Море в твоей крови

      На втором малом круге Алиэр понял, что сегодня все впустую. Его Серый, обычно такой покладистый и старательный, упрямился все сильнее. Алиэр всем телом чувствовал, как растет напряжение в могучих мускулах зверя, как нервно и зло салту работает хвостом, огибая столбы, а останавливаясь, едва сдерживается, чтоб не попытаться укусить ездока. Гонять верхового салту в таком настроении — бесполезно и даже опасно. А показав зверю, что можно и не подчиниться ездоку, загубишь труд многих тренировок.       И потому за очередным столбом Алиэр остановил Серого не рывком, а плавно, позволив проплыть сколько хочется. Соскользнул с седла, погладил чувствительную кожу над глазами, и успокоившийся салту ткнулся мордой в его плечо, словно извиняясь.       — Что, малыш, настроения нет? — хмыкнул Алиэр, почесывая Серому нос. — Понимаю, сам бы кого-нибудь покусал. На охоту махнуть, что ли?       Серый игриво вильнул хвостом, не понимая слов, но чувствуя, что хозяин не сердится, и Алиэр вздохнул. Охотиться с охраной — только рыбу смешить. Ну какое удовольствие гнать дикого салту или лезть в расщелину к маару, зная, что ничем не рискуешь? Разве это честная победа, когда за твоей спиной пара лучших бойцов королевства, всегда готовых прийти на помощь?       Алиэр оглянулся назад, отыскал взглядом три парящих над склонами Арены силуэта. Лиц, конечно, с такого расстояния видно не было, но Джестани держался в седле совсем иначе, с близнецами его не перепутать. Вон, плавает между охранниками. Алиэр закусил губу, вспоминая странный разговор, что случился у них. Жрец говорил о страхе. И его слова звучали, как ответ на самые потаенные мысли Алиэра, те, в которых он даже самому себе признаваться не хотел. Можно ли победить собственный страх? Ночью ему снова снилась Арена, кровавая муть в воде, круговерть стремительных силуэтов и собственные крики…       — Тихо, тихо, — проговорил Алиэр, гладя салту, беспокойно дернувшегося от его резкого движения. — Спокойно…       Судорожно вдохнув, он отвернулся и посмотрел на дальний конец Арены, уже скрывающийся в полумраке вечера. Не время вспоминать сны, тут бы разобраться с тем, что творится наяву. Отец до сих пор сомневается, но ведь кто-то травил Алиэра гарнатой. И кто-то убил чистильщика Галифа, а потом и целителя. Дыхание Бездны в его спальне, сирены чуть ли не в городе… Что творится в Акаланте? И чем вообще занимается Ираталь? А если завтра неизвестный враг устроит покушение на короля?       По спине Алиэра пробежал озноб, как от ледяной струи придонного течения. Сама мысль, что кто-то может причинить вред отцу, казалась кощунственной, но разве не был он раньше уверен и в собственной безопасности? А оказалось, что родной, до капельки знакомый и любимый город полон ядовитых тварей, прячущихся за личинами подданных, близких, друзей. Раз уж даже во дворце… Но кто? Слуги? Наложники? Жрецы или каи-на из королевского Совета? Как же мерзко подозревать всех, не зная виновного!       Салту тихонько заурчал, разомлев под его мерными поглаживаниями, и Алиэр снова вернулся в седло. Арена и охота подождут. Отца сейчас беспокоить нельзя, но Ираталя-то можно? Самое время кое о чем расспросить того, кто должен беречь покой королевской крови!       Но не успел он тронуть салту лоуром, как тот вскинулся, задрав нос, вильнул хвостом, и Алиэр глянул вправо, куда тянулся мордой его зверь. Двое всадников спускались вниз, и одного Алиэр сразу узнал по светлым волосам, будто светящимся в темной воде.       — Эруви, — радостно выдохнул он, подаваясь навстречу подплывшему другу. — Чистой воды тебе! А это твой избранный?       — И вам чистой воды, мой принц! — просиял улыбкой Эрувейн. — Позвольте представить — Даголар ири-на Карианд.       — Рад встрече, — кивнул Алиэр, с любопытством рассматривая высокого кариандца, почтительно склонившего голову и приложившего руку к сердцу. — Как вам нравится Акаланте, ири-на Даголар?       Что ж, ничего особенного в нем не было, даже непонятно, чем мог увлечься Эрувейн. Аристократы Карианда, приплывавшие в гости ко двору, на взгляд Алиэра казались слишком бледными и тонкими, как растения, лишенные света, но Даголар больше напоминал суаланца или маравейца — крепкий, плечистый, со скуластым лицом и глубоко посаженными темно-синими глазами. Только бледная до полупрозрачности кожа выдавала в нем жителя глубин, да темно-русые волосы были убраны непривычно: подбриты на висках, а сзади и сверху заплетены в сложную косу, скрывающую их длину.       — Ваш город прекрасен, тир-на Алиэр, — откликнулся кариандец низким голосом с тягучим кариандским выговором. — А за то, что Акаланте подарил мне счастье, я готов вечно просить у Троих всех благ и процветания для него.       По мнению Алиэра, уложив на песок одного из знатнейших юношей двора, да еще и такое чудо, как Эруви, кариандскому купцу и впрямь следовало благодарить Троих днем и ночью до конца жизни. Ведь одни Трое знают, как у них сладилось, если Эрувейн отказался от блестящих партий, которые ему давно предлагали лучшие семьи Маравеи, Суаланы, да и того же Карианда. Положим, в Суалану родители никогда бы Эрувейна не отпустили: его старший брат погиб на войне. Но Маравея — почему бы и нет? Хотя, конечно, семья предпочла бы, чтоб Эрувейн остался в Акаланте, найдя избранного в другом городе и став старшим в браке. Жаль, что не вышло.       — Да, Трое и вправду взглянули на вас, — отозвался он вслух, улыбнувшись кариандцу как можно любезнее. — Я вижу, мой друг детства счастлив. Но боюсь, Эруви будет нелегко привыкнуть к темным глубинам Карианда, он любит солнечный свет и теплые воды.       — Алиэр, я привыкну к чему угодно!       Щеки Эрувейна вспыхнули румянцем, а кариандец чуть нахмурился и тронул пальцами спину своего салту, словно стараясь скрыть замешательство. Зверь у него тоже был хорош. Не такой крупный, как акалантские, но длинный и хороших пропорций. А главное, в седле кариандец лежал с непринужденным изяществом опытного наездника, и его лоур спокойно висел на крючке, что могут позволить себе немногие.       — Это верно, тир-на, — сказал вдруг Даголар, к удивлению Алиэра не став спорить и защищать родной город. — Признаться, меня тоже беспокоит, как Эрувейн сможет жить там, где гораздо глубже и холоднее. И я хотел просить у вашего отца позволения остаться в Акаланте.       — Остаться? — вскинул бровь Алиэр. — Вы хотите войти в семью Эрувейна младшим?       Эруви снова покосился на избранника так влюбленно и радостно, что у Алиэра на языке замерла колкость о том, что кариандец — неплохой купец, если так быстро сообразил, что выгоднее войти в семью каи-на, чем взять юношу из нее в свою собственную. При ком другом мог бы съязвить, но не при Эрувейне…       — Мне все равно, — пожал плечами Даголар, встречая его взгляд спокойно и уверенно. — Жить в Карианде непросто даже тому, кто привык к этому с детства, а уж после теплых и светлых вод… Я хочу, чтоб Эруви был счастлив. Какая разница, кого из нас будут считать старшим? Да и ему не придется уплывать от своих родных.       — А вам — от ваших? — спросил Алиэр хмуро. — И как же ваша торговля?       Что ж, если этот кариандский маару искренен, за Эруви можно только порадоваться. Не каждый согласится оставить родной город и войти в чужой дом младшим супругом, если боги уже признали твое старшинство в браке. Но это если он искренен. А вдруг нет?       — Родители давно присоединились к нашим предкам, а главой семьи станет мой младший брат, — безмятежно откликнулся Даголар, все так же неосознанно поглаживая спину салту перед седлом и будто невзначай показывая обручальный браслет. — Торговля же от меня никуда не уйдет. В последнее время торговать жемчугом выгоднее с Маравеей, а не с Суаланой, но вам, ваше высочество, это, наверное, неинтересно.       — Отчего же, — невозмутимо сказал Алиэр, незаметно разворачивая салту так, чтоб глянуть в сторону охраны и Джестани, так и плавающих в сотне гребков от них. — Мне любопытно. Это из-за болезни жемчужниц в Суалане? Мне говорили, что жемчуг подорожал.       В глазах кариандца явно мелькнуло удивление, и Алиэр мысленно поблагодарил Сиалля, рассказавшего последние новости.       — Пока еще нет, — помолчав, ответил Даголар. — Цена на жемчуг еще держится прежней, но перламутр и вправду дорожает. Я не думал, что о болезни суаланских плантаций известно в Акаланте, суаланцы держат это в секрете.       — Но вы же знаете, — парировал Алиэр, окончательно приходя к выводу, что Даголар ему не нравится. Слишком уж непринужденно держится для простого купца. И слишком по-хозяйски смотрит на Эруви, а тот откровенно млеет и сияет, стоит взгляду глубинника упасть на него. И вообще, что он о себе возомнил? Что наследный принц Акаланте не может знать того, что известно простому купцу?       — Да, я знаю, — коротко согласился Даголар, неуловимо подавая назад слишком приблизившегося к Алиэру салту.       