Антидот

Парень, сидевший у барной стойки и цедивший виски с содовой, ничем не напоминал себя на фотографии. Если бы не физиогномические познания Рина, он этого парня, скорее всего, не узнал бы. Но, сделав пачку фотографий одного и того же человека, начинаешь понимать, что остается неизменным в его лице и походке, в какую бы ситуацию он ни попал; Рин называл это «стержнем». Мотоми иронически хмыкал, но переубеждать Рина не торопился. Он вообще никогда ни в чем Рина не переубеждал, просто показывал что-то, и Рин понимал сам. После слов про «стержень» Мотоми дал Рину флэш-карту с записью, явно нелицензионной; «Любительская съемка?» — спросил Рин. «Что-то вроде», — неопределенно отозвался Мотоми и на досуге посоветовал посмотреть. Досуг у Рина выдался нескоро — тогда детективное агентство Мотоми выслеживало подругу одного крупного воротилы, которая изменяла своему любовнику с кем-то еще. В итоге оказалось, что она не изменяла, а сливала информацию, и Рин, уставший как собака, не желающий думать, какие методы теперь использует воротила, чтобы заставить свою подругу замолчать, провел следующий день в блаженном ничегонеделании. Ничегонеделание, впрочем, было блаженным лишь отчасти — у Рина разболелось горло, стреляло в ушах, он чувствовал себя старым и больным, и, что самое главное, хреновым фотографом. Ни к чему хорошему его снимки никогда не приводили; но даже за вычетом этого фотограф из Рина был не ахти. Фотографии Мотоми и его зарисовки казались настоящими произведениями искусства, а Рин, несмотря на фотокурсы, которые посещал с двенадцати лет, снимал как штатный работник, приезжающий на место преступления. В его снимках не было жизни; просто констатации факта. Люди на фотографиях Рина напоминали не то манекены, не то трупы. Да, запечатлевать на снимках трупы, настоящие или будущие, у него получалось лучше всего. Собственно, делать нечто большее, чем констатировать факты, ему и не требовалось. Сердцем детективного агентства Мотоми был сам Мотоми. Именно он анализировал собранную Рином информацию и делал выводы. В некоторых случаях он решал утаить обнаруженное до лучших времен, в некоторых считал нужным порадовать заказчика, в некоторых и вовсе «забывал» о деле. Интуиция у Мотоми была невероятная. Он мог раскрыть безнадежное дело, только глянув на снимки, но не всегда желал делать свои заключения всеобщим достоянием. «Редко кто желает знать правду», — говорил Мотоми, выпуская дым; он курил каждую свободную минуту. Стоило ненадолго предоставить его себе — и в его кабинете становилось невозможно что-то разглядеть. Рин шутил про дымовую завесу, а Юкари говорила, что такими темпами босс окончательно посадит себе здоровье, и неизменно открывала настежь окна в кабинете; посему холод в помещении, которое агентство арендовало, стоял невообразимый. Ничего удивительного, что Рин тогда простудился. Удивительным было то, что, простудившись, он вспомнил о флэшке, которую дал ему Мотоми, и даже решил посмотреть записанное на ней видео. После первых десяти минут Рина стошнило. Он повидал многое и ко многому привык. У Рина было не самое радужное детство, о котором он предпочитал вспоминать пореже, и не менее травматическая ранняя юность. Если бы не Мотоми, Рин бы наверняка плохо кончил. У него были на то все основания. «Подростковый возраст — как игра в русскую рулетку, — рассказывал Мотоми потом. — Тебе может повезти. А может — нет. И тогда ты умрешь». Рину повезло. Относительно, разумеется — но пережитое сыграло ему на руку. Не испытай он того, что произошло с ним несколько лет назад — не смог бы спокойно работать в детективном агентстве. Задания, выпадавшие Рину, далеко не всегда касались слежки и фотографирования. Случалось так, что те, за кем нужно было проследить, узнавали о роли агентства Мотоми в собственной судьбе. Не всех это устраивало. От «правовых» наездов Мотоми защищался мастерски — у него были связи в верхах. Большинство этих связей, как ни странно, не касалось его профессиональной деятельности. Мотоми был известным фотохудожником. Его творческий псевдоним знало не так уж мало людей. Его работы попадали на выставки и в музеи, и продавались за немаленькие деньги. Мотоми только хмыкал — создавалось впечатление, что собственные достижения на творческом поприще немного для него значат. Рин знал: если бы не эти успехи, Мотоми бы давно потерял веру в себя. И расследовать преступления не смог бы. Не говоря уже о том, что без финансирования, которое агентство получало благодаря творчеству Мотоми, его сотрудникам, Рину и Юкари, пришлось бы затянуть пояса потуже. Больше в штате агентства никого не числилось — только Юкари, секретарша, которой недавно сравнялось восемнадцать, и Рин, специалист по наездам «в лоб». Рин не считал себя таким уж хорошим бойцом. Он и не был хорош: даже в полуофициальной организации Bl@ster, возникшей после Третьей мировой, он состоял как рядовой участник. В боях, которые в пределах Bl@ster неизменно проводились, Рин редко участвовал в одиночку. Он, конечно, хотел, но его тогдашние друзья были против. Говорили, что лет ему слишком мало. Рин не спешил их переубеждать. Его все устраивало и так. У него были друзья, друзья любили его, не избивая во время «тренировок» раз за разом, как с детства поступал старший брат; Рин сам бы мог избить друзей, если бы хотел. Тренировки с братом принесли свои плоды. Дала знать о себе и наследственность. Во время Третьей мировой детей воспитывали как солдат. После рождения младенцев забирали у матерей и отправляли в приюты. Там они росли до восьми лет, потом их отдавали на воспитание в искусственные «семьи», созданные из пар зарекомендовавших себя убийц. Рина в приют никто не отправлял. Вот у матери его забрали — он никогда ее не знал. Рин рос в особняке отца, известного военного лидера, вместе со старшим братом. Брат Рина был родным ему только наполовину. Матери у них были разные. Рин не видел свою и точно знал, что брат не видел тоже. Хотя они никогда об этом не говорили. Они вообще говорили редко. Самое ранее воспоминание Рина было о том, как пьяный отец приближается к ним, к нему и брату, а в руке у него что-то длинное и тяжелое. А брат становится между ним и отцом — защищает. Потом он долго не мог говорить, брат Рина. У него была сломана челюсть и заплыла половина лица, а, когда Рин спрашивал, чем помочь, брат только отмахивался. От одной такой «отмашки» у Рина до сих пор остался шрам — он тогда отлетел в сторону и ударился виском, и, наверное, мог умереть. Рин не мог толком вспомнить, как так случилось, что потом отец исчез, а они с братом стали жить отдельно. Зато он точно помнил, как брат ушел на войну. Рин тогда был слишком мал, чтобы пойти тоже; брат присылал ему деньги, больше, чем Рину было нужно. Иногда он делился со своими друзьями, которых нашел после ухода брата. До этого друзей у Рина не было. А потом брат вернулся. Рин смутно помнил, что рассказывали об их отце: говорили, будто он умел убивать. Неважно, своими руками или чужими; для него не существовало грани, которая у большинства людей есть с рождения. Он обладал инстинктом убийцы; этот инстинкт передался старшему брату Рина. И самому Рину тоже. Поэтому, если у агентства Мотоми возникали проблемы, решить которые можно было только грубой физической силой, в дело вступал Рин. Он не был хорош в бою. Но для него не существовало тех ограничений, которые замедляют удар самого закоренелого подонка. Рин не сомневался, потому побеждал. Его не больно заботила моральная сторона происходящего. Он не находил «грязные» дела таковыми, а потому был настоящей находкой для агентства Мотоми. Но то, что было на записи, которую дал ему после слов о «стержне» Мотоми, показалось Рину по-настоящему отвратительным. Люди, ползающие на карачках вместо того, чтобы ходить, исполняющие любое приказание «хозяина». Которых можно бить, резать по живому, насиловать, получая в ответ только согласное подвывание, которые готовы на все, даже на смерть, лишь бы доставить «хозяину» удовольствие. Которые не только не сопротивляются во время зверств, творимых над ними, но сами подаются вперед, улыбаясь, не в состоянии произнести ни единого связного слова. Люди, которые… Которые не люди. Питомцы — вот как их называли. «Подпольный бизнес, — сказал Мотоми на следующий день, когда