, оправдываясь тем, что у Тацуки сегодня тренировка, и поэтому ей не с кем этим заняться. Я не был против, хотя прекрасно понимал истинную причину затеи с совместной прогулкой. Что уж сказать, общество Иноуэ было мне приятно, и её допрос я ещё мог выдержать. Хорошо, что за меня взялась не Тацуки, она-то, в отличие от своей подруги, отлично понимала смысл этого слова. Если бы в полиции знали об её таланте, то с радостью бы приняли в свои ряды. Не сомневаюсь, преступные элементы клали бы в штанишки, едва увидев её свирепую физиономию, и не осмеливались бы лгать в её присутствии. Мы шли молча, и лучи солнца грели наши спины. Никто из нас не спешил нарушить затянувшееся молчание. Я наслаждался моментом; умиротворением, царившим в этой тихой улочке. Оно было почти осязаемым и пыльной крошкой лежало на стенах домов, на дороге, на телефонных столбах с длиннющими проводами и сидящими на них птицами. Окружающая обстановка и она, идущая рядом, настолько близко, что можно было дотянуться рукой, — всё это странным образом действовало на меня. Иноуэ украдкой поглядывала на меня, наивно полагая, что я этого не замечаю, и я дико радовался тому, что успевал отвести так и норовивший приковаться к её фигурке взгляд. Особенно меня манили её глаза и… Её руки снова были заняты краем юбки, и я вдруг подумал о том, что каждый раз, когда она начинает перебирать ткань пальцами, я не могу оторвать взгляда от её изящных кистей. И представляю, как она поднимает край юбки чуточку выше. Чёрт меня подери, да я пялюсь на неё! Да ещё и с такими бесстыдными мыслями! Неужели она до сих пор не заметила? Или заметила, потому и краснеет до кончиков ушей? Сегодня мне совершенно точно будет сниться привлекательная Иноуэ, теребящая ткань юбки, по-другому и быть не может. Правда, я малость опасаюсь, какие ещё картины гораздо нарисовать моё сбрендившее воображение. Я стал посреди улицы, застигнутый врасплох грязными мыслишками, по-прежнему глядя на неё. Она прошла мимо, от неожиданности забыв отвести взгляд, и споткнулась об камень, так некстати валявшийся на дороге. Расстояние между нами я преодолел за доли секунды и подхватил её за локти, а потом развернул к себе и отпустил. И невольно залюбовался ею. Её рыжие волосы, в которых путались лучи солнца, рассыпались по плечам, а в серых глазах читалось удивление. Живой блеск её глаз притягивал меня, и я желал большего. Я хотел окунуться в них, разведать все её тайны, узнать причину того, почему так часто я видел в них грусть и ещё что-то, чего был не в силах распознать. Я хотел разгадать её всю. Столь же сильно, а может, и сильнее, меня манил приоткрытый рот Иноуэ. Её нижняя губа, которую она облизнула. Я не смел думать о том, какова она на вкус, я всего лишь хотел узнать, какая она на ощупь. Провести по ней большим пальцем и почувствовать мягкость и тепло. Хватит, хватит пожирать Иноуэ глазами. Нельзя, Ичиго, нельзя, просто не смотри. Я не мог не смотреть. Я хотел любоваться ею всегда: и во сне, и наяву. Кажется, это называется манией? Так мы простояли несколько минут, я разглядывал её, она — меня, всё по-честному, пока как по команде не покраснели и не отвернулись друг от друга. — Иноуэ, не бойся и поскорее задавай свои вопросы, пока не поздно, — получилось несколько грубо, и поэтому я поспешил придать выражению моего лица самый дружелюбный вид, на который был способен. Но разрядить обстановку было необходимо. Она втянула голову в плечи и стала похожа на маленькую взъерошенную птичку. И эта девушка чуть не прожгла во мне дыру пару минут назад! Видимо, я сказал это очень резким тоном. — Иноуэ?.. — позвал я и положил руку на её плечо. Мне чертовски нравилось прикасаться к ней, но я не хотел нарушать границы и лишь изредка позволял себе эту роскошь, например, как сейчас. Когда момент был подходящий. Она заглянула мне в глаза и, с трудом выдавливая из себя слова, спросила: — Куросаки-кун, и… давно у тебя проблемы… со… со сном? — Её лицо приняло страдальческий вид. Я убрал руку и, спрятав её в карман, принялся перекатывать монетки между пальцами. — С чего ты взяла, что у меня проблемы со снами? — Ну, ты выглядишь усталым в последнее время и хмуришься больше обычного. Может быть, у тебя бессонница, или тебе кошмары снятся? — Иноуэ опять терзала юбку. Боюсь, это может войти в плохую привычку. В плохую для меня. Почему ты так нервничаешь? Что творится у тебя на душе? Я рассказал ей о снящемся мне каждый день скучном пейзаже, о том, что это пространство имеет границы, и я чувствую себя как в коробке. В общем, обо всём в