Пропадая во сне

Орихиме.       Надрывающийся от свиста чайник вернул меня в реальность. Я взглянула на пальцы, которыми до этих пор до одури сжимала край стола, и, с усилием подавшись назад, согнула одеревеневшие руки в локтях. И содрогнулась от тупой боли, молнией скользнувшей по телу. Интересно, сколько я простояла так, нависая над столом и вперив взгляд в никуда?       Игнорируя громкий свист, я несколько минут разминала руки и даже сделала приседания. Мысли о Куросаки-куне, успевшие выветриться из моей головы, вернулись и, сметая остальные мысли, как орда беспощадных воинов, прочно обосновались в ней. Похлопав себя по щёкам как можно звонче и сильнее, чтобы прийти в себя, я поспешно метнулась к плите и выключила горелку. Усталость тягучей массой заструилась по телу, обволакивая и мигом застывая с образованием ломкой прозрачной корки, и вот я уже в коконе, не способная пошевелиться, да и особо не желающая этого. В бедной голове упрямо бьётся мысль о странном сне, временами уступая место абсолютной пустоте, и тогда я понятия не имею, сколько минут, часов, а может и веков прошло с того момента, как я сняла чайник с плиты. Время течёт невообразимо медленно; мир уменьшается до размеров тёмного пятнышка на дверце навесного шкафчика, к которому я прислонилась.       Сны… Как же простой сон способен испортить человеку настроение, заставить переживать и терзать себя бессмысленными раздумьями насчёт того, к чему же он снится! Не может быть, чтобы это было заразно и передавалось воздушно-капельным путём. Бред. Чистой воды случайное совпадение, что, как только Куросаки-куну перестал сниться этот сон, подобное стало происходить и со мной… Ах, как мучительно об этом думать!       Решив перестать забивать голову вопросами, ответы на которые я никогда не узнаю, я отняла голову от дверцы шкафа. Налила ароматного чая и, держа в руках тёплую кружку, — удивительно, что вода ещё не полностью остыла — уселась за стол. Взгляд остановился на кусочке лазурного неба. Да, я тут сижу в четырёх стенах, выпадая из реальности, а за окном такая чудесная погода! Грех не прогуляться.       Ласковое солнце заглядывало в окно и протягивало ко мне яркие золотистые лучики. На душе вдруг стало невыносимо легко, и чувство окрыляющей радости забурлило внутри, грозясь разорвать грудную клетку, если не дать ему выхода. Повинуясь этому приятному чувству, я широко улыбнулась, подставив лицо живительному теплу. Хорошо. На душе так хорошо и спокойно. Орихиме, а ну быстро допивай чай и бегом на улицу. На счёт три! Раз! На ум приходит мотив весёлой песенки, и я мурлычу слова себе под нос, покачивая бёдрами и размахивая руками в такт музыке, звучащей в голове и льющейся из самого сердца. Два, не копошись! Я кружусь по комнате, прикидывая, что же надеть. Делаю пируэт и подскакиваю к шкафу, распахиваю дверцы. Так, несмотря на солнце, на улице довольно прохладно, поэтому я выбираю длинную юбку с цветочным узором и тёплый свитер. Три! Осталось только добежать до двери и… Свобода!       Ветер вихрем закружил по комнате, попутно растрепав мои старательно расчёсанные волосы. Он свирепствовал повсюду, закручивал в спираль лепестки сакуры, лежащие на земле, качал ветви деревьев и стебли растений и пронизывал меня насквозь. Я пожалела, что не оделась теплее, но отпирать дверь для того, чтобы снова оказаться в плену квартиры, нисколечко не хотелось.       Я зашагала по тротуару, не ставя перед собой ясную цель, идти в какое-нибудь определённое место. Двигалась, предоставив ногам самостоятельно выбирать дорогу, а сама оглядывалась вокруг. Взгляд мой перескакивал с предмета на предмет, не задерживаясь ни на чём подолгу. Было ощущение, будто я смотрю фильм в ускоренном темпе: разноцветные образы прокручивались перед глазами с умопомрачительной скоростью, и я не могла вспомнить, что видела всего пару секунд назад. Но это явление своей красотой и красочностью приковывало к себе взгляды людей, умеющих ценить и видеть, с момента зарождения человечества. Оно поразило и меня, и я остановилась.       