Рин, ничего не говоря, бросил ему на стол флэшку с записью. — Достаточно распространенный. В определенных кругах иметь питомца — вопрос престижа. CFC и Никкорен ничего не пытаются сделать с «фабрикой», где разводят таких питомцев. Во-первых, «фабрика» находится на нейтральной территории. Во-вторых, хозяин «фабрики» платит обоим государствам — за возможность ломать в других то, что ты называешь «стержнем», и при этом оставаться безнаказанным». «Зачем ты мне это показал?» — Рин кипел от гнева. Мотоми не ответил. Рин понял и так. Это было продолжение их давнего молчаливого спора, в котором Мотоми уже когда-то победил. Но, как известно, окончательных побед не бывает. Прошло несколько лет, Рин стал сильнее; теперь он верил в то, что сможет отомстить за смерть своих друзей. Мысли о мести возвращались все чаще, а Мотоми нельзя было отказать во внимательности; «Взгляни, что случается с другими. Не ропщи на то, что случилось с тобой. Твои друзья могли попасть в автокатастрофу, или угодить под лавину, или утонуть в море — ты и тогда пытался бы отомстить за их смерть? Прими такой поворот событий как должное. Смирись — или сломаешь собственный стержень». Наверное, это бы Мотоми сказал, говори они с Рином на данную тему. Но Мотоми в таких делах редко полагался на слова. Видео оказалось нагляднее слов. А потом появилось и новое дело. Строго говоря, это не было делом. Агентство Мотоми никто не нанимал, но на розыскных сайтах появилось новое фото. За информацию о преступнике по прозвищу LOST полагалось приличное вознаграждение. Преступника даже ловить не требовалось — просто сообщить, где он находится. Мотоми выбрал это дело, полагаясь на собственную интуицию. Награда, больше, чем обычно, его интересовала во вторую очередь. «Отдых на тропических островах, — сказал он, разглядывая фото преступника. — После того, как на Большой Каньон посмотрим. Юкари с собой возьмем. Нам ведь полагается отпуск, а, Рин?» Отпуск, первый за последние пять лет, им действительно не помешал бы. Рин, правда, сомневался, что Юкари с ними поедет. Секретарша в агентстве появилась только пару лет назад. До ее появления Рин и Мотоми справлялись самостоятельно. Отвечать на звонки, сидеть в приемной да изредка варить кофе — что в этом сложного? Нанимать дополнительного сотрудника ради таких мелочей Мотоми считал излишним, а на представления о «престиже» плевать хотел, как любой вольный художник. Рину было не до того, чтобы его переубеждать. Юкари они наняли не потому, что нуждались в ней, а потому, что она нуждалась в них. Юкари и ее брат воспитывались в семье бывших военных. Благополучной эту семью назвать было сложно. Приемные родители Юкари употребляли наркотики; передозировка стала закономерным итогом. Какое-то время после смерти родителей Юкари жила с братом: он был уже достаточно взрослым, чтобы ее обеспечивать. Она не знала, в какой момент он тоже начал колоться. Может, кто-то предложил ему попробовать, а он не сумел отказаться; может, его заставили. А может, пообещали, что благодаря наркотикам он сможет работать больше и лучше обеспечить Юкари. Брат всегда хотел, чтобы она хорошо жила, а Юкари не могла переубедить его, доказать, что ей не это нужно. О наркотиках, которые употреблял ее брат, Юкари узнала, когда ей исполнилось пятнадцать. К тому времени она подрабатывала уже в течение двух лет, втайне от брата. «Я продавала гамбургеры в гостинице», — рассказывала она Рину за чашкой кофе с корицей. Юкари варила такой кофе, который им с Мотоми и не снился, а еще постоянно открывала окна и каждый день убиралась сверх положенного. С ее появлением в помещении появилась целая куча ненужных безделушек вроде коврика у двери, замерзающих вазонов под окнами и фигурок нецкэ на полках. Большую часть денег, которые ей исправно выплачивал Мотоми, Юкари тратила на наркодиспансер. Именно там содержался ее брат. Суммы, которую Юкари собрала за два года, как раз хватило, чтобы заплатить за лечение. Шло время, лечение затягивалось, деньги заканчивались. Когда Мотоми встретил Юкари, она пребывала на грани отчаяния. Она работала как могла, но денег едва хватало на себя одну, а брату нужна была помощь. Встреча с Мотоми уберегла Юкари от того, чтобы пойти на панель. Теперь девушка не только могла обеспечить свое существование, но и помочь брату. Оставшиеся деньги шли на обустройство агентства — своеобразная признательность. Худенькая Юкари, не модельная красавица, просто девчонка с волосами, собранными в два «конских хвоста», и оленьими глазами, казалась Рину лучшей девушкой в мире. Она часто улыбалась и прилежно выполняла свои обязанности. Свернутых гор Рин от нее не ожидал, зато после разговоров с Юкари ему становилось легче дышать. Она была для него как младшая сестра, о которой он когда-то мечтал. Мотоми, в свою очередь, был воплотившейся мечтой Рина об идеальном отце. Хотя самому Мотоми он бы в этом никогда не признался. Следовало сказать, что и сам Мотоми воспринимал Рина и Юкари как семью. Собственной семьи у него не было: убежденный холостяк, Мотоми так и не удосужился жениться. Когда Рин, в отличие от Юкари, на редкость бесцеремонный (большее количество времени, проведенное с Мотоми, давало ему на это право), пытался узнать причину, Мотоми только отшучивался. Или говорил: «Не с моей работой». Раньше у Мотоми была работа, совершенно ему, по мнению Рина, не подходящая. Доучившись в медицинском, Мотоми устроился в лабораторию и занялся исследованиями. Несколько лет назад в этой лаборатории произошел взрыв. Большинство сотрудников погибло, Мотоми чудом уцелел и решил сменить профессию. К счастью для Рина и Юкари. Хотя Рин, познакомившийся с Мотоми еще во времена Bl@ster, никакого счастья поначалу не испытывал, — сплошное недоверие. Юкари тоже поверила Мотоми не сразу. «Я подумала, что он — кот, — рассказывала девушка Рину. — Сутенер, — объясняла, заметив на лице недоуменное выражение, она. — Но мне и так было нечего делать. Он сказал — «секретарша». А мне все равно было. Убьет так убьет. Я и пошла. Про то, что правда секретаршей стану, и без секс-услуг, не думала… Лучше вас не встречала никого». Юкари была так же откровенна, как сам Рин; ее детство было немногим лучше. Может, потому они быстро поняли друг друга. «С вами легко работать», — однажды сказала Юкари. Гамбургеры продавать, по ее словам, было куда тяжелее. «Там автоматы, такие, знаешь, — Юкари пила свой кофе, а Рин слушал. Неформальный тон Юкари резко контрастировал с ее одеждой; в отличие от самого Рина или Мотоми, на работу Юкари приходила едва ли не офисном костюме. Строгая синяя, почти форменная, блузка, прямая черная юбка до колен. — Для гамбургеров. И все заляпано маслом, кетчупом и майонезом. Люди не спешат вытирать за собой. Это ведь не они должны делать, а я, работа у меня такая. Некоторые наоборот… старались посильнее напачкать. Я думала: вот свиньи. Я их убить готова была, а сделать не могла ничего. А потом Такеру… я решила, что смогу что-то сделать. Он ведь меня любит. Он обещал, что постарается бросить. Он борется, до сих пор борется, я его навещаю…» Такеру — так звали старшего брата Юкари. Рин кивал, слушая девушку, пока телефонный звонок не прерывал их очередную беседу, и думал: все беды в этом мире — от родственников. Родственники не должны быть кровными. Система, призванная воспитать идеальных солдат, сама по себе казалась Рину верной. Только ни одна утопия еще хорошо не заканчивалась; мир не был совершенен. В мире хватало грязи и людей со сломанным внутренним стержнем — таких, как старший брат Юкари. В настоящий момент непосредственный этой грязи представитель, парень по прозвищу LOST, сидел у барной стойки и изредка прикладывался к стакану. У Рина создалось такое впечатление, что LOST прислушивается к разговорам. Разговоров в баре и впрямь хватало. Посетителей сегодня было более чем достаточно, разной степени трезвости; некоторые напились уже до того, чтобы начать бузить. Особо буйных выводили под локти вышибалы; но вот шумную компанию в правом углу никто не трогал. Рин подозревал, что там сидит кто-то из шишек. Кто именно, узнавать ему не хотелось. Как и брать при этой компании преступника. С представителей власти, все равно, официальной или подпольной, еще станется затребовать себе награду, «подвинув» детективное