Дом у обочины

Франциск любил секс и одновременно ненавидел его. Воспоминания всегда терзали его в самые неподходящие моменты. Вот он, маленький мальчик, видит, как его мать и несколько мужчин в странных костюмах из чего-то блестящего и черного с криками диких животных совокупляются прямо в супружеской спальне четы Бонфуа. Лицо матери искажено в гримасе не то боли, не то наслаждения, она визжит как свинья, а мужчины осыпают ее отборной бранью. Маленький Франц не может отвести взгляд от этой чудовищной картины. Потом он стал постарше. Ему десять, и отец снова начинает уделять ему внимание. Он сажает его на колени «почитать сказку», и Франциск с ужасом и отвращением чувствует, как его вставший член под тканью брюк упирается в копчик. У отца ласковая улыбка монстра. Ему тринадцать. Школьная учительница, роскошная бельгийка Лаура, прижимается к нему своей упругой грудью. У нее золотистые волосы до плеч и нежная, сливочного оттенка кожа. Франц прикрывает глаза и видит лицо матери. С тех пор как отец умер, она часто приходит к нему. У Лауры между ног влажно и горячо, и Бонфуа трахает ее с чувством восторженного отвращения. Получай, сука, ты же этого хотела, да? Вы все этого хотите! Она стонет, иногда срываясь на скулеж, и Франциск сжимает ее горло, чувствуя, как ее киска внизу тоже становится узкой, сдавливая его член. Это хорошо. Очень здорово. Франциск не может решить, что ему нравится больше: ее киска или задушенные хрипы. Ему двадцать шесть, и он учитель французского в частной школе. Девочки и мальчики сходят по нему с ума. Это чувство власти над чужими сердцами и жизнями упоительно. Он потерял счет, сколько у него было этих псевдоневинных девочек, застенчиво одергивающих коротенькие юбчонки, и смущенно-дерзких юношей, которые, впрочем, отлично отсасывают под учительским столом. Но из всех ему больше всего понравилась смуглая красотка Сесиль. Она влюблена в него, конечно. Смотрит большими шоколадными глазами, полными внутреннего света. Никто никогда его не любил. И она тоже лжет, она не любит его, просто как и все хочет, чтоб он ее трахнул. Он грубо тащит ее куда-то в темный пролесок. Школа на окраине, и это очень удобно. Для него. Ее прекрасные глаза, полные слез и ужаса, почему-то приносят темную радость. Вот так, будь честной, ты же сама этого хотела, так зачем ты делаешь вид, что ты невинная жертва? Она уже почти не сопротивляется, только беззвучно плачет. Франциск отвешивает ей тяжелую затрещину. — Шлюха! Не делай вид, что не хотела этого! Он бьет ее по лицу и трахает бездыханное тело. Она еще теплая, и между смуглых длинных ног стекает его сперма. Откуда-то внутри поднимается волна отвращения, но Франц быстро давит ее. Вытирает пальцы, испачканные в семени, о ее голубое платьице и встает с земли. Нужно куда-то деть тело… Этот юноша похож немного на Франциска в юности. Не внешностью, нет. Глазами, полными ужаса и отвращения. Только Франц в его возрасте уже был запятнан, извращен и изломан, а он еще такой чистый… Это вызывает бессильный гнев и отвращение к себе. Надо заглушить это чувство, испачкав его. Он толкает итальянца прямо в объятья разврата. В этом обиталище порока невозможно уйти не замаравшись. Так он думает до тех пор, пока не видит, как паренек с белым как смерть лицом отступает к выходу. В его глазах ничего, кроме жалости к нему и священного ужаса перед этой фантасмагоричной оргией. Франц не успевает проследить за ним взглядом — женщины, окружающие его, превращаются в монстров. Он видит это, но не в силах сопротивляться. Лицо той, что сидит на нем верхом, — лицо его матери, уже морщинистое, такое, каким оно никогда не было в его воспоминаниях, но все равно узнаваемое. Та, что ласкает его ртом, смотрит на него глазами Лауры, в золотистых волосах копошатся змеи. Сзади его обнимают смуглые руки Сесиль. Он чувствует, как раздвоенный язык с гнилым вкусом скользит в его рот, а когти вспарывают кожу. Испещренное язвами