Бывают такие виды, которые хочется впитать в себя, как губка, запомнить до самых крохотных мелочей, вобрать в себя восхитительно чистые, неповторимые цвета заката, каждое пушистое облако, каждый луч солнца, томительную прохладу, белёсый пар, клубящийся над водой, каждую травинку, листок, каждый нежный лепесток сакуры. Словно сфотографировать, а потом вставить в красивую рамку и поставить на самое видное место в доме, чтобы любоваться и вспоминать этот дивный весенний денёк холодными зимними вечерами, закутавшись в плед и потягивая горячий чай. Правда, это невозможно: вещи подобного рода стираются из памяти, но оставляют осадок. Я всегда помню, что я чувствовала тогда, когда всматривалась в горизонт. Невероятно сильную веру в то, что всё будет хорошо и что мир и жизнь прекрасны. Я и сейчас её ощущаю. Каждой клеточкой тела.       Волшебный закат солнца, который я встречала в совершенно незнакомом мне месте, страшно напоминал мне Куросаки-куна. Сегодня матушка-природа не поскупилась и залила небесный холст сочно-оранжевой краской, нет, я бы даже сказала — апельсиновым соком. Хотя соглашусь, сравнение странное.       Эх, вот бы улыбка, столь же яркая, как его волосы, растягивала губы Куросаки-куна чаще…       Я обняла себя за плечи, пытаясь немного согреться, и зашуршала тканью свитера, растирая руки. Нет ничего сверхъестественного в том, что Куросаки-куну снился один и тот же сон. Как и мне сейчас. Но они ведь совершенно разные. И всему этому есть научное объяснение. Я вычитала об этом в книге, и это действительно так. Просто есть какая-то нерешённая проблема, портящая кровь, беспокоящая. И, конечно же, проблемы у нас с Куросаки-куном совершенно разные. Но пока их не разрешишь, сны будут повторяться вновь и вновь. Вернее, Куросаки-кун уже справился со своей проблемой, а мне предстоит это сделать. Может быть, спросить у него, как он это сделал? Да, непременно, так я и поступлю при первой же встрече.       Что меня тревожит?       Во сне я вижу море синих васильков и раскинувшийся над ним небосвод нежно-изумрудного цвета, ближе к линии горизонта плавно переходящий в бледно-жёлтый, а затем в светло-малиновый. И редкие тёмные облака на его фоне. Я нахожусь на плато, оно округлой формы и довольно большое. От огромного и полосатого, как леденец, стула с резной спинкой и длинными ножками, с которого мне приходится спускаться по крепкой деревянной лестнице, и до края обрыва примерно 800 моих шагов. Сквозь плотную занавесь лилового тумана я не могу разглядеть, есть ли что-то там, внизу, и не могу спуститься, чтобы посмотреть. Прямой дороги вниз нет, единственный вариант — спрыгнуть. Я, конечно, понимаю, что во сне могут твориться необыкновенные вещи и за моей спиной могут вырасти крылья, но пока довольствуюсь прогулкой среди цветов. И чего-то жду. Уверенность в том, что осталось ждать недолго, не покидает меня.       Вчера с неба стали падать хлопья серебристой пыли. Расчерчивали прозрачный воздух, оставляя блестящие дорожки, которые медленно таяли, растворялись без следа. Не успела я моргнуть, они покрыли васильки, стул и меня переливающимся одеялом. Мерцали, испускали тусклый свет — красивое зрелище. Я замотала головой, стремясь избавиться от покрова в один сантиметр, образовавшегося, пока я глазела на завораживающий полёт пылинок. Хорошо хоть рот не раскрыла. Помню, я тогда побежала к краю плато, задевая руками цветочные головки. Я была вся в серебряной пыли, сверкающая. Готовилась прыгнуть в пропасть. Тогда мой рассудок в последнее мгновение перед прыжком одержал победу над верившим в чудеса сердцем, и я затормозила буквально в двух метрах от обрыва.       