агентство в сторону. Рин собирался проследить, куда пойдет LOST, потому они и торчали в баре. — Если не закажешь вторую — привлечешь к себе нежелательное внимание, — Мотоми, составлявший Рину компанию, вел себя расслабленно и непринужденно. У Рина крепло подозрение, что Мотоми мог обнаружить преступника и раньше, а в баре «нашел» его только для того, чтобы был повод напиться как следует. Дескать, иначе «подозрительно». Поймают они преступника или нет, — это Мотоми, кажется, не интересовало. — Он не похож, — пробормотал Рин. — Это очень хорошее фото, но в жизни он совсем другой. «Напряженный. Опасный. А на фото…» Рин нахмурился, подбирая слова. Интуиция у него была хуже, чем у Мотоми, но он чувствовал: что-то здесь не так. — За ним не только мы следим, — со стороны могло показаться, что Мотоми по-прежнему расслаблен. — Человек слева, за крайним столиком. Рин скосил глаза влево. Человек за крайним столиком вызвал у него некоторое недоумение. Начать хотя бы с того, что Рин не вполне представлял, как этого человека вообще впустили в бар. Незнакомец был немолод и выглядел сущим оборванцем. Он не отрывал взгляд от парня у стойки и, похоже, уже не первую минуту. — Что будем делать? — спросил Рин, досадуя на себя за то, что сам не заметил столь очевидную слежку. — Ничего, — Мотоми отпил еще глоток. — Посмотрим, что он предпримет. Рин не стал уточнять, кто именно предпримет — LOST или оборванец. И то, и другое было одинаково плохо. — Мы потеряем награду, — сказал Рин. — Она достанется этому бродяге. Или не достанется никому, если LOST сбежит. Помимо словесного описания преступника и его фото Рин обладал еще некоторой информацией, хотя и довольно сомнительной. В Сети ходили слухи о том, что LOST — мастер побега, что он побывал в колониях и тюрьмах самого строгого режима, но нигде подолгу не задерживался. Он, мол, потому и позволял себя поймать — чтобы бежать раз за разом, оставляя всех в дураках. Каждый раз LOST назывался новым именем, а как его зовут по-настоящему, не знал никто. Достоверно было известно только его прозвище. Преступника называли олицетворением «потерянного поколения», то есть того, которое выросло после Третьей мировой. Рин сам принадлежал к этому поколению; LOST, судя по информации в Сети, был немногим старше его самого. За неделю, прошедшую после того, как на сайте появилось сообщение о преступнике, LOST превратился в настоящую легенду. Рин сомневался, что во всех этих слухах есть хоть крупица правды, но в способности потенциального источника дохода сбегать от служителей закона был уверен на все сто. И предполагал, что, если попытаться «взять» преступника, не предприняв необходимых предосторожностей, LOST вполне может эту самую способность продемонстрировать. — Потерпи, — посоветовал Мотоми. Досадуя на своего спутника и на себя самого, — он заранее знал, что послушается, хоть и полагал это неправильным, — Рин вернулся взглядом к преступнику. Слева послышался звон разбитого стекла. LOST обернулся как по команде. На его лице застыло встревоженное выражение, и тогда Рин понял, что в облике преступника казалось ему подозрительным. Ни расслабленной позы, ни улыбки; но огонь в глазах — тот же. «Стержень», не такой, как у большинства людей. Совершенно особенный. Совершенно… На мгновение Рин прикрыл глаза. Нет, они не казались похожими. У объявленного в розыск преступника не было и быть не могло ничего общего с Казуи, лучшим другом Рина. Мертвым другом. Мотоми напрягся, подаваясь вперед; для того, чтобы знать это, не нужно было видеть. За годы совместной работы они научились чувствовать друг друга, но Рин все-таки открыл глаза, проследил взгляд Мотоми — и увидел давешнего бродягу, что-то не поделившего с одним из представителей шумной компании. Кажется, бродяга не вовремя встал из-за стола, так, что один из кутивших «шишек» наткнулся на него и разбил свой стакан. Стакан сам по себе его мало встревожил, а вот то, что ему преградили путь, этот тип воспринял неблагосклонно. В настоящее время он визжал, срываясь на фальцет, и требовал справедливости. Его товарищи переглянулись, после чего трое из них поднялись из-за стола. Бродяга попятился, бросил взгляд на вышибал; те сделали вид, будто ничего не замечают. Должно быть, им заплатили, чтобы не мешали «шишкам» развлекаться. Бродяга, немолодой и с виду беззащитный, показался компании подходящим развлечением. Дело дошло до драки быстрее, чем Рин думал. В мгновение ока двое из компании подхватили бродягу под руки, а оставшийся без стакана, недолго думая, ударил своего «обидчика» в живот. Создавалось впечатление, что такие разборки для этих троих — дело обычное. В баре стало тихо. Самые разумные посетители засобирались уходить, но из-за стола встало еще несколько мужчин. Один из них весьма угрожающе посоветовал всем оставаться на своих местах, пока «этот мудила не получит по заслугам». Рин неслышно присвистнул. К угрожавшему мужчине спешил маленький человечек в костюме — должно быть, менеджер. Дождавшись, пока человечек приблизится, виновник зарождающейся паники рявкнул на него, а потом заявил, что все будет в ажуре — после того, естественно, как «падлу» примерно накажут. Предположительно менеджер попытался сказать что-то еще, но его не слушали. От второго удара бродяга скорчился и едва не упал. После третьего его все же не удержали; избивавший его «оскорбленный» ухмыльнулся; в руке у него блеснул нож. — Зачем тебе глаза, если все равно не видишь, куда прешь? — поинтересовался он. Из-под кончика лезвия, прижатого к коже под глазом бродяги, показалась кровь. Напряженную тишину разрезал истошный крик, и тогда что-то произошло. Мотоми дернул Рина за рукав, побуждая обернуться; оглянувшись, тот успел заметить, как LOST срывается с места. Он был быстрее, чем можно было предположить. Даже Казуи не смог бы так; только… Рин закусил губу. Он не вполне осознал, что произошло, а LOST уже преодолел расстояние, разделявшее его и бродягу, и одним ударом отшвырнул в сторону парня с ножом. Развлекающаяся компания благополучно забыла о бродяге. Кажется, им попалась более интересная жертва, которая вдобавок умела кусаться. Как бы быстр ни был LOST, силы оказались неравны. Какое-то время ему удавалось отбиваться; один из нападающих влетел в барную стойку, на лице менеджера появилось страдальческое выражение, а Рин не сразу понял, что сжимает кулаки — до побелевших пальцев, до болезненного жжения в ладонях. Мужчина, который говорил с менеджером, судя по всему, главный, уже был готов встревожиться, но тут парню с ножом удалось подняться. LOST почувствовал опасность, резко развернулся, выставляя руки; у него тоже раньше был нож, подумал Рин, — был, а теперь нет. Заслон из рук оказался менее надежным, чем заслон из стали; лезвие, едва не оставившее бродягу без глаза, воткнулось LOST’у в бок. Главный одобрительно кивнул. Рину не нужно было вспоминать: искаженное в смерти лицо Казуи, лужа крови — тогда брат Рина тоже ударил в живот, позаботившись о том, чтобы Рин увидел… чтобы понял. Брат Рина был сумасшедшим и, надо признать, Рин оказался ничуть не лучше. Он больше не думал о наградах, об опасности, о том, что во время драки недолго остаться без грима, которым они с Мотоми предусмотрительно воспользовались, а значит, навлечь на себя новые неприятности; о том, что ножи — все-таки не игрушки, а шумная компания превосходит их численностью. Он вообще не думал. Нужно было успеть, и он успел; капли крови брызнули ему в лицо, он пригнулся, ударил снова, выбивая нож из чужой руки, и подхватил оседающего LOST’а. Болевой шок?.. В следующий момент в баре погас свет. — Уходим, — сказал Мотоми у Рина над ухом. В темноте раздался выстрел; вспышка на мгновение осветила помещение, Рин сориентировался и двинулся к выходу. Послышались крики; началась паника, и это усиливало их шансы уйти незамеченными. LOST оказался немногим легче самого Рина; тащить его было тяжело, на руках Рин чувствовал чужую липкую кровь. Не самое приятное ощущение. «Я должен успеть». Мотоми пробивался не так эффективно, как Рин; зато Мотоми умел лавировать. Рину оставалось только идти за ним след в след. Возле двери пришлось отшвырнуть кого-то в сторону — кажется, кто-то из вышибал все же сообразил, что дверь следует открыть. Тогда и светлее станет, все же уличные фонари… За