мельчайших подробностях. За время моего рассказа её лицо успело пару раз вытянуться от удивления, а потом приняло сосредоточенное, задумчивое выражение. Затем и вовсе окаменело, словно она ушла в себя, укрылась в панцире, как спасавшаяся от опасности черепаха. Это её состояние мне отнюдь не нравилось. Очень не нравилось. — Странно, — сказала Иноуэ, приложив указательный палец к подбородку. Брови её, сдвинувшиеся ещё в начале моего рассказа, оставались в прежнем положении. — Это всё очень странно. Так сразу ничего не приходит в голову… О! Если ты не хочешь видеть сновидений… Точно! Нужно, чтобы твой сон был глубоким, и тогда тебе не будет ничего сниться. А чтобы крепко спать, нужно сильно уставать. Может, тебе следует походить на каратэ с Тацуки-тян? Ну, что-то в этом роде… Заниматься тем, что сильно утомляет… — Спасибо за совет, Иноуэ, — поблагодарил я, попытавшись состроить приветливую рожу. Хотя это как-то само собой получилось, так что напрягаться не пришлось. При ней я непонятно почему мог улыбаться даже сущему пустяку. — Не за что, Куросаки-кун. — Мило улыбнувшись, она беззаботно зашагала дальше, и вскоре мы разошлись. Иноуэ явно что-то скрывала, но не хотела загружать других своими проблемами, а меня после сегодняшнего откровения и подавно. Я её понимал, потому что сам часто так делал. И всё же мне было даже как-то обидно, что ли. Стоически выдержав отцовское приветствие, я перекинулся парочкой слов с сёстрами и, оказавшись у себя, растянулся на кровати. Смачно зевнул, поглаживая живот и прокручивая в голове события эмоционально насыщенного дня, и заснул. Как я и предсказывал, мне действительно приснилась Иноуэ, державшая меня за руки и смотревшая прямо в глаза, ежеминутно ярко улыбаясь. За ухом у неё была заткнута белая роза, а сама она была в лёгком летнем платье. Мы будто были на свидании, чёрт бы побрал моё грёбанное свихнувшееся воображение! Юзу, пришедшая звать меня ужинать, долго не могла растолкать мою неподвижную тушку. Когда я спускался по лестнице, подгоняемый взыгравшим аппетитом, меня посетила навязчивая мысль. Уверен на все сто, не миновать мне клетки сегодня ночью.***
Я приоткрыл один глаз и повернулся на 180 градусов, спасаясь от света, который нещадно бил по глазам, и замер. Моему удивлению не было предела. Позади были они. Мечи. Мои мечи. Воткнутые в песок, угольно-чёрные, манящие, столько раз спасавшие меня от гибели. Я шагнул к ним, протянул руки, и лучи солнца, заключённые в их лезвиях, заскользили вверх и исчезли в моей тени. Пальцы почти сомкнулись на рукоятках, чтобы как можно скорее вызволить лезвия из вязкого песчаного плена… Мираж. Самый что ни на есть долбаный мираж. Рассыпались у меня в руках, оставив тут же прилипшую к мокрым ладоням чёрную пыль. Больно. Невыносимо. Подло. Что же это у меня за мозги такие, которым доставляет наслаждение подкидывать мне такие «подарочки»? Видения, воскрешающие в душе страх. Страх, накатывающий безобразно громадной волной. Страх, стремящийся задушить меня. Страх потерять силу. Всплеск воды, брызги на лице. Удар, ещё удар. Три удар — песок вместе с водой летит в лицо, скрипит на зубах — четыре, пять, шесть, семь… Несчётное количество неистовых ударов. Пальцы сами собой разжимаются, и я, стоя на коленях, бьюсь головой об грунт. Слабо, без прежней злости, пока не прекращаю совсем. Лицо обезображивает ехидная ухмылка. Ха! Как же жалко я сейчас выгляжу, аж смотреть тошно, наверное. Ну и пусть. Никто ведь не смотрит. Потому что. Кроме. Меня. В моей. Дерьмовой. Тюрьме. Никого. Нет. Горло раздирает крик, рык, рёв. Тишина, ни единого звука в этом царстве безмолвия. Сколько бы я не бесновался и срывал голос, выкрикивая ругательства неизвестно кому и понося всё на свете, эту тишину невозможно разрушить. Все звуки, которые я произвожу, она бесшумно поглощает. Но сдаваться не в моих правилах. Я заорал, что есть мочи, и орал долго, выворачиваясь наизнанку. Снова яростно мельтеша кулаками и разбрызгивая мутную воду. Вон! Вон из моей головы! К чертям это место! Не снись мне! Не снись мне. Не снись… Фонтан воды взвился вверх, и сотни капель обрушились на водную поверхность с оглушительным бульканьем. Это был первый звук в этом царстве тишины. В одночасье мой слух скрасил успокаивающий шум перекатывающихся волн. О да, как бальзам на душу. Воодушевлённый, я сделал шаг вперёд. Неожиданно появившийся ветер вовлёк меня в свои объятия, приятно освежая разгорячённое лицо. Я услышал, как грязная вода капает с кулаков и сглотнул. В ту ночь я сделал по своей тюрьме 14056 шагов.