лицо матери последнее, что он видит. *** Феличиано уже не может даже ужасаться, столько мерзости он здесь увидел. Сердце захлестывает чувство обреченности. Бесконечный коридор — вот и все, что у него осталось. Везде одно и то же. Нескончаемые двери, за каждой — ночной кошмар, один хуже другого. Есть ли конец этому чудовищному пищеводу Дома у обочины? Он вздрагивает и отскакивает в сторону, когда по стене, словно по животу огромного зверя, проходит волна-судорога. Стена будто желе колыхается, вибрирует и раскрывается, как живот беременной женщины под лезвием кесаря. Оттуда, из влажных красноватых внутренностей дома, вываливается тело девушки. Ее светлые волосы покрыты грязно-бурой слизью, часть лица словно маска — под фарфорово-белой кожей проступает зеленоватая чешуя. Она медленно поднимается на ноги, с хрустом вправляет шею, и голова с влажным мерзким звуком становится как надо. Вывернутые поломанные руки также, словно у марионетки, принимают нужное положение. Наконец она поднимает свое лицо и смотрит на Феличиано абсолютно черными глазами, лишенными белка. Тот застывает в страхе, слыша только оглушающий стук собственного сердца. Она открывает рот, и оттуда вываливается синий, распухший, как у утопленницы, язык, и выползает несколько черных блестящих жуков. Она сплевывает их и втягивает язык обратно. — Хозяин ждет тебя. Идем, человек. *** В огромной зале горят свечи. Они черные и длинные, почему-то воск на них не тает, а свет тусклый и холодный. За роскошным столом восседают люди с неестественно белыми лицами. Феличиано зачаровано смотрит на них и не может удержать судорожный вздох. Сам стол уставлен серебряными блюдами — вот прогнившая утка, по ней ползают мокрицы; рядом лежат покрытые плесенью фрукты; рыба, над которой вьются мухи; между тарелок ползают змеи. Гнилостный аромат расползается по комнате. Итальянец, чувствуя подступающую тошноту, спешно переводит взгляд на «гостей». Во главе стола восседает Хозяин отеля. Его статная фигура видна издалека, она будто источает странный мрачный свет, который, противясь законам мироздания, делает все вокруг еще темнее. По правую руку от него пустой стул. Феличиано почему-то догадывается, для кого он. Слева сидит сэр Артур, он выглядит, пожалуй, приличней всех — только на шее темная полоса висельника, да черная жижа немного сочится из уголка рта. Рядом с ним двое — мужчина и женщина. Они срослись, как сиамские близнецы. Его темные волосы переходят в ее длинные каштановые кудри. Лицо посередине подобно сшитой грубыми нитками маске-лицу тряпичной куклы. Мужчина презрительно кривится, а женщина, наоборот, почти призывно улыбается Феличиано, отчего выражение лица этого существа становится совершенно отвратительным. Напротив сидят еще двое — рыжий мужчина, который странно рычит и жадно обгладывает кость, то и дело щелкая клыками. Из его лба, пробиваясь сквозь кожу, вырастают сочащиеся сукровицей рога. Справа от него — господин Бонфуа. Он вальяжно пьет вино, и оно вытекает прямо на его брюки и частично на скатерть — внутренности съедены, между ребер зияющая пустота. Перед ним, жадно чавкая сырым гнилым мясом, сидит Антонио. Его острые пильчатые зубы с хрустом разгрызают кость, и он медленно высасывает костный мозг. Варгас отводит взгляд. Ближе всех к Феличиано сидит бледный, будто размытая акварель, обескровленный человек. Он что-то пытается нарисовать прямо на почерневшей от гноя, сочащегося из его развороченных вен, скатерти. — Добро пожаловать, дорогой гость. Иван смотрит на него с отеческой нежностью. Он встает и медленно идет к нему, за ним тенью ползет беловолосая девушка-змея. По дороге Иван то и дело останавливается и гладит по головам свои «творения». — Я рад приветствовать тебя на нашем теплом семейном ужине, мальчик мой. Жаль, последнего гостя нет. Он очень важен для меня. — Зачем я вам? — прошептал Феличиано, стараясь смотреть только на Хозяина отеля, чтобы не видеть его