первым выстрелом последовал второй. Все было слишком быстро. Мотоми рванул дверь на себя и вылетел из бара пулей. Рин последовал за ним, с силой захлопнув дверь за собой; следующий выстрел попал уже в нее. Рин вздрогнул, не выпуская LOST’а. — В машину, — грузовик с фальшивыми номерами они приготовили заранее, как и трюк с отключенным светом. Рин порадовался, что грузовик стоял совсем рядом с баром. Дверь распахнулась. Сгрузив LOST’а в кабину, рядом с Мотоми, Рин обернулся. — Даже не думай, — сказал ему Мотоми. Он уже занял место водителя. — Ты не… «Ты не понимаешь», — хотелось сказать Рину, но Мотоми посмотрел на него так, что сразу накрыло осознанием: у них на руках серьезно раненый парень, за которого обещана немаленькая награда, а на хвосте — целая банда. В таких условиях ввязываться в драку — сумасшествие. Тем более что LOST еще жив… в отличие от Казуи. *** — Ничего себе, — Мотоми смотрел на LOST’а с неподдельным удивлением. И Рин смотрел тоже — теперь, когда Мотоми разобрался с перевязкой, ничто не мешало как следует разглядеть их неожиданное приобретение. Рана, полученная LOST’ом, не была серьезной. По словам Мотоми, отрубился парень от крайнего истощения. Болевой шок Мотоми тоже исключать не стал, хотя, судя по крестообразному шраму, пересекающему грудь и живот, раны для LOST’а были не в новинку. Это был далеко не единственный шрам на бледной, почти просвечивающей коже. Шрамы казались очень разными. Некоторые выглядели так, будто были нанесены специально — как тот, на груди. Некоторые смахивали на следы от ногтей или укусов. В большинстве своем, однако, шрамы на теле LOST’а пробуждали догадки о побоях… или пытках. — Слишком рваный, — Мотоми коснулся красного рубца на предплечье преступника. LOST вздрогнул, но не очнулся. — Его ударили ножом. Было больно, он дернулся… А его держали. Вышло только хуже. И руки. Посмотри на его мышцы. Он дрался хуже, чем мог бы, потому что его мышцы не развиты. Он рассчитывал на большую мышечную массу. Не ошибись он в своих ожиданиях — возможно, ему удалось бы избежать ранения. — Он плохо питался? — предположил Рин. — И мало двигался, — согласился Мотоми. — Или перемещался… не самым обычным образом. Посмотри, — он с некоторой бесцеремонностью и вместе тем бережно приподнял правую руку LOST’а, показал ее Рину. Первое, на чем задержался взгляд — белая полоска шрама, пересекающая ладонь надвое, стягивающая ее, будто нитка. Рана должна была быть глубокой — до кости. Но эта рана казалась старой — как и крестообразный шрам. Остальные шрамы выглядели более свежими. Потом Рин понял, что шрам на руке — далеко не самое примечательное. Мозоли. На ладони и на тыльной ее стороне — выглядело это так, будто… — И здесь, — Мотоми указал чуть выше. — Видишь? Запястье LOST’а охватывал кольцеобразный шрам. Точно такой же обнаружился и на втором запястье, и на шее. — Я более чем уверен, что у него такие же следы на щиколотках, — сказал Мотоми. — И мозоли на коленях. Этот человек… LOST открыл глаза. Встретившись с ним взглядом, Рин замер; это был не тот взгляд. Не такой, как в баре. Вот теперь LOST был похож на свою фотографию. «Человек без стержня». LOST встретил взгляд Рина — и улыбнулся. Кажется, ему было все равно, что с ним происходит, что он едва не истек кровью и находится теперь в незнакомом помещении, с людьми, которых знать не знает. Мотоми не колол ему никаких обезболивающих, но LOST не казался человеком, который испытывает боль. LOST вообще не производил впечатление человека. — …был питомцем, — Мотоми закончил фразу. Все с той же бессмысленной улыбкой LOST протянул руку к лицу Рина, и тому понадобилось невероятное усилие, чтобы не отшатнуться. — Кажется, ты ему понравился, — прокомментировал Мотоми. — Что будем с ним делать? — Он не был питомцем, — Рин сжал руку LOST’а в своей. Тот, кажется, не возражал. — Он им и остался. — В баре он вел себя вполне разумно. И передвигался не на четвереньках. Когда тому нищему попытались выколоть глаз, он сорвался. Наверное, видел нечто подобное раньше. Рин промолчал. Ему вспомнилось, что рассказывал Мотоми после того, как показал проклятую запись. О том, что многим питомцам удаляют глаза и голосовые связки. Некоторых украшают шрамами, некоторым делают пирсинг, а иногда — специальные раны, чтобы не затягивались, чтобы окунать в кровь член или погружать его в сырую, еще не загноившуюся плоть. LOST’у сравнительно повезло. — Это незаконно, — говорить было трудно, приходилось преодолевать тошноту и одновременно нахлынувшее острое чувство жалости. Рин крепче стиснул теплую шероховатую ладонь. — Это противоестественно. Так не… — Он в розыске, — сказал Мотоми. — То, что он питомец или был им, на сумму награды не влияет. У Рина промелькнула мысль: а его брат, пожалуй, не был так уж жесток. — Ты хочешь его сдать? — Думаю, он узнал то, чего не следовало, — беспечно сказал Мотоми. — Что-то настолько важное, что в нем проснулась прежняя личность. Или ее подобие. Староват он для питомца… Все эти шрамы слишком свежие. Думаю, ему уже было лет восемнадцать, когда он их получил. В таком возрасте человек обычно сформирован как личность. А ломать сложившуюся личность сложнее, чем пагубно влиять на гибкую подростковую психику. Поэтому питомец из него получился ущербный… Он знает что-то опасное. Если мы его сдадим — нас пришьют. И на награде сэкономят. Мотоми сказал об этом с непоколебимой уверенностью. Рин глянул на него. — Да, в лаборатории, где я раньше работал, поступали точно так же, — степень откровенности между ними была достаточно высока, чтобы Мотоми ответил на незаданный вопрос. — Секретные исследования, ты же знаешь. Мне не положено говорить о них до конца жизни… Хотя официально я уже и есть самый настоящий труп. — Мы его оставим? — это сейчас волновало Рина больше всего. Мотоми ничего не ответил. Рин и сам понял, насколько бредово это прозвучало. «Оставим»… как котенка. Невинно — совсем не то, что укрывать дорогостоящего преступника. — Погоди, ты ведь не хочешь… бросить его на улице? И сделать анонимный звонок? — Не думаю, что нас узнали в баре, — сказал Мотоми задумчиво. — Его там тоже вряд ли узнали. Разве что тот бродяга… Но за нами никто не сумел проследить. Могу поручиться, что от погони мы оторвались. Поэтому… — Ни за что, — горячо возразил Рин. LOST приподнял голову, а потом на удивление плавно перетек из лежачего положение в сидячее. Уставился на Рина, будто задавая вопрос. На свежей перевязке появилось красное пятно. Мотоми досадливо поморщился. Его можно было понять: обычно люди с ранами сами стараются не делать резких движений. Или прерывают такое движение на половине. У LOST’а таких ограничений не было. Никаких разумных ограничений. Он не был человеком, но и животным не был тоже. Искалеченное, бессловесное, потерявшее разум существо. — Ложись, — мягко сказал Рин. LOST без колебаний подчинился, отпустив руку Рина и, похоже, потеряв всякий интерес к происходящему. Кровавое пятно на бинтах ширилось, Мотоми снова занялся перевязкой. Он был не в лучшем расположении духа; после того, как на него рыкнули, Рин предпочел оставить его с пациентом и переместиться в ванную. В конце концов, следовало еще смыть остатки грима. А то Юкари назавтра его не узнает… Когда Рин вернулся, Мотоми давно разобрался с перевязкой. Он пытался говорить с LOST’ом, видимо, в надежде дозваться до его сознания. Разговор, однако, выходил односторонним. LOST выглядел как пес, который честно выслушивает все бредни любимого хозяина, не в силах, однако, постичь их высший смысл. «Для него каждый — как хозяин», — отметил Рин с внутренним содроганием. Мотоми хотелось, чтобы его слушали; захотись ему чего другого… Мысль прервалась на середине, потому что, услышав шаги Рина, LOST обернулся. Тогда-то это и произошло. *** Нет, этот был другим. Голубые глаза, растрепанные светлые волосы, рост — чуть выше, выражение лица — чуть наивнее. А главное — взгляд. Открытый и смелый, без одержимости, выверенной годами; без безумия, знакомого давно и прочно, надежно переплетенного с собственным безумием. Поначалу безумия не было. Не было и ума — только ощущения. Он не помнил, что его звали Акира. Не помнил, что в Bl@ster его знали как LOST’а; этим же прозвищем он назвался, когда они с Кейске пришли в Тошиму и местный заправила, Арбитро, поинтересовался