Элегантный молескин в пятнах чая

Локоны Франкенштейна всегда жили своей жизнью, и жизнь эта была мудрой. Они не лезли в пробирки, колбы и эксикаторы, не заглядывали в испарительные чаши и химические стаканы, не интересовались мягкостью растёртых в ступке сухоцветов и не рвались помогать своему хозяину во время некропсии. Это был идеальный симбиоз: человек питал и аккуратно вычёсывал пряди, а те, в свою очередь, обрамляли его лицо ореолом красоты и, рассыпаясь по обнажённым плечам и шее, нежили тёплую кожу. Это было так долго и естественно, что когда Картас, просвистев у самого уха, легко снял целый ряд прядей, Франкенштейн впал в ступор. Он не чувствовал боли, но явственно ощущал, что чего-то лишился. Рейгар пружинисто присел, но, осознав, что бой окончен, выпрямился Геджутель негромко откашлялся. Повисла тишина. И висела она столь долго, что на окраины поля битвы вернулись сверчки и один за другим затянули вечернюю песню. - Извини, - наконец произнёс Кертье и, ухватив свои волосы, поднёс к ним кинжал. - Вероятно, традиции твоей родины не... - Всё хорошо, - оборвал его Франкенштейн, дёргая рукой, чтобы отозвать Тёмное копьё. Осторожно, как свежую рану, он ощупал свои локоны, срезанные по линии чуть ниже мочки уха, а потом потрогал целые волосы на другой стороне. - Полагаю, - примирительным тоном произнёс Геджутель, - на сегодня хватит. - У меня ещё достаточно, чтобы сразиться с тобой, - человек отозвался обыденно-едкой усмешкой. - Думаю, сейчас твои услуги больше пригодятся Рейзел-ниму, - спокойно парировал старый каджу. И попал точно в цель. Около пяти минут Франкенштейн, нагой по пояс, стоял перед зеркалом и рассматривал своё отражение. Простым взглядом, конечно, он не мог отрастить пряди заново, но будь у него здесь нужные ингредиенты и лаборатория - что-то да могло получиться. На столике возле миски с горячей водой лежали ножницы и запачканный землёй пучок золотистых волос, которые учёный прилежно собрал на поле боя. Он не верил во всю эту ерунду вроде проклятий и сглазов, но собственные познания щедро одаряли его своими, сугубо научными страхами. Делать было нечего. Обречённо вздохнув, Франкенштейн взял ножницы и аккуратно остриг вторую половину прядей, а потом ещё раз намочил голову и выровнял края. С этой причёской он помолодел и теперь напоминал голубоглазого пажа-любовника сказочной королевы. Даже взгляд его стал каким-то... удивлённым, хотя это сказывался пережитый шок. Стоило ему застегнуть и заправить рубашку в штаны, как в ямочках за мочками ушей возникло щекотное покалывание - Мастер звал его. - Вы желали, чтобы по вечерам я заваривал вам чёрный чай с мелиссой, - остановив сервировочный столик, Франкенштейн смахнул полотенцем воображаемую пыль с поверхности резного чайного стола, ловко застелил его накрахмаленной скатертью и быстрыми, точными движениями переставил сервиз. - ... Рейзел даже не повернул головы, продолжая рассматривать розовеющие после заката края перистых облаков. Вероятно, глаза его подмечали плавный переход тёплых оттенков в холодные, и это таинственным образом завораживало. Когда человек осторожно поставил чашку с чаем на край, Ноблесс не глядя уверенным движением подхватил её и сделал первый глоток. Франкенштейн закинул на сгиб руки салфетку и замер в терпеливом ожидании. Наконец рыже-пурпурные тона растворились в заволакивающем пейзаж тумане, и Рейзел обернулся. Чашка со звоном разбилась о доски пола. Человек испуганно встрепенулся и дёрнулся вперёд, но наткнулся на изумлённый взгляд слегка расширенных алых глаз. Повисла неловкая пауза. - Это... в-вышло случайно... во время тренировки, - пролепетал Франкенштейн, когда покалывание в козелках явственно дало знать, что от него ждут ответа. Рейзел нахмурился. Нет, это была не игра теней - он действительно нахмурился, и когда учёный осознал это, что-то в его коленях, та точка, на которую опиралась масса всего тела, неожиданно стала ватной и мягкой. Ещё чуть-чуть - и он сложится гармошкой в рабском поклоне перед своим Мастером, вымаливая у него прощение. - ... полагаю, - когда Ноблесс заговорил, в его словах лениво перетекало из гласной в гласную обычное равнодушие, - тебе нужно уделить время своему внешнему виду. - Д-да... Франкенштейн