Среди пространств и веков

Год 1362, Прага, Чехия. Часть 1. Каролинум – сердце Карлова университета, располагавшегося в Старе Месте, шумел, гремел, кричал и был полон народа. Преимущественно юного и мужского пола. Привычная картина начала учебного года. Отовсюду слышалась чешская речь, перемежающаяся изредка еврейским говором и куда более часто – немецкими фразами. Ничего удивительного, ведь созданный 14 лет назад университет был построен на средства и по предложению немецкой общины Праги и давал работу многим учителям и профессорам из Германии. Поначалу там только немцы-то и учились. Но теперь, спустя годы, первый в центральной Европе университет приобрёл славу и уважение, поэтому и съезжались в него студенты из разных стран. А улицы меж тем не смолкали. Вернувшиеся с каникул студенты второго, третьего и всех прочих лет обучения спешили поделиться с вновь обретёнными друзьями последними новостями и впечатлениями, а первогодки с интересом и любопытством расспрашивали старших товарищей о преподавателях и здешних порядках. Сами же учителя, переговариваясь между собой на ступенях главного здания университета, оглядывали хлынувшую в ворота толпу и отмечали, что студентов в нынешнем году ещё больше, чем в предыдущем. И неудивительно. Во многом заслуга принадлежала новому ректору. Он был назначен на должность три года назад самим чешским королём и с тех пор провёл много удачных реформ, сделавших университет средоточием просвещения и прогрессивных идей. Звали его Кадис Этрама ди Райзел, был он знатных кровей и по линии отца принадлежал к древнему кастильскому роду, имевшему в своих сородичах и испанцев, и арабов, и мавров. То ли дед его, то ли прадед когда-то взял в жёны чешскую дворянку, два рода объединились и обосновались в Кастилии, изредка наведываясь в чешские владения. Сам благородный Кадис всю первую половину жизни провёл за границей и приехал в Прагу совсем недавно. По крайней мере, так про господина ректора говорили. А кто он там на самом деле… Его светлость был здесь человеком новым и друзей практически не заводил, хотя и вёл себя со всеми подчёркнуто вежливо, не оскорбляя ни словом, ни жестом. Но вот жизнь его была уединённа. Зато университет при Райзеле прославился на всю Европу. Молодой человек высокого роста в одежде простолюдина, но с гордой осанкой дворянина спокойно и невозмутимо рассекал толпу, направляясь к главным воротам университета. Даже в этой пёстрой многонациональной массе людей он выделялся и манерой держаться, и решительным взглядом, и длинными золотистыми волосами, аккуратными волнами спускавшимися на плечи. Некоторые косились на него, а, столкнувшись глазами, стремились опустить взгляд и не задеть молодого человека даже рукавом. Не мудрено. Для всех он был сыном ведьмы с Золотой улочки. Франкенштейн уже привык к такой реакции на своё появление. Всё же, в Праге он прожил с рождения. Его мать любила этот город и обладала достаточным мужеством, чтобы открыто встречать предрассудки толпы. Уважая и чтя её память, Франкенштейн и сам предрассудки попросту игнорировал. Ведь все эти люди, днём шарахающиеся от него, как от больного проказой, ночью сами стучали в его ворота, чтобы попросить то или иное снадобье. Сколько Франкенштейн себя помнил, они с матерью жили только вдвоём на Золотой улочке. Там было хорошо. Ибо вокруг находились друзья – учёные, доктора, ремесленники, аптекари, алхимики. Люди просвещённые. Фрау Франкенштейн – дочь немецких переселенцев, была потомственной травницей и многому учила маленького сына. Об отце она никогда не говорила, а Франкенштейн и не спрашивал. Но стоило им выйти за границы Золотой улочки, как начиналось. Камни, проклятия, дразнилки и косые взгляды – типичный детский набор «охоты на ведьм». Ведь ходили слухи, что фрау Франкенштейн зачала своего сына на шабаше ведьм от дьявола. Разумеется, от кого же ещё. Франкенштейн клялся себе и матери, что выучится и вырвется из этого города и порочного круга. Когда мама умерла, Франкенштейну было уже семнадцать. Как раз в тот год он усиленно учился, чтобы поступить в Карлов университет. И поступил. Незадолго до смерти мамы. Хотя бы успел её порадовать. Пришлось продать дом, чтобы оплатить первый год учёбы. Франкенштейн