их именами. У Кейске не было прозвища. Ему пришлось назвать свое настоящее имя, поэтому, должно быть, в безумие он погрузился раньше. Кажется, он встретил странного человека и принял какой-то препарат… Наркотик. Наркотик или нет, но, взяв его, Кейске совершенно изменился. Акира мог бы вспомнить слова про «еще одного тебя, которому нравится насилие» и ощущение чужих пальцев на собственном горле, чужого члена в заднице, где до этого побывали две отвертки — ничего более подходящего у Кейске не нашлось. Кейске не заморачивался «подходящестью»; он хотел увидеть на лице Акиры выражение, которого не видел раньше, и своей цели достиг. Акира мог бы рассказать, как стонал под Кейске, и не только от боли или унижения; его тело вышло из-под контроля, и он не мог сопротивляться. Ему казалось, что он сходит с ума. Но нет — сумасшествие было еще впереди. Акира мог бы пробудить в памяти день после, когда он проснулся, измученный, грязный; тело ныло, а Кейске не было рядом. Кейске не было, а он мог уйти, к черту рыжую женщину и ее непонятные требования, жизнь дороже. Кейске не было. Акира не знал, где он теперь, но не мог его бросить. Наверное, только потому он и не лишился рассудка после изнасилования. Если Кейске сошел с ума, то теперь Акире полагалось думать за двоих. Он поклялся, что вытащит Кейске из Тошимы, даже если ради этого придется связать его и тащить за собой насильно. Акира мог бы сказать, что пошел к Арбитро только ради Кейске, но предложенный хлеб он взял ради себя. Никогда нельзя есть в доме у врага; Акира забыл об этом, а потом уже не мог ничего сказать. Потом он перестал существовать. Акира мог бы многое вспомнить, но тот, кто пришел на его место, безымянный питомец, иногда воспринимающий себя как Растущего, не помнил ничего из прошлой жизни. Растущий жил настоящим. У него не было безумия, зато были ощущения. Слишком яркий свет режет глаза, и это плохо. От прикосновений хозяина тоже может быть плохо, когда он дотрагивается стальным когтем. Тогда у Растущего течет кровь, и он кричит, а потом пытается освободить руки, чтобы наказать себя. Растущий не смог смолчать. Он помешал хозяину. Он плохой. От прикосновений хозяина может быть хорошо. Он может дотрагиваться до члена, поглаживать его медленными движениями; хозяин никогда не снимает с пальцев белой ткани. Он может вводить эти пальцы в тело Растущего, в слишком тесный для этого зад, или заменять их предметами, о которых Растущий ничего не знает и узнает только тогда, когда они начинают двигаться внутри. Это бывает больно, Растущий не хочет, и потом ему приходится наказывать себя — потому что он не хотел. Иногда хозяин совмещает стальной коготь и прикосновения к члену Растущего. Это хуже всего. Хотя нет. Хуже бывает. Растущий может в этом убедиться — позже, когда хозяин считает его достаточно подготовленным. Он попадает в комнату, где много других, таких же, как он. Он не соображает, что происходит, что хозяин велит одному из тех других и почему становится больно; острые зубы впиваются ему в плечо, и боль в плече сильнее, чем та, сзади. Хозяин доволен. Хозяин смотрит и позволяет кому-то из других заняться его, хозяина, членом. Он никогда не позволял этого Растущему, и Растущий знает — все потому, что он плохой. Другие меньше, чем он. Растущий слишком большой. Такие хозяину не нравятся. Нужно радоваться, что хозяин вообще за него взялся. Хозяин обещает сделать из него шедевр. Растущий не знает, сколько раз хозяин приводит его в комнату с другими и сколько раз они сношают его у хозяина на глазах. Его кожа покрывается незаживающими укусами и следами когтей, а хозяин обещает, что позже Растущий сам сможет сношать тех из них, кого пожелает. Растущий пытается понять, но не может. Ему слишком больно, а хозяину не до него. Хозяин занят с другими. На Растущем ошейник и кандалы. Хозяин обещал их снять; Растущий не вполне понял это. Если хозяин обещал, почему ничего не меняется? Почему ощущения те же: сырость, слишком яркий свет, иногда нарушающий уютную темноту, и боль? Растущий остается с ними наедине и скулит: он чувствует, что долго не выдержит. Это расстроит хозяина. Он должен наказать себя, чтобы не расстроить хозяина. Тогда появляется Друг. Акира мог бы вспомнить, кто это; у него был друг, но только друга нет больше. Он исчез вместе с Акирой. А Растущий не знает своего Друга; тот приходит к нему и приносит еду в пасти. Растущий прижимается ртом ко рту Друга, и Друг передает ему еду. Хозяин велел не кормить Растущего, но Растущему есть не запрещал, поэтому Растущий — не плохой. Ему не нужно себя наказывать. Вместо него себя наказывает Друг. Друг не кричит никогда, даже если впивается в свою руку зубами или тяжело, загнанно дышит, вырывая металлическое кольцо из своей груди. Хозяин потом кричит на него и называет «Кау — плохим мальчиком». Он не понимает, почему Друг Растущего наказал себя, и сам его не наказывает. От этого Растущему немного легче. Друг не может ни кричать, ни видеть. Он не такой, как Растущий; он меньше и пользуется большей свободой. Хозяин называет его «шедевром». Друг Растущего не проводит все дни в сырой темной комнате. Он не должен ждать без еды, наедине с болью; он уже когда-то все это прошел. Растущий понимает, что только потому его Друг — Друг. А хозяин этого не знает. Друг — самый свободный из всех, кто живет у хозяина. Он выходит из жилища хозяина вместе с теми, кто, как хозяин, ходят на двух лапах. Иногда, когда Друг возвращается, от него пахнет кровью. А от самого Растущего больше не пахнет, и раны понемногу затягиваются: Друг их зализал. Хозяин не знает об этом. Хозяин думает, что Растущий справился самостоятельно. Теперь Растущему не нужно терпеть укусы от других. Стальные когти тех, кто ходит на двух лапах, и их члены, больше, чем у других, — неравноценная замена. Растущему больно, но он стонет не только от этого. Хозяин хочет скорее его продать, хозяин не считает его настоящим шедевром, а потому предоставляет возможность всем потенциальным покупателям его «попробовать». Растущий не хочет, чтобы его купили. Он видел, как одному из других, предназначенных для продажи, выкололи глаза. Это делали те, передвигающиеся на двух лапах, с которыми уходит из жилища хозяина Друг. Другому, которому выкалывали глаза, было плохо. Очень плохо, он кричал, пока не умер, а хозяин пришел и кричал тоже — на двухлапых. Растущего не покупают. Друг по-прежнему зализывает его раны или приносит еду, а однажды, когда Растущий во время зализывания ран возбуждается, предлагает взять себя. До этого никто не предлагал этого Растущему. Он чувствует себя очень странно; ему приятно, но не потому, что боль утихла или в желудке появилась еда; не потому, что хозяин похвалил его или начал гладить его член. Это все слишком сложно. Растущий не понимает, в чем дело, но предложением Друга не пользуется. Он хочет, но и не хочет одновременно; хочет — тело, не хочет — что-то еще, и едва ли не впервые за то время, что помнит себя Растущий, «что-то еще» оказывается сильнее. Однажды Растущий встречает «потенциальных покупателей», которые не хотят его пробовать. Им интереснее резать его, чем сношать. Сношаться они могут между собой. Это между ними принято. Среди них есть один меньший, к которому те, что больше, относятся плохо. Они считают его ниже себя. Он сосет их члены, пока они покрывают кожу Растущего ранами, неглубокими поначалу. Но ран все больше, и Растущий уже не может сдержать стонов боли. Хозяин приказал ему молчать, эти люди — его «ценные сотрудники», они работают в его жилище и многим ему помогли. Растущий знает, что должен наказать себя, только он связан и сделать этого не может. А потом происходит непредвиденное — один из двухлапых решает облизать кровь Растущего. После этого двухлапому становится плохо. Он падает на пол и бьется в судорогах. Растущий не понимает. Он не видит своей вины, он готов наказать себя за то, что начал стонать, но судороги двухлапого и его остановившееся в конечном итоге сердце — тут Растущий ни при чем. Остальные двухлапые считают иначе. Они собираются убить Растущего. У них много стальных когтей, его смерть не будет легкой; Растущему страшно. Он знает, что не должен бояться. Никого не волнует, чувствует ли он боль. Он должен служить хозяину. Не справляется? Тогда