обошёлся с собой как с расходной лошадью - разве что не пристрелил, загнав тело до полного изнеможения. Добраться из Лукедонии до лаборатории, наскоро составить и перегнать необходимый эликсир, а потом вернуться обратно - на это едва хватило вечера и ночи. Вернувшись за пару часов до рассвета, учёный содрал с себя липкую от пота одежду, наскоро помылся в лохани холодной водой и, приняв ещё тёплое снадобье, без сил рухнул в постель. Разбудил его грохот - нет, землетрясение. Подскочив, Франкенштейн мгновенно лишился остатков сна: как-то вышло, что заснул он в особняке, а проснулся на сеновале. Впрочем... - ... это же... - человек в ужасе схватился за волосы, которые золотистым водопадом струились вдоль спины, подныривали под ягодицы, путались на мятых простынях и падали с кровати, чтобы наполнить комнату бесчисленными извивами и мягкими складками. Грохот, пробирающий особняк от перекрытий до фундамента, между тем повторился. "Господин Музака", - сообразил Франкенштейн и, наскоро одевшись, помчался открывать дверь. Точнее, попытался. Оказалось, что косы его, как река цепких туристов, предпочитают задерживаться у всяких углов, на поворотах и не слишком хорошо ладят с перилами - на лестнице мощный рывок за голову дёрнул учёного обратно и швырнул на прикрытые ковром рёбра ступеней. Чертыхнувшись, Франкенштейн высвободил немного силы, намотал волосы на кулак, занёс над ними руку и... Ничего не сделал. Странное ощущение, некий страх, который раньше он испытывал только перед проведением на себе экспериментов, удерживал его от удара. Поколебавшись, учёный на пробу порвал один волос, и боль жгучим порошком рассыпалась по сети расстроенных нервов, напоследок ударив в голову так, что в глазах потемнело. Тем временем в особняке стало тихо. Мотая головой как лошадь, Франкенштейн пришёл в себя и всё же исхитрился добраться до нужной комнаты. Когда после вежливого стука он открыл дверь и перешагнул порог, его взгляду предстала гора экзотических фруктов: рамбутан, ракум, манго, аннона, кумкват и что-то ещё. Рейзел сидел в кресле и руками с отставленными мизинчиками сжимал ананас, глядя на него как на голову Иоанна Крестителя. Волчьими когтями сковыривая колючки с большого плода кивано, Музака при виде слуги запнулся на полуслове и поперхнулся собственной слюной. Звук кашля вывел Ноблесс из прострации - передав ананас вовремя подскочившему Франкенштейну, он потянулся вперёд и легонько похлопал друга по лопаткам. - ... оставь, - сипло отозвался вервольф и, едва распрямившись, тут же согнулся пополам, но теперь от смеха. Кивано выскользнул из его рук и покатился к ногам Рейзела, который низко склонил голову и прижал к губам кулачок с отставленным мизинчиком. Франкенштейн покорно стоял с ананасом в руках, охваченный какой-то девичьей печалью и безысходностью. Волосы его, прижатые дверью, зажигали в теле смутное, фантомное ощущение боли. - ... среди людей о тебе ходит множество историй, - наконец выдавил из себя Музака и привычно вытянулся на диване, - но я не знал, что та - тоже про тебя. Рейзел поднял порозовевшее лицо и к чему-то прислушался, а потом повёл пальцами, как поводят крыльями бабочки - дверь медленно приоткрылась и замерла в таком положении. - Б-благодарю вас, - это всё, что сумел выдавить из себя Франкенштейн. До кухни он добрался как римский торговец фруктами: волосы были намотаны на нём словно тога, а руки оттягивала груда пупырчатых, мохнатых и шипастых плодов, собранных, наверное, со всех концов света. Сбросив фрукты на стол, а волосы на пол, учёный подошёл к старому дубовому шкафчику, вытащил оттуда бутылку коньяка, который обычно добавлял в террин, и не морщась сделал несколько глотков, благо что эксперименты над собой выучили его пить спиртовые настойки и махом опустошать плоскодонные колбы. Приятное тепло ободрило его воспоминаниями о том, что раньше он пил после провала какого-нибудь опыта, а теперь в его жизни есть новый смысл. И смысл этот, к слову, сегодня ещё не пил чай. Обычная беготня из кухни в комнату Мастера и обратно вынудила Франкенштейна оставить волосы пылиться в коридоре как им вздумается. Музака на этот раз не стал задерживаться, поэтому когда солнце вошло в зенит, учёный со спокойной душой