долго колебался, не желая оставлять единственный спокойный приют, полный воспоминаний о тихой радостной жизни, место, которое любила мама, улицу, на которой жили понимающие люди. Но выхода у него уже не было. Как и пути назад. Дальше было сложнее. Родной дядя-аптекарь по доброте взял племянника к себе в аптеку и сначала даже был счастлив – у паренька обнаружился талант к приготовлению лекарств и отваров. Но покупатели один за одним отказывались брать товар у «сына ведьмы». Дяде пришлось выгнать Франкенштейна. С боем удалось добиться комнаты в общежитии. Однако люди, которые днём гоняли его, продолжали ночами приходить к нему, как раньше приходили к матери. Добропорядочные граждане, люди, которые были не в ладах со стражами порядка, люди, которым надо было что-то скрыть. Конечно, денег за это Франкенштейн выручал не много, но хотя бы что-то. Удалось скопить на оплату второго года. Близилась пора платить за третий. Но денег не хватало. Франкенштейн практически не ел, одежда износилась и была ему мала. Буквально помешанный на чистоте и аккуратности, он исправно стирал её и латал дыры, но глубокая степень изношенности камзола и штанов становилась всё более заметной. Про туфли и говорить не стоит. Тем не менее, Франкенштейн сейчас гордо шёл на первую в этом году лекцию. Пусть его одежда изношена, а в желудке пусто, но он следит за собой и готов отдать всё, что у него есть ради получения тех знаний, которые в будущем помогут ему добиться своих целей. - Фу, брат! – послышался сзади юный голос, принадлежащий явно молоденькому мальчику, скорее всего, первогодке. – А ты не предупредил меня, что здесь, в этих стенах мне придётся делить классы с нищим отребьем! Франкенштейн замедлил шаг и стиснул кулаки. На шее запульсировала жилка от внезапной вспышки ярости. Но усилием воли молодой человек погасил её. «Спокойно, спокойно. Скорее всего, это не про тебя. Просто успокойся», - сказал он себе. - Раэль! – раздался в ответ властный окрик. Этот голос был постарше, и Франкенштейн узнал Раджека – наследника благородного рода Кертье, семьи, приближённой ко двору короля. Они были ровесниками и посещали одни и те же классы. – Прошу тебя, замолчи и не позорься. Недопустимо говорить так пренебрежительно о людях, с которыми делишь занятия. - Но брат! То люди, а я говорю об ублюдках всяких ведьм, которые только порочат честь университета! «Маленькая тварь! Ты сам напросился!». Франкенштейн резко затормозил и медленно, очень медленно обернулся. - Покорнейше прошу у господ простить мою наглость, - обманчиво мягко начал он, - но не соблаговолят ли они смилостивиться и успокоить меня уверением в том, что беседа их велась не о моей скромной персоне. - Приветствую, Франкенштейн, - опередил младшего брата Раджек, кивнув молодому человеку. – Конечно, мы с братом говорили не о… - Конечно, о тебе, дьявольский бастард, - вмешался Раэль, слишком увлечённый перспективой поставить на место зарвавшееся отребье, чтобы заметить, что переходит уже вообще всякие границы, а брат начинает злиться. И не только брат. Его светлые, презрительные и даже какие-то полубезумные глаза буквально сочились ненавистью пополам с упоением от своей власти. Говоря о братьях Кертье, стоило заметить, что при внешнем сильном сходстве были они как небо и земля. Насколько старший Раджек был безукоризненно вежлив, тактичен и благороден, настолько же младший Раэль вёл себя разнузданно и беспринципно. - Что ж, - уже почти шипел Франкенштен, - тогда я имею полное право выбить из тебя всю дурь, маленький ты засранец, - молодой человек решительно двинулся в сторону Раэля, когда путь ему преградил Раджек, доставая из ножен шпагу. - Я приношу тебе свои извинения за брата, Франкенштейн. Он не ведает, что говорит… - Но брат! - Пошёл прочь, Раэль, - в голосе Раджека звучала сталь. – Ты уже высказался, убирайся. Младший Кертье едва не выругался, но отступил. Франкенштейн же отступать не собирался. - С дороги, Раджек. Твой брат оскорбил меня, и я собираюсь выбить из него дурь. - Если моих извинений не достаточно, я готов дать тебе удовлетворение здесь и сейчас вместо моего брата. Ссора студентов привлекла всеобщее внимание. Постепенно вокруг них стала собираться толпа. - Что