пусть накажет себя. Растущий связан. Он не может наказать себя, но двухлапые, кажется, справятся с этим много лучше, чем мог бы он сам. Поэтому Растущий перестает бороться со страхом. Он скулит и готов начать кричать; тогда между ним и двухлапыми становится черная тень. — Он мой. — Ты презираешь питомцев, — говорит один из двухлапых. — Об этом все знают. Он не может быть твоим. Он — наш. И мы сделаем с ним все, что пожелаем. А потом заплатим твоему хозяину неустойку. — Хозяину? У меня нет хозяев. Эти слова звучат уже после того, как Растущего окатывает фонтан крови — не его. Чужой. У черной тени, которая решила за него заступиться, тоже есть стальной коготь. Эта тень — не Друг. Она говорит с двухлапыми на равных. Она их убивает. — Я презираю питомцев, — говорит двухлапый, которого Растущий поначалу принял за черную тень, и оборачивается. — Но мусор я презираю больше. У двухлапого в черном бледное лицо и совершенно сумасшедшие глаза, а другие двухлапые мертвы, и, видя это, Растущий начинает кричать. Это все — больше, чем понимает Растущий, больше, чем то, с чем он может справиться. Именно так — Растущий не справляется. И тогда приходится вернуться Акире. *** Увидев Рина, LOST шарахнулся так резво, что удачно свалился со стола, на котором Мотоми его перевязывал и с которого не стал ссаживать. Удачно — потому что приземлился на четыре кости. Мотоми не успел понять, что происходит, а LOST уже распрямился. В нем ничего не осталось от недавнего питомца, и выражение его глаз затравленным было не назвать. Этот человек был готов бороться до конца, в какие бы жизненные обстоятельства ни попал; Казуи не смог бы, подумал Рин с внутренним содроганием. В следующую секунду LOST схватил канцелярский нож, мгновенно вычислив его среди пришедших в полнейших беспорядок ручек и прочих принадлежностей, сдвинутых на край стола. «Инстинкт убийцы», — отметил Рин. Это потому Казуи умер — у него не было инстинкта убийцы. А у Рина был. И у его брата тоже. — Стой, — Рин сделал шаг вперед, показывая пустые руки. — Успокойся. Мы не причиним тебе вреда. Судя по выражению его лица, LOST им явно не верил. — Ты ранен, — сказал Рин примирительно. — Мы забрали тебя из того бара. У нас все было готово к экстренному отходу — отключенный по команде свет, грузовик, на котором мы тебя увезли… Мы тебе помогли. — Потому что за меня назначена награда, — это сказал кто угодно, только не питомец. Голос у LOST’а был уверенный, хоть и хриплый, будто сорванный. Может, его обладатель просто не привык говорить… но он определенно отдавал себе отчет в происходящем. — Мы могли сдать тебя еще раньше, — продолжил Рин. — Ты ведь потерял сознание. Ты все равно не смог бы защититься. Вместо этого тебя привезли сюда и даже перевязали. LOST метнул быстрый взгляд на перевязку, белеющую в свете «дневных» ламп — на освещении Мотоми никогда не экономил. — Вы видели, — это был не вопрос. — Мне как врачу любопытно, — задумчиво сказал Мотоми, — по какому принципу происходит переход из питомца в личность и обратно. Настоящий психологический феномен. Эй, парень. Тебя потому и ловят? LOST явственно скрипнул зубами. — Опусти нож, — посоветовал Рин. — Сам подумай: питомца сдавать никто не станет. Хозяева питомцев с законом не дружат, и награды ждать от них глупо. — Вы собирались подлечить меня, а потом выбросить на улицу, — опускать нож LOST не спешил. Рин мог только удивляться, как у него вообще хватает сил стоять, оставаясь таким же напряженным, взъерошенным, как пес перед нападением. У LOST’а-питомца не было никаких разумных ограничений. Он мог не обращать внимания на боль. LOST-человек немногим от него отличался. Разве что инстинктом убийцы. — Держать у себя питомца незаконно, — Мотоми предупредил возражения Рина. — Но ты сейчас не питомец. Так что выдавать и выбрасывать тебя никто не собирается. Более того, мы обеспечим тебе убежище и трехразовое питание… если ты расскажешь, почему тебя ловят. — Я не могу вам верить, — LOST покачал головой. — Надежнее убить вас прямо сейчас. — Ты можешь попробовать, — согласился Мотоми. — Но мы будем сопротивляться. Он не стал говорить о кнопке сигнализации, на которую мог в любое время нажать — она располагалась не так уж далеко, Мотоми бы успел дотянуться. Особенно при помощи Рина. О том, что сам LOST обессилен, ранен и боец из него сейчас неважный, а вот Рин находится в прекрасной форме, Мотоми тоже не заикнулся. Кроме того, их было двое на одного; как бы силен ни был LOST, из этой схватки он бы победителем не вышел. А даже если бы и вышел — у него бы открылась рана. А даже если бы не открылась — LOST мог в любой момент вернуться в режим питомца. Похоже, он не мог это контролировать. — Тебе остается только довериться, — сказал Мотоми. Уговаривать у него всегда получалось лучше, чем у Рина. — Опусти нож. Плечи LOST’а поникли. Он бросил нож на стол и тяжело оперся о стену. — Я не смогу… рассказать, почему меня ловят. Я не помню. *** — Артерия, — объяснил Шики, дотрагиваясь до шеи Акиры. Тот вздрогнул. Первые дни после того, как Акира понял: он — Акира, у него не было ни сил, ни времени задуматься о своем нынешнем положении. Он потерял много крови. Жутковатое существо, которое Растущий воспринимал как Друга и которое спасло Акире жизнь, изуродованный мальчик по имени Кау, больше не появлялось. Никто теперь не зализывал его раны; вместо этого тело охватывали повязки, кое-где туже, чем, по ощущениям Акиры, требовалось. Акира не знал, выживет или умрет. У него не было сил об этом думать. Он и так думал слишком много, потому что, хотя его воспоминания вернулись, воспоминания Растущего тоже никуда не исчезли. Кое-где эти воспоминания не совпадали, вступали в конфликт; но чаще не совпадало отношение. Акира смотрел на мир с позиции человека, Растущий — с позиции питомца. Две разные призмы видения; их точки зрения разнились, как день и ночь. Акира не мог не содрогаться от ужаса, вспоминая происходившее с Растущим. Он удивлялся, как до сих пор не сошел с ума; впрочем, возможно, он уже сошел. В самом деле, с чего Шики, который, по воспоминаниям Акиры, убивал в Тошиме всех подряд, помогать Растущему? Растущий не узнал Шики; для Растущего на одно лицо были все двухлапые, кроме хозяина. Зато Акира Шики узнал. Однако несоответствие в собственных воспоминаниях, разлад в памяти волновал Акиру куда больше личности незваного спасителя. О том, где он находится и что с ним будет дальше, Акира тоже не думал. Он никогда раньше не был в этой комнате, обстановку которой составляли кровать, доставшаяся Акире, и пара деревянных ящиков с неизвестным содержимым. Судя по тому, что в эту самую комнату через некоторое время заявился Шики, она именно ему и принадлежала. Акира попытался встать, но не смог. Шики уделил мало внимания его дерганьям. Плюхнув на кровать рядом с Акирой миску с вязкой массой, впоследствии оказавшейся кашей, Шики вышел с таким видом, будто Акиру вовсе не заметил. Тот про себя выдохнул с облегчением. Он не был готов к разговору. Он не был уверен, что сумеет говорить. Кашу пришлось лакать. Акира все-таки запачкал наволочку, а потом, измотанный непомерными усилиями, которые пришлось предпринять, чтобы поесть, отрубился. Когда он проснулся, наволочка была уже чистой. Акира отметил это краем глаза; он был жив и, хотя воспоминания Растущего норовили разорвать сознание на части, теперь у Акиры было, что им противопоставить. Проблемы с памятью временно отошли на второй план, когда у Акиры появилась более насущная проблема. Ему нужно было в туалет. Ходить под себя Акира отказывался — это было допустимым для Растущего, но не для человека. В конце концов, не так уж сильно он ранен… Насколько сильно он ранен, Акира понял, когда свалился с кровати. Встать не представлялось возможным. С ним было что-то не так. Не только из-за ран. Он слишком привык ходить на четвереньках, чтобы теперь встать во весь рост. Шики застал его на полпути к меньшей двери. Акира совершенно правильно предположил, что за ней находится туалет; в справедливости своей догадки он убедился, когда Шики, с таким выражением лица, будто делает величайшее одолжение, эту самую дверь открыл. А потом вздернул Акиру на ноги и зашвырнул в помещение. Уйти после этого Шики не спешил. Стоял, облокотившись о косяк, и наблюдал, как Акира