Это он сделал правильно. Зверь лез к Серому, чтобы потереться носами, как это при знакомстве делают самцы, но потом салту по каким-то своим непонятным законам или молчаливо признавали главенство одного из них и вели себя соответственно, или пытались устроить драку. Алиэр, конечно, не сомневался, что сможет совладать с Серым, а вот зверь кариандца выглядел хоть и обученным, но норовистым.       — Не беспокойтесь, ваше высочество, мой Таруш не кинется без разрешения, — ответил на его мысли кариандец.       Он еще и отличный ездок. Последней каплей стал блеск рукояти подаренного Алиэром кинжала, когда кариандец наклонился, строго хлопая салту ладонью по носу. Ну да, Алиэр сам сказал, что Эрувейн может отдать подарок жениху, но почему-то увидеть кинжал на чужом поясе оказалось особенно обидно. Он-то выбирал для Эруви!       — Не сомневаюсь, — ласково сказал Алиэр, в упор глядя на Даголара и старательно не замечая пытающегося сказать что-то Эруви. — Похоже, с салту вы управляться умеете… Но не все любят крепкую руку.       Глаза кариандца блеснули. Алиэр ждал ответа, мысленно пообещав себе, что придерется к любой дерзости и поставит наглеца на место, вот только как бы сделать это без Эруви. И тут Даголар сам помог ему.       — Прошу прощения, ваше высочество, не ваш ли избранный плавает вон там?       — Мой… — уронил Алиэр.       — Эрувейн хотел лично пригласить его на свадьбу, — безмятежно пояснил кариандец, поворачиваясь к нареченному и притрагиваясь к его плечу быстрым уверенным движением. — Верно, любовь моя?       — Да, конечно, — отозвался Эрувейн с явным облегчением. — Прошу прощения, я покину вас ненадолго.       Он торопливо тронул салту с места. Даголар проводил его взглядом, потом повернулся к Алиэру, снова хлопнув своего настырного зверя по носу, и заявил с полнейшей невозмутимостью и совершенно учтиво:       — Кажется, тир-на Алиэр, я вам не нравлюсь.       — Вы очень откровенны для купца, — буркнул Алиэр, слегка опешив от такого начала, но уже чувствуя азарт. — В торговле не мешает?       — Напротив, даже помогает, — улыбнулся Даголар, явно намеренно поправляя на поясе рукоять кинжала. — Кстати, прошу прощения, что еще не поблагодарил вас за прекрасный подарок.       — Благодарите Эруви, — отозвался Алиэр и небрежно поправился: — То есть Эрувейна. Извините, я привык звать его так, мы дружим с детства.       — О да, я знаю, — снова блеснул глазами кариандец. — Как и о том, что мой избранный когда-то был влюблен в вас.       Даже его непривычный выговор не помешал Алиэру расслышать едва уловимое ударение на словах «мой» и «когда-то». Ах ты ж, маару глубинный.       — И что? — вскинул он бровь. — Полагаю, это никак не помешало вам проявить свои чувства?       — Не помешало и не помешает впредь, — улыбнулся Даголар той же быстрой легкой улыбкой, что и раньше. — Я верю своему избранному. И знаю, что в Акаланте, как и в Карианде, чужие брачные узы священны. Кому, как не повелителю, хранить традиции?       — Я смотрю, вы уже привыкли считать традиции Акаланте своими? — усмехнулся Алиэр. — Не рано ли? Отец ведь может и не согласиться на вашу просьбу.       — Что ж, — пожал плечами кариандец. — Моя семья с радостью примет Эрувейна, и я постараюсь сделать его счастливым даже в Карианде. Конечно, если ваше высочество считает, что сделает благое дело, отправив друга младшим супругом в купеческую семью глубинников, я никак не смогу это изменить.       Проклятые глубинные боги! Переиграл вчистую! Да, вышвырнуть нахала из Акаланте было бы делом нескольких оброненных слов, но это ударит по Эруви. Ему, и впрямь любящему солнце и теплые прибрежные воды, в Карианде придется несладко. И еще неизвестно, сможет ли он стать своим в купеческой семье, а каи-на Карианда вряд ли примут его в свой круг. По всему выходило, что Эрувейну следует остаться здесь.       — Ваше высочество, — склонил голову Даголар в неожиданно почтительном, но не подобострастном поклоне и тут же выпрямился. — Простите за откровенность, но вы мне тоже не слишком нравитесь. Чересчур много слухов ходит по Акаланте о вас, вашем избранном и о… многом другом. Вы считаете Эруви другом? Что ж, вам лучше знать, хотите ли вы ему счастья.       — А вы уверены, что сделаете его счастливым? — тихо сказал Алиэр немеющими от ярости губами. — Может быть, Эруви достоин большего?       — Это решать самому Эруви, — с мягким спокойным достоинством ответил кариандец. — Я горд и счастлив его выбором, и моя жизнь принадлежит ему в Карианде, в Акаланте, да хоть на краю света. И я бы очень хотел остаться в Акаланте и стать его верным подданным. Но если я пойму, что ваше внимание к Эруви далеко от… дружеского…       — Вы возьмете его в охапку и вернетесь в Карианд? — угрюмо съязвил Алиэр, пытаясь скрыть замешательство от слов и тона Даголара и чувствуя, как отступает злость.       — Нет, в Маравею, — серьезно ответил кариандец. — Я маравеец по одному из родителей, там у меня родичи и торговые связи. Я люблю Карианд, но знаю, что он умирает. Уж вы-то должны понимать, почему я не хочу везти Эрувейна туда. Я бы и остальную семью забрал с радостью. Суаланские жемчужницы — это только начало. Всем нам предстоят тяжелые времена, но если Акаланте и вправду храним богами, лучше бы Эруви остаться здесь. Маравея — это на крайний случай.       Сейчас он держался совсем иначе, голос стал едва ли не просительным, хотя было видно, что просить Даголар не привык. И Алиэру стало почти стыдно, потому что он ясно понимал: на самом деле кариандец просит за Эрувейна. Значит, он действительно любит Эруви? Если только это не маска, чтобы втереться в доверие, войти в богатую и знатную семью, а потом еще и родичей сюда своих перетащить — сам обмолвился. Но при чем тут жемчужницы Суаланы? И что Алиэр должен знать об умирающем Карианде? С чего вообще Даголар несет такие глупости о древнем и могущественном городе? Хотя сейчас речь не об этом.       — Теперь послушайте меня, ири-на Даголар, — сказал он, отбросив пока все непонятное. — Что бы ни говорили слухи и сплетни, я не прошу верить мне, но не смейте ни в чем подозревать Эруви. Он был мне дорог задолго до вашего появления, и сейчас ничего не изменилось. Мы всегда были только друзьями, слышите? И как друг, я сделаю для него все что угодно. Хотите остаться в Акаланте? Извольте, я сам поговорю с отцом и попрошу его об этом. Но если я узнаю, что вы запечатлели Эруви ради выгоды или обидели его… Я вас в медузью слизь разотру, Даголар. Эруви мне как младший брат, клянусь Тремя.       — Я понимаю, ваше высочество, — так же ровно откликнулся Даголар. — И если так — тем лучше. Простите, вот он возвращается. Могу я надеяться, что при Эруви…       — Можете, — буркнул Алиэр, поворачиваясь к плывущим.       Быстрый внимательный взгляд Эрувейна он выдержал почти с чистым сердцем, даже заставил себя как можно теплее улыбнуться. И подтвердить обещание приплыть на свадьбу. Непременно с каи-на Джестани, как же иначе? Упомянутый каи-на Джестани тоже улыбнулся, причем куда искреннее. Кажется, Эрувейн и жрец понравились друг другу, и от этого немного потеплело на сердце. Даголар смолк, лишь изредка из вежливости роняя пару слов, зато Эрувейн разговорился и болтал за всех, рассказывая легенды Арены, а потом потащил их к Камню Неизвестного Бога, и Алиэр только молча подосадовал, что сам не сообразил отвести туда Джестани.       — Что это? — с любопытством спросил жрец, когда, проплыв всю Арену, они оказались у высокой каменной стелы, покрытой полустертыми письменами.       — Пусть Алиэр вам расскажет! — провозгласил Эрувейн, устав поддерживать видимость беседы в одиночку. — Аль, пожалуйста!       — Я знаю не больше остальных, — пожал Алиэр плечами, пока Джестани разглядывал Камень. — Говорят, здесь написано имя Неизвестного Бога. То ли одного из детей Троих, рожденных ими для суши, то ли и вовсе глубинных. Но говорят, что раз в жизни можно приплыть сюда, оставить в жертву монету и попросить.       — О чем попросить?       Джестани и Даголар разглядывали Камень, подплыв ближе, Эрувейн сиял, словно сам Неизвестный Бог только что лично обещал исполнить его желание, а Дару и Кари с непроницаемыми лицами терпеливо ждали, выглядя точь-в-точь, как родители, взирающие на неразумных чад. Не верят в силу Неизвестного Бога? Ну и ладно, их дело. Сам Алиэр свое желание потратил давным-давно, еще в детстве. Отец первый раз взял его на Арену, а после гонок Алиэр тихонько сплавал к Камню, о котором рассказывали друзья, и бросил к подножью камня монету, зажмурившись и прошептав самое-самое заветное, что мог придумать. Он впервые увидел в тот день последние большие гонки. Арена была полна звуков, красок, счастливых азартных лиц, а внизу, в плотной светлой зелени воды, летели десятки стремительных зверей с приникшими к их спинам седоками…       Что еще он мог тогда пожелать, кроме глупости? Ну вот, сбылось. Уже который год подряд его называют лучшим наездником Акаланте. Неизвестный Бог исполнил желание, но сейчас Алиэр с радостью вернул бы тот момент, чтобы сказать на ухо себе, тогдашнему, что слава повелителя Арены не принесет ему ничего, кроме горя. Если бы он тогда отказался от предложения Кассандра…       — О чем угодно, — хмуро сказал Алиэр под скрестившимися на нем взглядами. — Говорят, что Неизвестный исполняет любое желание, если оно действительно заветное. Но только одно.       