Никто другой

— Эй, Роджерс, может, перепихнемся? Стива передергивает. — Нет, — отрезает он, и, видит бог, заставить себя говорить спокойно, когда ком в горле мешает даже спокойно дышать, стоит Стиву нечеловеческих усилий. — Зануда. Джеймс зевает и потягивается, как сытый кот, бесстыдно демонстрируя солидно оттопыренные спереди пижамные штаны. Хохочет, перехватив брошенный украдкой взгляд Стива. — А может, все-таки да, а, Кэп? Стив стискивает зубы и отворачивается. — Ну точно зануда, — лениво констатирует Джеймс и гремит стулом. — Давай тогда жуй побыстрее свою траву — и разомнемся. Может, хоть стояк спадет. — Иди и подрочи, — зло говорит Стив. Спарринговать с возбужденным Джеймсом — выше его сил. Стив слишком хорошо знает, как все будет: шалые глаза, сбившееся дыхание, клинчи, один за другим, и твердый член, вжимающийся в бедро. И пусть это продлится недолго, до первых серьезных ударов, после которых уже о сексе не думаешь — все равно невыносимо. — Уже, — нараспев сообщает Джеймс прямо ему на ухо, — два раза, но, сам понимаешь, рука — это не то же самое, что узкая горячая дырка. У тебя ведь такая, правда, Роджерс? Он не касается Стива, но тот чувствует его присутствие за спиной каждой клеточкой своего тела. От Джеймса пышет жаром, и дыхание тоже жаркое — Стив некстати думает, что так, наверное, дышат драконы, — и от этого щекочет между лопаток и по позвоночнику стекает волна постыдного возбуждения. «Ты такой тесный, — лихорадочно шептал Баки ему на ухо, дожидаясь, когда Стив привыкнет к ощущению члена внутри себя, и мышцы под ладонями Стива напряженно дрожали. — Тесный и горячий… Боже мой, мелкий, как же ты сводишь меня с ума». Дырка, ожесточенно напоминает себе Стив и до ломоты в пальцах сжимает край стола. — Передо мной полный чайник кипятка, — ровно предупреждает он. — Заживет как на собаке, конечно, но будет больно. Джеймс хохочет так понимающе, что хочется и правда плеснуть в него кипятком, а потом наконец-то уходит. Стив закрывает глаза, дышит глубоко, стараясь успокоиться, и думает, что напрасно Фьюри предупреждал: «Не смей называть его Баки». У Стива и так язык не повернулся бы. Ему и Джеймс-то дается с трудом. А ведь поначалу все казалось не таким уж и страшным. То есть обилие медицинских терминов, которыми сыпал врач Щ.И.Т.а, пугало, конечно, но больше своей неясностью. Стив понимал от силы каждый десятый, да и то лишь наполовину, как выяснилось, когда он решился уточнить: — Что такое парамнезия? — Ложная память, — отмахнулся врач, как от чего-то несущественного. — Образно говоря, у него в голове все перемешалось. Прошлое, настоящее, фантазии, реальность — все в одну кучу. Хуже то, что воспоминаний у него осталось очень мало, пришлось дополнять новыми, чтобы он мог нормально функционировать в социуме. Стив тогда поморщился от сухого «функционировать» и, рассеянно слушая, как доктор увлеченно расписывает методы гипноза и чего-то еще, примененного при терапии, думал: плевать, что мало. Сколько бы ни осталось, это все равно Баки. Его Баки, живой и относительно здоровый, даже психически уже почти в норме, хоть на это и понадобилось долгих мучительных полгода — остальное неважно. Он совсем не расстроился, когда врач осторожно сказал: — И, мистер Роджерс… мы не стали использовать те факты, которые вы нам предоставили. Он будет помнить совсем другую жизнь. Слишком сложно ему было бы принять то, что он родился в тысяча девятьсот семнадцатом. Стив только пожал плечами. Скорее всего, так даже лучше: незачем Баки вспоминать войну, плен и прочие радости. Какая разница, тысяча девятьсот семнадцатый или тысяча девятьсот семьдесят седьмой? Можно подумать, это делает Баки кем-то другим. И на Фьюри Стив посмотрел, как на умалишенного, когда тот поинтересовался: — Может, приглядишь за ним, хотя бы первое время? Как будто это не было само собой разумеющимся. Как будто он отпустил бы Баки куда-то еще. Это ведь Баки. Стив смотрит, как сморщенные чайные листья распускаются в стеклянной колбе заварочного чайника, и думает, что никогда еще так сокрушительно не ошибался. В Джеймсе Барнсе, новом агенте Щ.И.Т.а., его, Стива, соратнике и соседе, есть много знакомого. Хищная ловкость Зимнего солдата на тренировках и операциях. Изворотливость Александра Пирса в спорах. Грубоватость Рамлоу в шуточках ниже пояса. Только от Баки в нем нет ничего. Этот Джеймс Барнс двигается иначе, у него другие жесты и мимика, и от этого даже знакомое до боли лицо кажется чужим. Это не Баки. Осознавать это снова и снова — то же самое, что хоронить Баки по нескольку раз на день. И Стив не знает, сколько еще похорон сможет выдержать. — Эй, Роджерс, мы сегодня драться будем или как? В голосе Джеймса звенит досада. Еще бы: они боксируют уже добрых пять минут, а Стив еще не провел ни одной приличной комбинации. Он только защищается, подныривает под боковые удары, уклоняется от прямых, и только когда Джеймс пытается прижать его к канатам или войти в клинч, реагирует более-менее чувствительным джебом или хуком по печени. Это бесит — Стив знает по себе. Когда-то Стив злился за это на Баки. «Как я чему-то научусь, если ты со мной толком не дерешься?» — спрашивал он, а Баки смеялся и говорил, что сейчас Стив