омерзительных детей. — Зачем вы вообще все это делали? Он вздрагивает, когда холодные руки сжимают его ладони. Иван смотрит на него своими невозможно прекрасными глазами, и Феличиано чувствует, что не может даже отвести взгляд по своему желанию. — Мне было очень одиноко. Семья нужна всем. Я тоже хотел семью, только и всего. Отец забрал у меня все, а теперь я забираю его детей. Они будут моими. Но Гилберт особенный. Мне очень нужно, чтоб ты уговорил его остаться со мной, ведь он так упрям. — Почему вы думаете, что я могу как-то уговорить его? — Можешь. Он очень привязался к тебе, — притворно печально вздохнул Иван. — Я думаю, он захочет спасти тебя. — Захочу. Иван медленно оборачивается. Наташа рядом с ним издает злобное шипение, а Феличиано не может скрыть радости. Жив! Гилберт выглядит весьма потрепанным. Из прокушенного плеча сочится густая кровь, висок разбит, он весь в царапинах, но стоит прямо и с вызовом смотрит на Ивана. Тот улыбается пугающе широко. — Я так долго ждал нашей встречи… — Не поверишь, я тоже. Они с минуту просто стоят, смотря друг другу в глаза. Что происходит дальше, Феличиано запоминает лишь отрывками. Вот Гилберт неожиданно бросает что-то, что оказывается самодельной водяной бомбочкой. Вода выплескивается прямо на Наташу, и она надрывно визжит, святая вода стекает с нее вместе со шматками кожи. Она вся дымится. Часть жидкости попадает на возмущенно булькнувшего черной жижей Артура. Вот Скотт почти насаживает итальянца на свои изогнутые рога, но его в последний момент отпихивает Байлшмидт. Он же засаживает нож из столового серебра прямо в глаз «близнецовому» чудовищу, и оттуда медленно вытекает густая кровь пополам с личинками. Начинается какая-то вакханалия. Кто-то хватает Феличиано за плечо, но тут же отлетает в сторону от мощного удара Гилберта. Они пробираются к выходу, вернее, Гилберт просто тащит его, сжимая в руках большой серебряный крест. Где только нашел?.. Тарелки с гнилью летят на пол, гости рычат, но не бросаются на них. Иван выглядит немного обескураженным, смотря им вслед. — Ну до чего упрям… Хозяин отеля, вздохнув, опускается в кресло. К нему, обиженно скуля, подползает беловолосая девушка, и Иван ласково треплет ее по голове, как домашнюю зверушку. — Он вернется, вот увидишь. *** Никогда еще в своей жизни Феличиано не радовался палящему солнцу так сильно. Его горячие лучи ласкают лицо, пробиваясь сквозь полузаколоченные окна старой деревянной церквушки. Еще вчера они на машине Антонио уехали из проклятого Дома и гнали пару миль, выжимая из старенькой машины максимум, пока не наткнулись на заброшенную церквушку, где и остались ждать рассвет. Никто их не преследовал. Гилберт задумчиво рассматривает свои руки, то сжимая, то разжимая кулаки. Итальянец заметил, что на его предплечье красуется глубокий, почерневший уже укус. Вздувшиеся вены выступают под бесцветно-белой кожей. Гилберт поднимает взгляд на него и поспешно одергивает рукав рубашки. — Ну что, малец, погнали? — Нам же придется опять проехать мимо Дома, да? — Придется. Варгас опускает голову, чувствуя во рту отвратительный кислый привкус. Ему все еще очень страшно, и, кажется, видения ужасного дома будут преследовать его всю жизнь. Они едут по пустынной дороге так же, как когда-то, будто в прошлой жизни, Феличиано вместе с Антонио подъезжали к странному Дому у обочины, еще не зная, чем это обернется. Гилберт выглядит спокойным, но Варгас чувствует его напряжение. Они едут, медленно приближаясь к тому месту, где стоит дом, и Феличиано не может сдержать облегчения, когда видит лишь пустошь да куцые кустики пожухшей травы. Он улыбается немцу, сжимая его плечо. — Его нет, — радостно выдыхает Феличиано. — Да, нет. Гилберт нажимает на педаль газа, и они уже на полной скорости несутся по дороге. Из-под колес вылетает песок. Гилберт чуть кривовато улыбается, смотря в боковое зеркало. В нем отражается величественный особняк, стоящий на обочине.