Любую дверь открой - На радость, на беду... Но только будь со мной - Иначе пропаду... (с)
***
Пока дышит он – дышит и она, и впервые за долгие, промозглые столетия Нуала смеет выдохнуть полной грудью. Робко отпечатываются в мыслях новые мимолётные образы: золотистые блики от огня зажжённых факелов, отражающиеся в гербах дома, тень и прохлада, душный воздух, оставляющий сухой след на коже, переливчатый блеск клинков, обнажённых стражами… Но лишь один-единственный образ видит принцесса перед собой, образ, что она вновь и вновь очерчивала в своей памяти, ревностно оберегая в закромах души. Образ, что бесценен её мятущемуся сердцу. Он возвышается надо всеми, столь же гордый и непокорный, как и прежде, свободный, прекрасный в своём молчаливом величии… и столь же опасный. Но ежели разум играет с ней злую шутку, ежели это очередной её сон – глупый, навязчивый морок или же давняя, полузабытая мечта, не оставляющая и не дающая покоя, то просыпаться она не желает, как и не желает прогонять милое сердцу видение. Она не помнит, сколько лет минуло мимо неё, не помнит саму себя, и лишь связь с близнецом по-прежнему остаётся с ней, как напоминание о чём-то утерянном и безвозвратном. Нуала знает – брат, вернувшийся в Бетмору, спустившийся в подземелья – подземелья, которые эльфы отныне называют своим домом, - не иллюзия, и позволяет едва теплившейся надежде о том, что они позабудут годы разлуки, разгореться вновь. Но память её бессмертна, как и её душа, а забывать эльфы не умеют. Снова раздаётся громогласный рык Моргуна - он леденит стынущую кровь и отражается от сводов залы, и Нуала едва слышит жалостливые, пустые слова гофмейстера, его просьбы к наследнику Балора покориться, отдать оружие. Глупец! Никогда прежде Нуада не расставался со своим копьём, и оружие для него – его жизнь. Разве в силах гофмейстер перечить принцу? Никому не подвластен хищный, жестокий Фейри, и Нуала снова прислушивается к самой себе – ослепляющая радость от встречи уступает ноющему отчаянию: брат зол и раздражён, и ярость его, укреплённая годами, наслоившаяся тысячелетиями столь сильна, что принцесса практически может почувствовать, как кривятся чёрные губы Нуада в подобии ухмылки, и жуткий, незнакомый ей звериный оскал искажает его лицо. Как холодеет рукоять клинка в крепко зажатой руке, а в янтарных глазах загорается жёлтый безумный огонь. И сейчас, как никогда прежде, он утрачивает то последнее живое и человечное, что ещё теплится в нём, навек ограждая себя от мира людей. Смятение поднимается в ней, и странная саднящая горечь тлеет в разрозненных мыслях Нуалы, будто когда-то давно она утратила нечто ценное для неё, дорогое сердцу, но осознание этого постигло её лишь сейчас. — Avrakia naleptit, — она выходит из тени, когда стражи, молчаливые и собранные, как и всегда, окружают принца, и видит, как вздрагивает клинок брата, приставленный к шее гофмейстера, как замирает Нуада, лишь заслышав её голос, и уже успевшая разгореться буря в его душе так и остаётся невыказанной. — Mansi tot.* И вновь мир перестаёт существовать, когда он оборачивается к ней, когда она видит его лицо, уставшее и отражающее печать тяжёлых скитаний, и часть её незаживающего, кровоточащего сердца снова обретает свою половину. И вновь Нуала вспоминает, как может обгорать и осыпаться с ладоней время – время, что всегда столь безжалостно к ней, к ним обоим. В ярких глазах брата затихает мятежное, слепящее пламя, усмирённое одним лишь её голосом, но вспыхивает нечто новое, глубокое и родное, предназначенное только ей одной, а на дне - тихая радость, нежная привязанность и возрождающаяся любовь. — Ради тебя, сестра, — в его руке остро заточенная сталь блестит и переливается; Нуада смиренно склоняет голову, — всё, что угодно. Всё, что угодно. Эти слова, мягко укутывая, согревают её, возвращая жизнь в пустой сосуд, когда она следует за братом в зал совета. И эти же слова обращаются в пустой, ничего не значащий, ничего не стоящий звук, когда она слышит жестокие, яростные речи Нуада, и радость растопляется, уступая место ледяной дрожи. Не отрёкся, не отступил. Речи его: о праве первородства бессмертных эльфов, о