осваивает удары, а подставки, нырки и блокажи они начнут отрабатывать потом, вот буквально через полчасика. Стив злился еще больше, потому что понимал, что и тогда Баки будет бить, словно в шутку. Как будто Баки не считал его достойным соперником. Он им и не был, конечно, но менее обидно от этого не становилось. Осознание пришло позже, уже после сыворотки, когда они, дожидаясь очередной операции, устроили с ребятами спарринг. Баки осторожничал, как и раньше — совсем как сам Стив. Он просто не хотел причинять Стиву боль, даже когда сделать это стало весьма затруднительно. Джеймс дерется так, словно от этого зависит если не его жизнь, то определенно что-то очень важное. Любой спарринг с ним быстро перестает быть тренировкой, а потом и вовсе перестает быть боксом. Это схватка почти всерьез, в которой Джеймс не боится сделать больно Стиву — и Стив с облегчением отвечает ему тем же. После боев с ним Стив измотан так, что не расслабиться попросту невозможно — и он расслабляется, вдыхает полной грудью, чувствуя, как уходит державшее целый день напряжение. И за эту возможность спустить пар Стив Джеймсу благодарен. Иногда он спрашивает себя, что дает эта ярость Джеймсу. Тоже умиротворение, хоть ненадолго? Или он просто не способен иначе? Не способен не причинять боль? Стив не знает и сколько ни старается понять — не получается. Джеймс слишком чужой — и слишком замкнутый. Он не пускает к себе, закрывается, отгораживается глухой стеной, через которую не пробиться. Стив пытался — как он мог не пытаться найти за ней Баки? Он окончательно понял, что не найдет, еще два месяца назад, когда Джеймс в первый раз сказал, прямо во время вялого спора о том, что посмотреть по телевизору вечером: — А может, лучше потрахаемся? Даже боевик он всего минуту назад отстаивал более страстно. И на «Нет» Стива он отреагировал всего лишь ленивым зевком и равнодушным пожатием плеч. Это просто не Баки. — Да дерись уже, мать твою! — ругается Джеймс, когда Стив в очередной раз подныривает под удар, уходит в сторону и лишь издевательски слабо тычет в открывшийся беззащитный бок. — Дерусь, — выдыхает Стив. — Что тебе не нравится? Что не все получается так, как тебе хочется? Джеймс зло скалится: — А как хочется тебе? Ты вообще сам-то знаешь, чего хочешь, Роджерс? «Именно этого», — думает Стив, глядя, как он рвет металлическими пальцами шнуровку на боксерской перчатке. Но вслух ничего не произносит. Все же ему немного стыдно смотреть вслед уходящему Джеймсу: мышцы у того на спине натянуты, будто холст на подрамнике. — Эй, Роджерс, может, хоть в покер сыграем? Стив качает головой, не поднимая глаз от книги. Он не читает, просто бездумно скользит взглядом по строчкам: присутствие в гостиной Джеймса мешает ему сосредоточиться. — Ненавижу выходные, — бормочет Джеймс и, прежде чем сердце Стива успевает замереть, добавляет: — Тоска зеленая. Как думаешь, завтра нам светит какая-нибудь заварушка? «Ненавижу выходные, — признался как-то Баки в холоде походной палатки, хотя и не выходные это были, какие выходные на войне? Просто три спокойных дня в тылу, пока полковник Филлипс подтягивал войска к месту операции. — После них на винтовку и смотреть-то тошно, не то что…» Как они могут быть такими разными даже в том, в чем похожи? Это больнее, чем подмечать полнейшую несхожесть, гораздо больнее. В груди давит, и Стиву тяжело дышать. — Я немного пройдусь, — сипит он, роняя книгу на стол, и знает, что «немного» — это неправда. Он не вернется сюда до самого вечера. Только не сюда, где Джеймс. Он и правда бродит по улицам весь день, обедает в итальянском ресторанчике и ужинает в китайском, наблюдает за уличными артистами и заглядывает в кинотеатр на какой-то глупый боевик. И снова гуляет, пока вывески не расцвечивают ночное небо всеми цветами радуги, и только тогда заставляет себя вернуться. Джеймс спит в гостиной на диване перед телевизором, и с экрана несутся звуки разухабистого порнофильма. Стив морщится, осторожно вытаскивает из металлических пальцев пульт и обрывает низкий мужской стон на середине. Джеймс что-то бормочет во сне, беспокойно дергает подбородком, и сейчас он так похож на Баки, что сердце сжимается в маленький болезненный комок, и Стив сбегает на кухню. Чтобы почувствовать себя еще хуже. На столе его дожидается давно остывший ужин. Возле стейка красиво уложены соцветия отварной цветной капусты, которую он так любит, и даже политы его любимым соусом. У Стива дрожат руки и в глаза словно сыпанули песка. Лучше бы этого не было. Лучше бы ничего не было, кроме почти традиционного утреннего «Перепихнемся, Роджерс?», ярости спаррингов, порно, от которого Стива тошнит, чужого взгляда, чужих жестов — чужого человека рядом, которому на Стива плевать. Это больно, но не так, как от мимолетной — будто дворнягу на ходу потрепали по холке — заботы, за которой все равно нет ничего, чего Стиву хотелось бы. Он плетется в гостиную и опускается на пол рядом с диваном. Джеймс мерно сопит, но глаза под веками беспокойно движутся — наверное, ему снятся сны. Стив осторожно касается свесившейся правой руки и шепчет: — Как же я по тебе скучаю, Бак. И цепенеет, когда в ответ доносится сонное: — Я тоже. Побудь со мной, мелкий.