закрыл дверь за гостем и занялся приготовлением обеда. От чистки овощей его отвлекло... нечто. Нечто, электричеством встряхнувшее руки, тело и вынудившее сердце биться быстрее - ощущение было приятным. На всякий случай отложив нож, Франкенштейн приготовился ждать и очень быстро дождался. Раскрея вошла на кухню царственными кошачьими шажками, вместо когтей цокая каблуками сапог. Взгляд её при этом не отрывался от реки золотистых волос, и когда она, остановившись, уже взглядом проследила её исток, щёки её вспыхнули. Франкенштейн поприветствовал её кивком головы и сообразил, что это прикосновение её ладоней так отозвалось в его теле. - ... Кадис Этрама Ди Рейзел, - голос, в отличие от лица, принцессе не изменял, - у себя? - Да, Мастер в своей комнате. - Делай что делал, - Раскрея повернулась спиной и вышла, как ему показалось, слишком поспешно. Когда Рейзел дотягивался до его разума своим, чтобы что-то сообщить, в мочках ушей возникало слабое щекотное ощущение, которое скатывалось по шее - как если бы кто-то легонько подул. "Лорд желает меня видеть". "Мастер, вы будете обедать?" "Не знаю". Франкенштейн оглядел гору нарезанных продуктов, закипающую воду в кастрюлях и котелке, а потом сжал нож покрепче и перевёл взгляд на волосы. Движением пальцев, которым обычно отсылают кого-то прочь, Ноблесс распахнул дверь и шагнул из объятий смолистой ночи в привычную тишину особняка. Как всегда Франкенштейн ожидал в холле, и волосы его на этот раз гривой рассыпались по плечам. Рейзел, которого Лорд несколько раз заставил повторить "историю о том, как павлин облысел, а потом оброс", невольно затрепетал при виде прежнего порядка вещей. Почтительно опущенный взгляд человека движением светлых ресниц оказался обращён к Мастеру с немым вопросом. Если бы Ноблесс хотя бы приблизительно знал, что принято говорить в таких случаях, он бы попытался. Но сейчас ему ничего не оставалось, кроме как сжать плечо слуги, а потом направиться в свою комнату, на ходу стряхивая с себя тёмные лепестки бархата и таким образом переодеваясь в домашнюю одежду. Франкенштейн, впрочем, всё понял без слов и последовал за ним, перечисляя блюда, которые успел приготовить к ужину. Лорд задумчиво вертел в пальцах перо и всматривался меж строк документа, который ему подали на подпись. Время перевалило за полночь, и тишина в тронном зале стала гулкая, неживая. - Кхм, - негромко прокашлялся Геджутель, - чернила... Переведя взгляд на изящное серебряное изделие в своей руке, Благородный занёс его над чернильницей, и тяжёлая капля беззвучно исчезла во тьме хрустального флакона. - Лорд, - произнёс каджу, - быть может, для решения данного вопроса стоит пригласить господина Музаку? Всё-таки, поднятый людьми вопрос затрагивает интересы и вервольфов. - Я вот всё думаю... - медленно отозвался правитель и перевёл взгляд на Геджутеля. - Что он сделал со своими волосами? - Ч... что? - глава клана Ландегрэ часто заморгал. - Франкенштейн. Он же не станет постоянно ходить с косами. Как думаешь, что он с ними сделал? - Л-лорд, - голос каджу стал на пару тонов глуше, - только не говорите, что всё это время вы думали именно об этом. - Ну да, ведь не каждый день здесь случается что-то интересное, - капризно протянул Благородный и, откинувшись на спинку трона, поглядел на бумагу в своих руках так, словно впервые видел. - А это что? Мы не можем решать такие вопросы без вервольфов, они обидятся. Отправь обратно, - он бросил Геджутелю свёрнутый трубкой лист, - и скажи, чтобы оформили как следует. - Как прикажете. - И всё-таки, - подперев рукой голову, Лорд нахмурил брови. - Дочка сказала, что этой гривой можно обернуть особняк. Я слышал, что люди в некоторых местах делают из соломы огромных чучел, а потом сжигают. Как думаешь, он мог проделать такое? Раскрея отбросила гребень и, завернувшись в длинные волосы как в кокон, совершенно нагая подошла к окну. Комната её была обращена, она знала, в сторону особняка Ноблесс, но даже если бы ночная тьма не искажала очертания дневного мира, разглядеть особняк в хвойном море дремучих лесов было невозможно. На мгновенье принцессе показалось, что где-то там, в трепещущей на ветру тьме, вспыхнула и погасла рыжая искорка. Но, может быть, просто показалось.