Даголар с решительным лицом полез в кошель на поясе, вытащил горсть монет, выбрал самую большую. Спрыгнув с салту, почтительно положил монету в горку других: ржавых, позеленевших, тускло поблескивающих или покрытых патиной. Все дно перед Камнем было усеяно круглыми, квадратными, целыми и продырявленными монетками из всевозможных металлов. Золотой кариандца упал в общую груду, мгновенно слившись с ней, будто уйдя вглубь, пока Даголар, по-детски зажмурившись, что-то шептал себе под нос, а потом торопливо обернулся к избранному.       — А вы, господин Джестани? — Эрувейн улыбался, явно не сомневаясь, что желание кариандца имеет отношение к нему. — Ваш бог не обидится, надеюсь?       — Малкавис? Нет, конечно… — как-то растерянно сказал Джестани, глядя на кучу монет, расстилающуюся у подножья Камня. — Но я…       Теперь все смотрели на человека, и Алиэр подумал, что хотел бы узнать желание Джестани. Вдруг получится исполнить? Но о чем может просить жрец? О свободе? О мести ему, Алиэру? Или, может быть, у него есть настоящая мечта? Заветная, невозможная…       Джестани, проведя ладонью по поясу, вдруг просветлел лицом. Только сейчас Алиэр заметил, что у жреца нет кошеля, а золотой кругляш, блеснувший в пальцах, тот вытащил откуда-то из одежды.       — Можно? — спросил Джестани то ли у них, то ли у Камня, но все иреназе разом закивали, даже Кари с Дару.       Покинув седло, жрец подплыл к Камню и несколько минут разглядывал знаки на нем, даже стер рукавом легкий налет мха сбоку. Затем, будто опомнившись, бережно положил монету к подножью, шепнул что-то, склонив голову, и вернулся к салту.       К проходу с Арены возвращались молча. Даголар и Эрувейн, попрощавшись, уплыли дальше, и Алиэр их понимал. Слишком часто смотрели эти двое друг на друга, и даже их салту плыли совсем рядом, повинуясь воле хозяев, так что кариандец мог постоянно касаться то плеча, то волос Эруви, а тот всякий раз вспыхивал, как утренняя заря. Видеть это было сладко и больно, внутри ныла дурацкая мучительная обида, напоминая, что если бы не его глупость и жестокость, сейчас и он мог бы так… Но с кем? Если бы тогда он не запечатлел Джестани…       Окончательно запутавшись, Алиэр не сразу понял, что Джестани, плывущий рядом, что-то спрашивает.       — Что? — переспросил он, выныривая из мерзких, как грязная вода, мыслей.       — Этот Неизвестный Бог, — терпеливо повторил Джестани. — Откуда взялся его камень?       — Понятия не имею, — пожал плечами Алиэр. — В незапамятные времена то ли нашелся на затонувшем корабле, то ли штормом принесло.       — Ну, из Чарисы такую махину никакая буря не приволокла бы, — задумчиво отозвался Джестани. — Там на чарийском надпись. Только я старый чарийский почти не знаю, да и буквы полустертые. Всего одно слово разобрал.       — Слово? Какое? — Алиэр никогда не слышал о Чарисе, где бы она ни находилась.       — Всеядное, — серьезно сказал Джестани, только глаза у него подозрительно блестели. — Не знаю, как зовут Неизвестного Бога, но на камне написано что-то про всеядное жи.       — Жи?       — Угу. А дальше ничего не видно, — с сожалением подтвердил Джестани. — Но надеюсь, что просьбы этот Жи-как-его-там действительно исполняет.       — А о чем ты просил? — стараясь говорить равнодушно, бросил Алиэр.       — Я? Ни о чем, — усмехнулся жрец. — Моя судьба в воле Малкависа, ему и решать, что с ней делать. Это была чужая монетка. Я попросил, чтобы Неизвестный Бог исполнил желание того, кто дал мне ее. И чтобы это исполненное желание не пошло во вред, конечно. Люди не всегда осторожны в желаниях.       — Это… точно, — с трудом выговорил Алиэр, понимая, что не может и не хочет узнавать, кому принадлежит проклятая монета и чье счастье для Джестани дороже собственной мечты. Без того слишком больно.