пытается распрямиться. Об этом можно было рассказывать настоящую историю. О том, как герой по имени Акира добрался до унитаза и умудрился в этот самый унитаз попасть. Хорошо, что хоть штаны не пришлось снимать — их на Акире не было, только повязки. Шики стоял и смотрел. Помощи от него ожидать не следовало. Чего следовало ожидать — так это внезапного удара, возможно, смертельного. Удара Акира избежать все равно бы не смог, а потому постарался забыть о Шики. Дверь открыл — и на том спасибо. Героическая история об Акире и унитазе все равно героической не была бы, потому что попасть в унитаз не удалось. Руки дрожали; большая часть мочи пролилась мимо, после чего Акира чуть не упал в образовавшуюся лужу. Шики его удержал. И, никак не прокомментировав учиненное безобразие, которое хозяин — Арбитро, называть его Арбитро — наверняка приказал бы вылизать дочиста, поволок в кровать. Прикосновения Шики причиняли боль. Во-первых, потому что он не церемонился, во-вторых, потому что на Акире после недавних издевательств места живого не осталось. Акира до сих пор не мог понять, в чем дело. Зачем Шики было за него заступаться? Да еще и помогать ему подняться. Никто не стал бы ставить питомца на ноги. Возможно, потому Шики это и сделал — потому что никто больше не решился бы? Акира получил ответ на свои вопросы быстрее, чем хотелось бы. Но не в тот день — тогда Шики его не тронул. Дотащил до кровати и бросил, а сам ушел, не говоря ни слова. Он заговорил через пару дней, когда Акира уже мог удерживаться на ногах самостоятельно. Относительно самостоятельно, конечно, — приходилось держаться за стены. Шики сказал: — Ты позволил себя сломать. Акира не знал, чего в его голосе было больше — презрения или насмешки. Растущему от этих слов захотелось забиться в угол, но Акира был Акирой, а потому первый порыв подавил. — Ты не питомец. Ты понимаешь, что я говорю. Ты не ждешь от меня ничего хорошего — и правильно делаешь. Я покажу тебе, что тот, кого уже сломали, может быть сломан снова. Шики не был нужен питомец. Он нуждался не в покорной твари, а в человеке, который пытается справиться с собственным ужасом, безумием, болью. В этом не было и быть не могло никакого смысла; в безумии нет смысла. Из одного кошмара Акира попал в другой, много худший. Для Растущего не было понятий вроде «унизительно». Многочисленные изнасилования воспринимались Растущим как должное, он терпел. Акира терпеть отказывался. Именно поэтому Шики насиловал его раз за разом; и там, где тело Акиры сдавалось, дух продолжал протестовать. — Тебе не потребуется ни о чем думать, если ты сдашься, — говорил Шики. Акира знал точно: если он сдастся — Шики его убьет. Шики, впрочем, мог и убить, когда ему надоест. А надоесть ему могло в любой момент. Акира подозревал, что именно для того, чтобы он это узнал, Шики и говорил с Арбитро у дверей своей комнаты. — Ты не знаешь, как правильно обращаться с питомцем. Ты портишь мой шедевр! Питомца нельзя воспринимать как человека. Иначе ты начинаешь испытывать за него ответственность, а там недалеко и до… Шики что-то рявкнул в ответ: Акира не очень понял. Он и слова Арбитро-то разбирал только потому, что тот говорил пронзительным высоким, несколько визгливым голосом. «Хозяин». Акира сжал простыню. После вчерашнего он чувствовал себя не лучшим образом; у него давно сложилось впечатление, что собственное удовольствие в сексе для Шики мало что значит. Ему нравилось доводить Акиру до исступления, нравилось, когда Акира чувствовал себя грязным и терзался, не в силах побороть реакции собственного тела; у Растущего было оправдание. Растущий не понимал, что делает. Насилие далеко не всегда приносило Растущему удовольствие; Акира, с подачи Шики, удовольствие получал всегда. Он не мог не винить себя в том, что секс с Шики ему приятен, и не мог себя наказать, как Растущий, таким образом избавившись от чувства вины. Осознание собственной испорченности рвало его на части; он не мог ничего сделать и не видел для себя никакого будущего. Впрочем, и к лучшему. Свое сражение Акира давно проиграл. Он потерял все, что у него было, за исключением разве что жизни, которой теперь, после пережитого, не видел смысла дорожить. Акира мог бы попробовать думать только о собственном благополучии, но он не считал себя этого благополучия достойным. Думать о себе было все равно что не думать ни о ком. Он больше ничего не мог и ничего не решал. Он сам не понимал, почему до сих пор пытается сопротивляться, когда Шики вжимает его своим телом в простыни и водит одной рукой вверх-вниз вдоль его члена, пальцами другой проникая в по-прежнему узкий вход, находя ту точку, от прикосновения к которой мир сперва становился пронзительным и горячим, а потом и вовсе исчезал, оставляя их только вдвоем — Шики и Акиру. В такие моменты Акире хотелось жить; но даже потом, когда наступало опустошение, он не мог смириться и успокоиться. Он не мог окончательно отчаяться. Тогда бы Растущий вернулся. У Растущего был Друг — Кау, сопровождавший карателей в город, а остальное время пребывавший с Арбитро. Акира мог попробовать… Нет. Пока Шики был рядом, это оставалось невозможным. А Шики проводил с Акирой все больше и больше времени. Ему нравилось смотреть, как Акира терзается, а потом, должно быть, понравилось и что-то еще. — Тебе нужен другой питомец, лучше обученный, — говорил Арбитро за дверью. — Или не обученный вообще. Я могу дать тебе нескольких. А этого следует продать. — Вычти его стоимость из моей зарплаты, — на этот раз Акира разобрал слова Шики. Арбитро забормотал что-то еще, но Шики рявкнул снова, и разговор был окончен. — На твоем месте, — сказал Шики вскоре после того разговора, — я бы попытался сбежать. Он сидел на cдвинутых ящиках и полировал свою катану — пожалуй, единственное, чем дорожил. Других привязанностей у Шики Акира не видел; впрочем, катану едва ли можно было назвать привязанностью. Скорее Шики воспринимал ее как логическое продолжение себя любимого. Иногда Акире казалось, что и его самого Шики воспринимает именно так. Это «на твоем месте»… — Ты окреп, — добавил Шики. Это была правда. Раны Акиры постепенно затянулись. Некоторые из них открылись снова в тот раз, когда Шики изнасиловал его впервые. Тогда не было так приятно, как потом. Тогда Акира проиграл тому, кто сильнее, и только; Акира не знал, какими соображениями руководствовался сам Шики. Да и какие соображения могут быть у безумца? Но и открывшись, раны в дальнейшем зажили; на Акире все заживало как на собаке, тем более что ел он в последнее время достаточно — на еду Шики, в отличие от Арбитро, никогда не скупился. В отсутствие Шики Акира ходил по комнате из угла в угол — на двух ногах. Растущий в нем так и норовил упасть на четвереньки; Акира показывал ему кулак и ходил снова. На другие упражнения его пока не хватало. Он попробовал было провести пару приемов, но не преуспел; подводили нетренированные мышцы. За время пребывания в особняке Арбитро он и вправду ослаб. Растущий в нем корчился от ужаса, представляя, что случится, если Акира восстановится достаточно, чтобы нанести удар. Акира и сам испытывал ужас; дай Шики ему оружие и стань напротив — Акира не был уверен, что сумеет ударить. — Артерия, — сказал Шики тогда. И прикоснулся к шее Акиры. В другой руке у него была катана. Акиру передернуло. На мгновение представилось: Шики вонзает катану ему в горло, пригвождает его тело к кровати, а после не спеша удовлетворяет собственную похоть. В своем безумии Шики не знал привязанностей. Желание, которое он испытывал к Акире, граничило с одержимостью, но привязанностью не было. Акира мог только удивляться, как Шики до сих пор не задался целью ему что-нибудь отрезать. Такой поворот не стал бы для него неожиданностью, потому что одержимость Шики сексом не ограничивалась. В последнее время у Шики появилась привычка засыпать с Акирой в одной постели. В первый раз застав своего мучителя спящим, Акира проследил взглядом расстояние от кровати до закрытой двери, к которой была прислонена катана Шики. Возможно, он бы успел… Нет. Это было испытанием. Этого от него ждали. Акира не знал, что случится, если он попадется на удочку Шики, но точно знал, что справиться с Шики не сумеет. — А здесь, — Шики сжал ладонь Акиры и прижал ее к своей груди, — сердце. Убьешь