ничтожности людского рода, о пробуждении Золотой Армии - армии существ бессердечных и беспощадных, для Нуалы слишком жестоки, столь же жестоки, как и для её отца. Мертвенный пепел – вестник скорой скорби - остывает на её губах. И растворяются последние остатки надежды, гремят, соприкасаясь, заточенные клинки, гремит ужасающий рёв Моргуна, гремит и кровь в её ушах, когда начинается не смертный бой – бойня. Вспыхивают кровавым зажжённые огни, кровавым и золотым - цветами их дома, их знамени, былого могущества, власти и величия. «Остановись, брат мой», – просит Нуала, когда чувствует, как начинает кружиться голова, и во рту проступает вкус жжёного железа. Но Нуада не слышит - руки его обагряются чужой кровью, и жизнь в огненном взгляде, подавляемая холодным равнодушием, безжалостностью, тускнеет. И брат становится неожиданно чужим и далёким для неё, когда приближается на шаг ближе к своей сгнившей мечте. Когда выдирает твёрдой, недрогнувшей рукой часть власти – часть золотой короны из окаменевшего тела убитого им же отца. И Нуала сбегает от того безумства, что проникло в её дом вместе с братом, от того, кто ей дороже всего, и кого она не может признать в вернувшемся принце. Студёный ужас наполняет её и замерзает где-то у быстро бьющегося сердца, когда она впервые за годы своего бессмертного существования слышит треск рвущейся по швам связи, чувствует разрушение единства близнецов. И слёзы отчаяния проступают на глазах, когда гнев – не её, чужой и разрушающий, сковывает замершее в оцепенении тело.***
Пока дышит он - дышит и она, но Нуала задыхается, стоит брату неожиданно появиться перед ней и сжать горячими пальцами её запястье в стальные тиски. Ей кажется, она вновь проваливается в бездонную, бескрайнюю бездну, и мягкая мгла окутывает её. Холод и мертвенная пустота снова владеют ею. «Что ты скрываешь, сестра?» Она скрывает ужас, полоснувший её сознание, горечь, осыпавшуюся в когда-то спокойных, мирных снах. Скрывает свою внезапную, так неожиданно пробудившуюся в ней привязанность к новому другу. Она скрывает от Нуада своё сердце. Нуала безмерно хочет верить, что перед ней - любимый брат, но не может увидеть и тени Нуада в том безумце, что вновь настиг её. И Нуала не узнаёт саму себя и свои чувства, не узнаёт его, но его отныне она знать и не желает. — Отдай мне часть короны, сестра. Я знаю, она где-то здесь, — он обводит выцветшим взглядом комнату в Бюро Паранормальных Явлений, высокие стеллажи, ломящиеся от книг, и вновь возвращается к ней. Его голос искушающе нежен, а лёгкие прикосновения к её лицу, к её шее и волосам насквозь фальшивы, и Нуала в отчаянии спрашивает саму себя, когда его одержимость и жажда власти стали значимее её любви. — Как ты можешь так поступать, сестра? — горько спрашивает он, на мгновение дотрагиваясь до её груди, отчего тело Нуалы предательски бросает в дрожь, — как ты можешь безучастно смотреть на гибель своего народа? «Как ты смеешь отворачиваться от своего брата?» Тяжесть и гнев сплетаются воедино в его словах, и Нуала вздрагивает, когда слышит подавляемую боль в голосе Нуада, но и эта боль, как и все его чувства, сокрыта за глумливой, жестокой насмешкой. Ей кажется, будто он давно устал убеждать её, но ему доставляет особое извращённое удовольствие так говорить с ней. Словно ему нравится мучить её. — Разве ты не хочешь вернуть давние дни? Ты помнишь, как было прежде? Как было прежде? Она помнит. Помнит леса, ещё живые и пышущие изумрудами листвы, синеву бескрайнего, глубокого неба, поля и луга, не тронутые, не изодранные, не вытоптанные ногами человека, и ветер, что буйствовал над ними. Помнит прохладные рассветы и душные закаты, неизменно встречаемые вместе с братом... и свет. Как давно она не видела яркого, солнечного света, прозябая в давящих, мрачных подземельях! Она помнит, всё помнит! Как мечтала, как желала выбраться на свободу и хоть раз глотнуть свежего, чистого воздуха. Как жил её народ, не позабытый, не погребённый – ещё сильный и могучий, гордый, не сломленный безжалостностью войны, не томящийся в недрах земли и без страха встречающий каждый новый день. Помнит и время, когда она