***

      Хорошенького юного иреназе с копной вьющихся светлых волос и нежным лицом Джестани помнил по охоте. Он еще осадил тогда Деалара с удивительной для такого цветочка решительностью… Сейчас Эрувейн сиял от счастья, как начищенная пряжка на поясе новобранца. Или как обручальный браслет — широкий, золотой с россыпью синих камешков — что охватывал его запястье. Приглашая каи-на Джестани на свадьбу, парнишка то и дело трогал явно тяжелое для его руки украшение, каждый раз поглядывая на него со смущенной радостной гордостью. Это было так умилительно, что Джестани невольно позавидовал и про себя от души пожелал счастья, вслух пообещав прийти, если на это будет воля принца Алиэра и его отца.       И, конечно, его тут же поволокли знакомиться с женихом. То есть, наверное — с женихом. В тонкости брачных отношений иреназе Джестани пока еще не вникал, но на невесту избранник Эрувейна никак не походил. Или под водой таких различий нет?       Пока Эрувейн щебетал, как целая стая веснянок, Джестани обменялся короткими вежливыми поклонами с Даголаром ири-на Карианд и, присмотревшись, решил, что кариандец — вполне достойная партия. Гораздо старше Эруви и не слишком хорош собой, он источал спокойную уверенность, а во взглядах на избранника читались не показные внимание и нежность. И тем более было непонятно, почему Алиэр так мрачен и угрюм, словно это его выдают замуж, причем за нелюбимого. Явно что-то не то звенело и дрожало между ним и опасно-спокойным кариандцем, будто невзначай пустившим салту как раз между принцем и своим нареченным. Неужели у Алиэра что-то было и с Эруви? Но Деалар говорил, что наоборот…       Окончательно запутавшись, Джестани смиренно выслушал кучу и вправду интересных рассказов об Арене, покорно проплыл за всеми к Камню и бросил бы монету — жалко что ли? — но в последний момент понял, что денег у него как раз и нет. Вот ни монеты, в самом деле! Кошелек остался то ли в хижине наемников, то ли у Лилайна — он уже и не помнил. Но точно знал, что просить у Алиэра не будет.       И вдруг Джестани понял, что одна монета у него есть! Будто кто-то толкнул под локоть, рука сама потянулась к потайному кармашку в поясе, куда он еще в Адорвейне спрятал золотой рыжего конюшонка. И стоило тяжелому кругляшку лечь в ладонь, как Джестани всей сутью понял, что это правильно. Вот это — правильно.       Склоняясь к подножью чудовищно старого жертвенника Неизвестного Бога, он безмолвно попросил счастья мальчишке. О чем попросил бы сам рыжик? О новой семье, настоящем достойном ремесле, удаче в жизни? Этого было слишком много для одного желания, и Джестани, бросая монетку, проговорил про себя древнее благословение жрецов Малкависа: «Пусть судьба ведет его верным путем через достойную жизнь к счастливой смерти». А когда монета упала, странно мягко и тяжело даже для золота, понял по дрогнувшим вокруг связям реальности, что слова его услышаны.       Эруви с Даголаром уплыли, еще раз заручившись обещанием непременно и обязательно прибыть на свадьбу, а Джестани остался наедине с Алиэром, еще сильнее помрачневшим, хотя куда уж… Дару и Кари смотрели непроницаемо, им в отношения благородных каи-на не полагалось вмешиваться по должности, а Джестани вдруг понял, что устал. Не столько телом, сколько душой устал от недомолвок, дурного настроения рыжего, любопытных взглядов, как бы вежливы и сдержанны эти взгляды ни были. Арена давила, нависая чудовищной тяжестью каменных глыб, в висках ломило и тянуло, хотелось протянуть руки к огню, выпить горячего — и не опостылевшей тинкалы, а вина или даже молока…       — Возвращаемся в город, — хмуро бросил Алиэр и тронул салту, выплывая вперед, за что Джестани был рыжему почти благодарен: хоть не придется видеть по дороге его недовольную физиономию.       Подумалось, что сейчас он и на тинкалу согласится — лишь бы погорячее и послаще. Единственная радость в море — тепло. И попросить, что ли, земной еды? Достали же ее в прошлый раз, а теперь иреназе с людьми дружат куда больше. Уже привычно держа салту вслед зверю Алиэра, Джестани подумал, что напрасно прячет от себя самого собственные мысли. Еда — лишь предлог послать весточку Лилайну, узнать, что с упрямым наемником. Король иреназе должен разрешить, он клялся обходиться с Джестани, как с гостем, а не пленником…       Черная громада дворца выросла впереди неожиданно, даже звездная россыпь огней туарры на стенах и в окнах почти не давала света в кромешной мгле ночного моря. Вдобавок, отчетливо похолодало, и Джестани невольно зябко поежился.       Но в комнате, куда они с рыжим так же молча вплыли, оставив за дверью охрану, показалось чуть ли не холоднее, чем снаружи. Алиэр даже буркнул что-то удивленно, потом подплыл к стене и тщательно осмотрел ее там, где когда-то открыл потайной ход, но лишь в недоумении пожал плечами:       — Холодно, как в Бездне… Тинкалы хочешь?       