Вдруг стало невыносимо жарко. Я обернулась. Противоположный край плато охватило белое сияние и с режущим слух свистом и звоном устремилось ко мне, заглатывая пыль и всё, что она покрывала. Я посмотрела на свои ладони, в морщинках которых собрались опасные пылинки, и проснулась, прежде чем сияющая волна настигла меня.       Как знать, что случится во сне сегодня? Не хочу, чтобы мне что-либо снилось. Всё слишком реальное, осязаемое. По-настоящему. Будто и не спишь вовсе, а бодрствуешь. Идеальный вариант — не спать, мне, к сожалению, не подходит. Совсем. Тёмные круги под глазами и понурый вид вызовут много лишних вопросов. А оно мне надо? Нет. Так что придётся смотреть сны и помалкивать. И разобраться с нерешённой проблемой.       Три дня назад — той же ночью всё началось, — Куросаки-кун рассказал мне о своём последнем сне, а на следующий день с нескрываемой радостью сообщил, что спал крепко и сладко, как младенец. И ничего ему не приснилось.       Он доверяет мне, и это неоценимо. А доверяю ли я ему? Да, так же, как себе. Но… Больше всего на свете я хочу, чтобы Куросаки-кун был счастлив. Зачем взваливать на его плечи груз тревоги? А это странное совпадение, я не сомневаюсь, встревожит его. Ведь он не бесчувственная каменная глыба, не робот из металла и проводов. Он — живой. Он может сломаться. На его долю и так выпало столько испытаний, что другим и в страшном сне не предвидится. Ни к чему лишний раз его беспокоить. Я знаю, Куросаки-кун подозревает меня в сокрытии лжи — глаза выдают его с головой. А я притворяюсь беспечной и давлю улыбку пошире. Когда-нибудь я обязательно признаюсь ему. Когда разберусь с моими снами.       О Ками, дай мне сил!       Стоп-стоп-стоп! Чего это я так гружусь по этому поводу? Вполне вероятно — Орихиме, усвой, наконец, — что это просто совпадение. Самое случайное из случайных совпадений, происходящих чуть ли не каждый день, и яйца выеденного не стоит. Приди в себя, Орихиме, ничего ужасного же не случилось.       Я вынырнула из потока мыслей и увидела догорающий закат. Пора домой. По пути нужно заглянуть в супермаркет, решила я для себя, купить коробочку клубники и взбитые сливки. Очень хочется сочной клубники, а ещё увидеть Куросаки-куна. Я хочу смотреть на него вечно, и мне достаточно быть рядом и поддерживать его, помогать всеми силами, когда на горизонте замаячит очередная смертельная опасность. Защищать его.       Защищать их. Куросаки-куна, Тацуки-чан, Рангику-сан, Кучики-сан, Исида-куна, Садо-куна и ещё многих, многих людей — всех тех, кто мне дорог. Не для того ли я обрела способность создавать щит?       Я шла по шумным улочкам Каракуры, иногда встречаясь глазами с совершенно незнакомыми людьми, и дарила им самые ослепительные улыбки из тех, что имелись в моём арсенале. Одни дружелюбно кивали мне в ответ, другие не обращали внимания; не изменяясь в лице, глядели сквозь меня, словно я вдруг стала невидимой, и быстро проходили мимо, спеша по своим делам. Начали зажигаться фонари, мигали огнями светофоры и неоновые вывески, в свежем прохладном воздухе витал едва различимый аромат сакуры, в чудном сочетании сливаясь с резким запахом выхлопных газов. Вечер был прекрасным.       