безраздельно принадлежала брату, а он – ей, и не было между ними глухой стены разлуки и отчуждения. Помнит его нетерпеливые ласки и своё собственное обещание. Разве она могла позабыть всё это? Какими тёплыми и мягкими могут быть эти губы, что сейчас кривятся в немой ярости, какими родными, надёжными могут быть любимые объятия… и каким тяжёлым, беспощадно-холодным может быть застеленный пеленой презрения взгляд обжигающе-янтарных глаз. Он понимает, о чём она думает – все её мысли для Нуада как на ладони, и злость вновь запекается у него на губах: — Позволишь нашему роду сгинуть во мраке? Это действительно то, чего ты хочешь? Нуала всегда хотела лишь то, что желал он. Его близнец, его покорная тень, - она никогда не сможет отречься от Нуада, и её любовь к нему не утихнет и через века. Ещё во чреве матери, сплетаясь воедино, они судьбой были предназначены друг для друга, но теперь всё изменилось, и позволить брату совершить задуманное и разбудить столетиями покоящуюся Золотую Армию она не может. Безумием будет отдать ему часть короны – он погубит их всех и себя самого. Слишком ценна жизнь каждого, и непомерно высока расплата за содеянное. Нуала без страха вглядывается в лицо брата и внезапно ощущает себя непривычно уставшей и дряхлой, ветхой, как ясени, веками возвышавшиеся вокруг давно утерянного дома. «Ты не ведаешь, что творишь, брат. Ты уничтожаешь всё, что дорого тебе. Ты опьянён своей ненавистью, и я тебе не нужна». Горький упрёк застаёт Нуада врасплох, злость утихает в нём, и страдания, накопленные годами, заостряют его черты. «Я не живу без тебя, я не существую без тебя». Нуала качает головой – она мудрее, сильнее брата, и правда давно открылась перед ней: всё изменилось, и душа принца отныне – бескрайняя пустыня, а сердце – ледяной камень. «Как прежде?» - горько спрашивает она. Как прежде уже никогда не будет.***
Пока дышит он – дышит и она, но лишь сейчас, когда жизнь из них обоих испаряется, словно вода из ссохшегося дерева в жаркий день, Нуала понимает, насколько тесно переплелись их судьбы, насколько крепко они вросли друг в друга корнями. Если бы она только могла отказаться от Нуада, если бы ей только хватило сил… не смогла, не хватило. Он простирает к ней руки, и отчаяние заволакивает его потускневший взгляд туманной пеленой, а тяжёлое чувство потери самого дорогого, бесценного, искажает его лицо. Как же она желает забрать все его страдания - испить его муку, словно из чаши! — Нуала… В его голосе горечь осознания и острая боль, куда острее, ярче и сильнее чем та, что жалит и рвёт её сердце, что разливается по её платью смертельным огненным пятном. Клинок, прорезавший кожу, легко выходит из груди, и янтарная кровь обагряет ладони – разве был выбор у неё, у них обоих? Они сами загнали друг друга в ловушку, но лишь Нуала решилась прервать замкнутый круг. Впервые она сумела воспользоваться их связью, впервые оказалась храбрее, смелее Нуада и избрала дорогу, и это не он, а она теперь взывает к нему, не он, а она зовёт его вслед за собой. «Смотри, брат мой, смотри, я погибаю вместе с тобой!» Я погибаю ради тебя. Где-то вдали уже зажигаются погребальные огни Бетмора, и деревья, склонившись, шепчут о прошлом и о навсегда утерянном будущем; Нуала чувствует, как ледяной пол жалит кожу, как бережные руки друга обнимают её, и ей становится чуть легче и свободнее. Когда-то отец говорил ей о том, что, придёт время, и она перешагнёт порог смерти, где ей будет подарен ещё один шанс, и в новом, вечном мире её связь с Нуада оборвётся. Но принцесса не представляет себя без брата, и видит в этом шансе не спасение - проклятье, и молит богов лишь о том, чтобы их единство сохранилось. Где-то мягкая мгла вновь накрывает сонный лес, и прохладный туман клубится у земли. Где-то замирают, исчезают жизни и загораются новые; рождаются сумрачные величественные рассветы и бронзовые густые закаты. Где-то её вновь ждёт счастье и надежда на новый мир, мир, в котором Нуала снова увидит свет. И она закрывает глаза, чтобы вернуться в знакомую с детства рощу и услышать, как осыпаются золотые листья со священного Древа Прародителя. * Прошу тебя, брат, сдай оружие.