ж, прекрасно, - плотоядно усмехнулся Франкенштейн, доставая из-за пояса кинжал. Дворянином он не был, и шпаги, разумеется, не носил. Да и не к месту ему была шпага. А вот кинжал всегда имелся. На всякий случай. Раджек с сомнением оглядел оружие своего оппонента. - Если желаешь, я попрошу кого-нибудь из друзей одолжить тебе шпагу, - старший Кертье как всегда благороден. И это непередаваемо бесило Франкенштейна сейчас. Раджек был идеальным, добрым, соблюдал законы чести, но по отношению лично к нему это всё выливалось лишь в жалость. Только жалость, ничего более. А это заставляло гордость Франкенштейна взвиваться на дыбы. - Нападай, - процедил он, поудобнее сжимая рукоять кинжала. – Моё оружие – не твоя забота. Разумеется, оба были слишком заняты дракой, чтобы смотреть по сторонам. И не заметили, как в одном из широких окон второго этажа, выходивших прямо на внутренний двор университета, сдвинулась штора и показалось одно весьма заинтересованное в происходящем лицо, задумчиво наблюдающее за двумя светловолосыми студентами. От первой атаки Франкенштейн ушёл, вторую отбил. И ринулся в атаку сам, проворно поддевая лезвие шпаги манёвренным кинжалом. А следующего удара не последовало. Между дуэлянтами вдруг выросла внушительная фигура в чёрном камзоле с двумя короткими мечами на бёдрах и арбалетом наизготовку. Миндалевидный разрез глаз и длинные, до поясницы тёмные волосы, собранные в хвост и на солнце отливающие чуть ли не фиолетовым выдавали в появившемся мужчине восточную кровь. То был страж университета Такео, взятый на работу одновременно с назначением Райзела на должность, но уже зарекомендовавший себя как меткий стрелок и храбрый воин, одним своим окриком способный разнимать буйных студентов. - Прекратили, быстро, - командным голосом рявкнул мужчина, обдавая обоих ледяным взглядом. Франкенштейн ещё успел заметить одну интересную деталь – когда Такео орал, акцента почти не было слышно. – Здесь же совсем юные мальчики, о них бы подумали, два горячих охламона! Мессир Кертье, вас ждут на занятиях. Мессир Франкенштейн, а вас – у ректора, - с этими словами мужчина кивнул на стоящего в сторонке высокого, крайне худого молодого человека с чёлкой, закрывающей глаза, длинные тонкие пальцы которого в данный момент крепко держали увесистую такую папку. Тао. Тоже с Востока. Бессменный секретарь мессира Райзела. На лице его, как обычно, царила издевательская улыбочка. Франкенштейн стиснул зубы. Стоило так стараться эти два года, быть лучшим студентом курса, лишать себя всего ради оплаты обучения, чтобы сейчас, из-за студенческой дуэли на глазах у всех быть изгнанным самим ректором. - Прошу со мной, Франкенштейн, - иронично поклонился Тао, пропуская студента вперёд. – Господин ректор с нетерпением желает встретиться с тобой. Ой, боюсь, на этот раз ты доигрался. Ссоры с профессорами – это одно. А вот дуээээль… ай-ай, как неосторожно. - Позвольте! – попытался вмешаться Раджек. – Боюсь, это я начал первым, мой брат… - Мессир Кертье, то не ваша забота, - покачал головой Тао, отмахиваясь от благородного папкой, а другой рукой толкая Франкенштейна внутрь здания. – Отправляйтесь на лекции. Таков приказ ректора. И снова никто не заметил, что в толпе, собравшейся понаблюдать за ссорой студентов, находился человек, с огромным интересом следивший за происходящим. Юноша-первогодка, с очень светлыми волосами и благородным лицом с волнением следил за Франкенштейном и выглядел как тот, кто, наконец, обрёл последнюю надежду. Иногда взгляд его становился изучающим, словно он взвешивал что-то для себя. Он проводил студента и секретаря встревоженным взглядом и медленно побрёл в сторону аудиторий. Франкенштейн сжал губы так, что они побелели. Он не сдастся. Он будет уговаривать господина ректора дать ему шанс. Да, раньше он уже получал выговоры за строптивый норов и категоричное несогласие с выводами некоторых профессоров. Но то были принципиальные вопросы науки! Он не мог сидеть и молчать! Ректор должен понять. А сейчас была затронута честь его матери. У него снова были причины. Разумеется, о том, чтобы в своём положении держаться скромнее, не вступать в конфликты и вести себя покорно, он и ни разу за время обучения даже не подумал.