У меня защекотало в носу, и я, прикрыв рот правой рукой, негромко чихнула. Пожилая женщина в красивом кимоно, которой я искренне улыбнулась несколько секунд назад, поравнялась со мной и, слегка наклонив голову, мелодичным голосом пожелала мне здоровья. Её седые волосы были собраны в аккуратный маленький пучок и закреплены на затылке деревянным гребнем с резьбой из кленовых листьев. Передние пряди выбивались из причёски и крупными волнами спускались на плечи. Она передвигалась при помощи трости с золотым набалдашником в виде лисьей головы, в рубиновых глазах которой то и дело вспыхивали разноцветные искорки. Трость явно не подходила ей по размеру: пальцы правой руки были сомкнуты не на набалдашнике, как полагается, а чуть выше середины трости. Левую руку она спрятала за спиной, которую держала прямо, словно палку проглотила. Когда её лицо озарила улыбка, и у глаз залегли лучистые морщинки, мне показалось, что она помолодела. Блестящие живые глаза смотрели на меня с добротой, и всё её существо светилось добродушием и дружелюбием. Она понравилась мне с первого взгляда. В голове эхом отдавалась мысль, что именно так должна выглядеть идеальная пожилая женщина. Я заправила прядь волос за ухо и смущённо поблагодарила её. И клянусь, рыжие лисы, свернувшиеся калачиком в обрамлении белых пионов на её сиреневом кимоно, подмигнули мне и вильнули пышными хвостами!       Я пошла дальше, стараясь не оборачиваться, хотя меня так и подмывало ещё раз взглянуть на Идеальную пожилую женщину — так я назвала её про себя, — с которой мне, вероятно, больше не суждено встретиться. Интересно, как её зовут? Наверняка, имя какое-нибудь цветочное и красивое. Мизэки, Миюки, а может — Рико?..       Я всё-таки обернулась. Она стояла в пёстрой толпе людей и ждала, когда зажжётся зелёный. Я на всех парах помчалась к ней и молча взяла под руку, сбоку вглядываясь в её приятное лицо.       — Я помогу вам, — робко сказала я и замерла в ожидании ответа.       Идеальная женщина вскинула голову и изумлённо, а потом с укором посмотрела на меня своими прекрасными глазами из-под белесых бровей. Я поняла, что меня так беспокоило в её облике. Радужка её глаз была чёрная, как уголь, как беззвёздное ночное небо — глубокое и завораживающее. Этот факт поразил меня настолько, что я не сразу услышала, что она заговорила.       — Простите, что? — вырвалось у меня.       — Я говорю, такую юную красавицу, как ты, не должны интересовать дряхлые осыпающиеся старушки. — Она дотронулась сухой, шершавой ладонью до моей руки, мягко разжала вцепившиеся в ткань пальцы и отвела мою руку в сторону. — Иди, иди, не заставляй своего молодого человека ждать. Знаешь, мужчины такие нетерпеливые…       Я почувствовала, как к щекам горячей волной приливает кровь, и замотала головой, сжав кулачки.       — Нет-нет-нет! Что вы, у меня нет молодого человека!       Она расширила глаза от удивления и всплеснула свободной рукой, воскликнув:       — Не может быть! — В этот самый момент загорелся зелёный, и толпа потекла вперёд, огибая нас, словно мы были камнями в бурном речном потоке. Идеальная женщина подняла рукав на правой руке и взглянула на часы, поджав тонкие губы, отчего они вообще исчезли. Потом, сощурив глаза и лукаво подмигнув мне, добавила: — Я уверена, он скоро у тебя появится, а я никогда не ошибаюсь в предсказаниях. Ничего не бойся и доверяй своему сердцу!       Она махнула мне рукой на прощание и быстро засеменила по дороге, гордо подняв голову и потыкав тростью в сторону нахально сигналящего автомобиля. И зачем ей нужна эта трость? Отбиваться от крохотных, невидимых невооружённому глазу, болтливых фей, стремящихся украсть прядь её отливающих серебром волос для украшения своего дворца?       Я вспомнила, что так и не спросила её имени, и вопрос слетел с языка, не успела я сделать и нескольких шагов:       — Простите, как вас зовут?!       — Канэко Хикари!       — А меня — Иноуэ Орихиме! Приятно было познакомиться!       