Джестани молча кивнул, устало опускаясь на ложе и по привычке натягивая на колени покрывало, хотя толку от этого в воде было чуть больше, чем никакого. Рыжий дернул за рычаг, рявкнул на кого-то и вскоре сунул Джестани в руки блаженно горячий кувшинчик.       Если бы еще тинкала не остывала так быстро… Спеша выпить поскорее, Джестани чуть не обжег губы и горло, сам разозлился на свою жадность. Алиэр на своей половине ложа справился с горячим питьем так же быстро, но куда изящнее, глянул — показалось, что с насмешкой. А потом придвинулся ближе и, повернувшись лицом, обнял за плечи онемевшего от такой наглости Джестани. Забрал у него кувшинчик, нависая сверху, заглядывая в лицо жадными, расширенными от возбуждения зрачками, нетерпеливо отбросил пустую посудинку в сторону…       — Мы так не договаривались, — едва разжимая губы, процедил Джестани, тоже глядя в упор, не отводя взгляд, как не отвел бы его от готового кинуться зверя.       — И что? Тебе пары поцелуев жалко?       На мгновение мелькнула мысль, что Алиэр снова под какой-то дурью, так лихорадочно блестели у него глаза. Джестани замер, не сопротивляясь, но уже рассчитывая, куда ударит в случае чего. И принц, словно почувствовав его готовность сопротивляться, чуть отодвинулся, запрокинул назад голову, отбрасывая с лица мешающие пряди, плеснул широким плавником хвоста, пустив по телу Джестани упругую волну. Проговорил зло и как-то беспомощно:       — Я обещал, что не трону. Поклялся. Ты мне не веришь?       — Простите, ваше высочество, — тихо и очень мягко отозвался Джестани. — Я верю, но у моего тела другая память.       Внутри и вправду поднималась холодная брезгливость, желание немедленно оттолкнуть, убрать от себя, вырваться любой ценой… Джестани напрягся, закаменел, не позволяя себе самое простое и подходящее — ударить.       — Я обещал! — яростно выплюнул Алиэр. — Почему ты не хочешь поверить мне хоть немного? Я люблю тебя, понимаешь?       — Тех, кого любят, ни к чему не принуждают, — так же бесцветно напомнил Джестани, заставляя себя отвести взгляд от шеи рыжего, где так заманчиво и уязвимо билась маленькая жилка. — Вы не любите, вы хотите.       — А если и так? Я же хочу удовольствия для обоих, не только для себя. Память? Ладно, я понимаю. Так дай мне возможность все исправить, загладить, стереть…       Что он собирался заглаживать, сопляк дурной? Джестани едва не всхлипнул от непредставимого желания врезать по нечеловечески красивому лицу с ярко горящими глазами. Чтобы хоть что-то понял…       Нет, он не понимал. Смотрел, как умирающий от жажды на воду, и даже голос звенел негодующе. И он, наверное, действительно хотел быть ласковым и нежным, Джестани прислушался к себе и той смутной связи, что протянулась между ними, но там, на другом конце трепещущих от напряжения нитей, не было гнева, похоти или желания унизить. Но какая разница?       — Пожалуйста, Джестани, — прошептал принц, наклоняясь к нему, на удивление нежно касаясь губами плеча через рубашку. — Просто позволь мне, прошу. Я буду нежным, я сделаю все как ты захочешь… Это может быть так чудесно…       Ох, не к добру они встретили этого мальчика, Эрувейна. Что уж там при виде чужого счастья сорвалось внутри Алиэра с привязи - оставалось только гадать, но он дрожал всем телом, умоляя, и ясно было, что сам потом не простит этого якобы унижения.       — Джестани… — рыжий поднял голову, глянул ему в лицо пьяными от желания глазами. — Мой Джестани… Мой избранный…       — Не ваш, — с трудом выговорил Джестани. — Никогда не был и не буду. Вы забыли, что обещали мне? Отпустите. Я не ваш избранный, вы меня взяли силой — и это забыли?       Напоминать о собственном позоре было мучительно больно и мерзко, но рыжего следовало остановить сейчас, пока совсем не обезумел. Прилив ли, оскорбленная гордость, Арена — все сразу плескалось в синих расширенных зрачках, кипело, как в ведьминском котле.       — Я просил прощения, — тающим ломким голосом напомнил Алиэр. — Просил, умолял, помнишь? Мне действительно жаль. Сколько еще просить? А если ты никогда не простишь?       «А я должен?» — хотелось закричать Джестани, но он лишь сильнее стиснул пальцы на длинном ворсе покрывала, а потом медленно разжал их, уже понимая, что сейчас сделает. Понимая и принимая это знание с шалым восторгом.       — Простить? Вы и правда этого хотите? — спросил он с той же смертельной мягкостью, которой принц, знай он Джестани лучше, должен был бы испугаться.       — Да… — выдохнул Алиэр, послушно отодвигаясь от приподнявшегося и севшего на ложе Джестани.       Удар вышел безупречным. Резкий, прямой, вверх по кратчайшему пути к точно выбранному месту на скуле. Выбрасывая руку и доворачивая кулак пальцами книзу, Джестани уже знал, с каким звуком тот врежется в плоть. И что вода, скрадывающая силу движений плотной преградой, теперь сыграет на его стороне, не позволив сломать челюсть этому болвану. Как же хорошо!       Мгновение растянулось, как падающая капля смолы, Джестани отработанным обратным движением вернул руку, а в глазах Алиэра только вспыхивали боль и недоумение. Недоумение!       — За что? — с трудом выговорил он побелевшими губами, медленно поднося и прижимая ладонь к распухающей щеке.       — Просто так. Потому что мне так захотелось. А теперь я прошу прощения. Очень прошу, от всей души. Действительно прошу прощения, понимаете? Ну как, сразу ведь перестало болеть?       Джестани слышал свой голос будто со стороны, певуче-ласковый, яростно-томный. И чувствовал себя натянутой тетивой, занесенным для удара клинком, готовясь — сам не знал к чему. Ударить еще раз? Отскочить, чтобы сдержаться? Бежать куда угодно?       Что-то изменилось в глубине смотрящих на него глаз. Что-то дрогнуло. И сам принц открыл рот, но, не сказав ни слова, вдруг сорвался, оттолкнувшись хвостом, с ложа. Взмыл над ним, развернулся и кинулся прочь из комнаты.       Джестани согнул колени, обхватил их руками, ткнулся лицом, чувствуя, как бьет тело дрожь. Если король решит, что он нарушил договор… Да плевать! Сколько же можно? Нет, он не будет просить ничего: ни земной еды, ни письма к Лилайну. Незачем лишний раз напоминать, что рядом есть близкий ему человек: побережье Аусдранга — это не далекая Аруба…       Но сожалеть о сделанном не получалось. Если рыжий решит пожаловаться — так тому и быть.       Сжавшись в комок, он просидел на постели не меньше получаса. А может, и дольше. Время то тянулось, то летело галопом, Джестани с трудом заставил себя дышать ставшей вдруг очень плотной и соленой водой. В клетке запищал малек, и только это немного привело в чувство. Джестани поднял голову, потом принудил себя встать и доплыть до клетки, откинуть задвижку.       Рыбеныш, словно боясь, что он передумает, вылетел из клетки, кинулся к столику, где кроме тинкалы стояли тарелки с какой-то едой. Сунул морду в одну, потом в другую, торопливо захватал куски.       Джестани вернулся на кровать, снова сел, обняв колени, уставился в стену, слишком уставший даже для молитвы. И даже не вздрогнул, когда почти рядом на ложе опустился уже знакомый хвост.       — Прости, — через несколько десятков вдохов сказал Алиэр.       Джестани молча пожал плечами, не в силах даже открыть рот. Да и зачем? Что-то объяснять, уговаривать, доказывать?       — Прости, — хмуро, но спокойно повторил Алиэр. — Я понял, правда. Ты как?       — Ничего, — с трудом разжал губы Джестани.       — Поешь хоть. И ложись спать. Хочешь — уйду?       — Не надо.       Рыбеныш ткнулся в колени, попискивая, носом поддел ладонь Джестани, удивляясь, что его не чешут и не гладят. Пришлось гладить. С другой стороны протянулась рука Алиэра, и в какой-то миг их пальцы встретились на плотной гладкой шкуре. Встретились — и не отдернулись.       — Он тебе одежду погрызет, — предрек Алиэр, глядя, как салру с упоением хватает и тянет край штанов Джестани. — И съест.       — Да вроде не голодный, — Джестани недоуменно глянул на разоренные тарелки. — Что, это все он? Вот ведь существо… всеядное…       — Угу, жи, — фыркнул Алиэр, отцепляя возмущенно огрызающегося рыбеныша и запихивая обратно в клетку.       — Что?       — Жи. Всеядное. Или сам его назови, как хочешь. Джестани…       Он снова опустился рядом. Неловко потянувшись, накинул на плечи Джестани покрывало, осторожно поправил, стараясь как можно меньше прикасаться. И Джестани молча лег, не столько принимая эту заботу, сколько не в силах отказаться от нее. Но, засыпая, с удивлением понял, что не боится. Теперь — не боится. И вообще, легче — словно нарыв прорвало. У стены в клетке возился получивший имя Жи, а в спину плескали едва заметные волны — единственное, что выдавало присутствие Алиэра. И подумалось, что надо бы поговорить. Обязательно надо. Но… завтра. Вот завтра, да.