Прохожие косились в мою сторону, а кто-то язвительным тоном проворчал что-то о моём воспитании. Я виновато улыбнулась и подняла руки в примирительном жесте. И чуть ли не бегом припустила к магазину.       Канэко Хикари. Хикари. Хи-ка-ри. Я повторяла её имя, произнося его и так и сяк, с различными интонациями. Как ни крути, а родители даровали Идеальной женщине подходящее имя.       Я завернула за угол. Постойте, завернула за угол? Вот так всегда, задумаюсь над чем-нибудь и не замечаю, как прохожу мимо цели. Одно радует — опомнилась быстро. Я вышла из-за угла и пулей шмыгнула обратно. Куросаки-кун! Там Куросаки-кун! Сердце забилось в бешеном ритме, и я невольно прижала руку к груди, как будто могла замедлить его стук. Глубоко вздохнув, я осторожно выглянула из своего укрытия, чтобы хоть одним глазком взглянуть на человека, при каждой встрече заставляющего моё сердце сладко сжиматься и отбивать чечётку, а лицо ярко краснеть. Куросаки-кун шёл по самой обочине, засунув руки в карманы чёрных брюк, и пинал горки из розовых лепестков. Они легко, как пушинки, взмывали в воздух и плавно опускались вниз. Он опустил голову, и рыжая чёлка скрывала от окружающих его глаза и сдвинутые брови. Однако по сжатым в ниточку губам я поняла, что он раздражён. Я шумно вздохнула и решительно зашагала ему навстречу, хотя сердце по-прежнему выскакивало из груди, а лицо запылало ещё больше, когда взгляд приковался к его мускулистым рукам, так привлекательно обтянутым тонкой тёмной тканью.       Куросаки-кун такой сильный. И красивый. И добрый, что самое главное.       И любимый. Безумно любимый. Можно даже сказать, что всё моё существо приковано к нему железными цепями. Я даже слышала, как они звенят при малейшем движении. И на каждом сердечке-звене высечено единственное слово. Люблю.       И не разорвать эти цепи.       Куросаки-кун заметил меня только у самого входа в магазин. Его лицо вытянулось, и он замешкался. Я потянулась к ручке двери.       — Иноуэ… Что ты здесь делаешь так поздно?       — Глупый вопрос, Куросаки-кун, то же, что и ты: иду за покупками, — ответила я. И закрыла дверь прямо перед носом ошеломлённого Куросаки. Сама не понимаю, что на меня нашло.       Я направилась в нужный отдел и схватила первую попавшуюся коробку с клубникой, потом так же не задумываясь взяла взбитые сливки и, петляя между стеллажами, отыскала свободную кассу. Куросаки-кун стоял у выхода, скрестив руки на груди, и нервно постукивал ногой по глянцевому полу. В одной руке он держал белый пакет, нутро которого что-то распирало. По очертаниям это что-то очень походило на упаковки для яиц.       Он ждал меня?       Я заволновалась и велела себе успокоиться. Вдох-выдох, Орихиме, вдох-выдох, просто дыши глубже.       Завидев меня, Куросаки-кун двинулся в моём направлении, и я ускорила шаг. Улыбнулась ему, и в моих глазах он мог прочитать извинение за недавнюю выходку.       — Здравствуй, К-Куросаки-кун. Прости, что закрыла перед тобой дверь… — Конец фразы потонул в громком крике полной женщины, ругавшей кудрявого мужчину, обнимавшего бутылку с плескавшейся в ней светлой жидкостью. Куросаки-кун открыл дверь и кивком головы предложил мне пройти вперёд.       — Тебе не за что просить прощения, Иноуэ, — послышался за спиной его хриплый голос. Он прочистил горло и со словами: «Будь осторожнее», — подхватил меня, когда я споткнулась об порог.       — Н-но, но я же… С моей стороны было грубо… — Я прижала ледяные ладони к пышущим жаром щекам, всё ещё ощущая прикосновение сильных рук к моей талии. Куросаки-кун вскинул брови и махнул рукой.       — Пустяки, пойдём.       — Пойдём? — Он что, хочет проводить меня до дома?       — Да, пойдём, — повторил Куросаки-кун, — я провожу тебя. Неужели ты подумала, что я позволю тебе шататься одной так поздно? Тебе, такой беспомощной. И неуклюжей… — Последнее слово Куросаки-кун пробурчал себе под нос и отвёл взгляд. Я не обиделась. На правду не обижаются.       — Я вовсе не такая беспомощная, как ты думаешь, Куросаки-кун! Смотри, у меня есть бицепсы! — Я сжала кулак изо всех сил и потрогала мускулы. Твёрдые. А если Куросаки-кун?..       Он не дотронулся. И хорошо, а то моё тело лежало бы на асфальте в бессознательном состоянии. Он завёл руки за голову и кивнул мне в знак согласия.       — Я могу за себя постоять! — Снова кивок и насмешливый взгляд из-под чёлки.       Ах так! Боевая стойка, брови, сдвинутые к переносице, и сверкающие воинственностью глаза.       — Я владею каратэ! — Это был мой последний весомый аргумент.       Куросаки-кун хохотнул и забыл про свой многозначительный кивок. Улыбка скользнула по его губам. Мимолётная и такая долгожданная. Моё лицо опять было пунцовое-пунцовое.       Да, низкая температура — лучшее оправдание румянцу. Вот бы мы жили в более суровых условиях, тогда и у Куросаки-куна щёки были бы алые, как спелая клубника. Но в тёплом доме нельзя сослаться на кусающийся мороз.       — Куросаки-кун?       Невнятный звук сквозь сжатые губы в ответ.       — Зачем тебе столько яиц на ночь глядя?       Он продолжал смотреть на небо. Я была благодарна ему за такой рьяный интерес к звёздам. Так я могла без опаски разглядывать его профиль. И запоминать каждую чёрточку.       — Юзу попросила. Старый дуралей возомнил себя великим жонглёром и, разумеется, разбил все яйца, что у нас были. Несколько попыток сделал, засранец. — На лице Куросаки-куна заиграла злорадная усмешка. — А потом поскользнулся и растянулся на полу. Мне даже его жалко стало.       Мне тоже стало жалко Куросаки-сана. Он такой весёлый и смешной. И так сильно любит свою семью. Такие люди, как он, достойны любви и глубокого уважения.       — А что у тебя в пакете? — поинтересовался Куросаки-кун и наклонился ко мне. Я ничего не ответила. Ноги понесли меня к долговязому фонарю, приютившемуся на углу.       Я поманила Куросаки-куна рукой и раскрыла пакет. На его дне ловили холодный электрический свет прозрачная коробка и флакончик в красочной обёртке. Покоритель моего сердца заглянул внутрь, и я невольно загляделась на его лохматую шевелюру. Ветер любовно перебирал короткие пряди на затылке, и мне захотелось зарыться в них пальцами и провести рукой от затылка к макушке, ероша — я уверена — мягкие и шелковистые волосы. Наваждение длилось несколько секунд.       — Иноуэ, а где же типичный для тебя нестандартный набор продуктов? — протянул Куросаки-кун, распрямившись и посмотрев на меня. У него на лице было написано, насколько ему интересно.       Я хихикнула и затрясла пакетом у него перед носом:       — Куросаки-кун, для меня это — нестандартно.       Больше тем для разговора не было. Да и не нужно было бесед. Нужно было только чувствовать.       Наши голоса не звучали в ночи до самого моего дома. А между тем тысячи слов теснили мой мозг, а особенно настойчивые хотели раскрыть губы и извлечь звуки. Всего несколько слов и лишь два исхода. Расколотое напополам сердце, дорожки горьких слёз и потерянная дружба или необыкновенное счастье и души, раскрытые друг другу. И я вся в его руках, в его власти.       Я не решилась узнать, какой выпадет исход. Я попрощалась и потом долго смотрела Куросаки-куну в спину, пока он не растворился в ночи.       А потом были клубника в милой вазочке с золотой каёмочкой, сливки, я, обнимающая себя за плечи, и крупные слезинки, капающие на упругие ягодные бока и грозившие затопить клубнику и перелиться через край. Что-то защемило моё сердце и никак не хотело ослабить хватку.       В ту ночь мне ничего не приснилось, и я встала, простирая руки в ласковые объятия нового дня.