наверняка. Можно нанести удар в пах, — Шики отпустил Акиру, отодвинулся, будто потеряв интерес, но в следующее мгновение провел ладонью по чужому бедру: — Или сюда. Тоже артерия. Хочешь попробовать? Акира молчал. Он никогда не говорил с Шики. Когда-то он нарушил неписаный закон: нельзя ничего есть в доме врага. Нарушать второй, начав разговор с тем, кого ненавидел, Акира не собирался. Именно так: он ненавидел Шики. Ненавидел и боялся, и знал, что не справится — ни с Шики, ни с тем, что к нему испытывает. Это было ловушкой. Западней. Лучше бы его убил Кейске, тогда, когда перестал быть другом. Где Кейске теперь? Лучше бы его убили те охранники… — Когда мне представился шанс, я им воспользовался, — Шики посмотрел на Акиру, задержав ладони на его бедрах. Выражение лица у Шики было до странного серьезным. «Он сошел с ума, — в который раз подумал Акира. — Нет. Мы оба сошли». Безумие было непременным условием для того, чтобы выжить здесь. Безумие… давало… силы идти дальше. Безумие было лучше… чем… отсутствие понимания… вот так… под другим… уг… углом… Акира прикусил пальцы Шики, чтобы не застонать — тот предусмотрительно засунул их Акире в рот. Рот наполнил вкус выделанной кожи и еще — крови; на памяти Акиры Шики никогда не снимал перчатки. Никогда не раздевался; он и спал в том же, в чем шастал на свои смертоубийственные прогулки. Момент, когда Шики принимал душ, Акира по традиции пропускал. — Кровное родство — это зло, — сказал Шики, но Акира не понял смысл его слов. С недавних пор он не чувствовал боли от проникновения; она растворялась в возбуждении. Акира ненавидел себя за это, за то, что подается бедрами вперед, самостоятельно насаживаясь на член Шики; подмахивать Шики ему не разрешал. Ему нравилось смотреть, как Акира извивается, мечется по постели и кусает предложенные пальцы, чтобы замолчать стоны. Более активного участия от Акиры не предполагалось. Когда в пятый, кажется, раз Акира забросил связанные запястья на шею Шики, пока тот размеренно его трахал, Шики казался неимоверно удивленным, будто вообще не допускал мысли, что такое может случиться. После этого связывать Акире руки Шики прекратил. Тот все равно ничего не мог поделать с собственным телом, хотя и пытался; только это было все равно что отказаться от еды. Если не есть совсем — умрешь. А умирать Акира, несмотря на беспросветность происходящего, не собирался. Неважно, насколько хорошо Шики научился командовать его телом; Шики не тело было нужно, а все остальное Акира предоставлять ему не собирался. Он сам не был уверен, что это «остальное» существует, после всего, что случилось с Растущим. Но сопротивляться продолжал. Шики поощрял его сопротивление, его неприятие — и тело Акиры, сдавшееся в первые же дни, поощрял тоже. От стимуляции, которую он предоставлял Акире, недолго было превратиться в Растущего, скулящего, умоляющего о продолжении; Акира не скулил никогда. После того, как он в кровь искусал собственные губы, Шики и стал предлагать ему свои пальцы. Он понимал Акиру едва ли не лучше, чем Акира сам себя понимал; еще один повод его возненавидеть. Еще один повод испугаться. Жизнь Акиры была похожа на полотно, сплетенное из случайных нитей разного цвета. Вместе они складывались в непредсказуемую картину; Акира ничего не мог планировать. Он пытался сам плести свою жизнь, но не мог предусмотреть многих вещей. И, что самое худшее, не мог это, непредусмотренное, себе потом простить. Пропустил. Не понял вовремя. Расплачивайся. В некотором роде Акира наказывал себя еще хлеще, чем это делал Растущий. Шики учил Акиру прощать себя, потому что иначе Акира попросту не справился бы. Если он не хотел оставаться только Растущим, следовало признать данного Растущего существование. Следовало признать: «другой Акира», о котором говорил Кейске, когда положил начало всему этому безумию, и вправду есть. Тот, которому нравится быть униженным, нравится, чтобы его насиловали, завязав глаза или предварительно воспользовавшись анальными бусами, раз уж нет отверток, нравится, чтобы его душили перед тем, как позволить кончить… Следовало признать, что любое собственное достижение, даже самое незначительное, вроде того, чтобы научиться снова ходить на двух ногах, — серьезная величина. И неважно, кажется ли оно достижением другим людям. Одним из таких достижений стало воспоминание, принадлежащее Растущему. О крови Акиры. Вернее, о странной реакции охранников Арбитро после того, как они эту самую кровь слизывали. Тот раз, когда Акира остался в живых благодаря своевременному заступничеству Шики, не был единственным. В воспоминаниях Растущего Акира находил еще случаи. Охранникам становилось плохо от его крови, один даже умер, ее попробовав; с рядовыми «потенциальными покупателями» и другими питомцами ничего не случалось. Ничего не случилось и с Шики, которому под настроение нравилось слизывать кровь, идущую, скажем, у Акиры из носа — а без этого не обходилось, когда Акира сопротивлялся поначалу, и хорошо, если только кровью из носа ограничивалось. Впрочем, Шики, как понял Акира, у Арбитро был на особом счету. *** — Не помнишь? — удивился Рин. Он до сих пор не мог понять, почему LOST смотрит на него волком. Мотоми он воспринимал куда спокойнее. — Я был, — LOST говорил медленно и так отстраненно, будто его совершенно не заботило, услышат ли его, — идеальным питомцем. — Он стоял неестественно прямо — благодаря стене у него за спиной. Бледное до синевы лицо LOST’а подсказывало Рину, что только эта стена и удерживает «преступника в розыске» на ногах. А разыскивать следовало бы его «хозяев», подумал Рин. — Всех ломали только однажды. Меня — много раз. Я был питомцем, а потом вспомнил себя. А потом снова стал питомцем. А потом… — LOST болезненно поморщился. — Не помню, — он опустил руку с ножом. — Ты впадаешь в режим питомца, а потом не можешь вспомнить, что с тобой происходило? — пришел на помощь Мотоми. LOST кивнул. — Позаботиться, — добавил он. — Я должен о ком-то позаботиться. И что-то… передать. Не помню. — Что ж, бывает, — Мотоми пожал плечами. — Поживешь у нас, может, вспомнишь… LOST’у, кажется, было не до того, чтобы спорить и терзаться сомнениями. Его шатало. — Рин, помоги ему, — велел Мотоми. Рин приблизился к LOST’у, протянул руку… И едва не получил ножом в бок. LOST бил как профессионал, в светлых глазах отражалось безумие: — Не трогай меня! — Дело в Рине? — тут же спросил Мотоми. Он ведь этого ожидал, понял Рин. И воззрился на старика уничижительно. — Или ты вообще не любишь, чтобы тебя трогали? — Вообще… не… он похож, — выдохнул LOST. Возможно, будь ему чуть лучше — и Мотоми не добился бы этого признания. Рин постарался не выдать свое волнение. Значит, он тоже кого-то напоминал LOST’у? — На кого? — у Мотоми не было ни стыда, ни совести. — Не… не помню, — на лбу LOST’а выступили капельки пота. — Не помню, как его звали. — А у тебя самого есть имя? — поинтересовался Мотоми. — Или нам так и называть тебя по прозвищу? LOST вскинулся. Несмотря на плачевное состояние, у него был ясный взгляд. — Можете звать меня Акира. — Послушай, Акира, — Мотоми ничем не показал, что доволен, хотя узнать имя, пусть и вряд ли настоящее — это был определенный прогресс. — Когда мы выбирались из бара, Рин тащил тебя на себе. Это он вмешался в потасовку, когда тебя ранили. Это он настаивал на том, чтобы тебя оставить — даже после того, как мы поняли, что ничего от тебя, питомца, не добьемся. Это благодаря Рину проснулся ты настоящий. Думаю, ты можешь ему довериться. А если и не можешь… у тебя нет выбора. Отдай ему нож. Какое-то время Акира колебался. Потом протянул нож Рину — рукояткой вперед. *** — Преступник? — удивилась Юкари. Исчерпывающая реакция на историю, которую они ей рассказали, время от времени сменяя друг друга. — У него психологическая травма, — сказал Мотоми, комкая пустую сигаретную пачку. — Рин, сбегай за сигаретами. — Ни за что, — возразил Рин. — Я и так пострадавший. Представь, Юкари, Акира вчера отказался при мне переодеваться. И вряд ли смог бы заснуть. Так что я демонстративно ушел, еще и посоветовал ему закрыться на цепочку. Пришлось здесь ночевать, в офисе. Уж не знаю, кто из знакомых Акиры был так похож на меня, но сомневаюсь, что их связывали нежные отношения. — Думаю, наоборот, чересчур нежные, — Мотоми нахмурился и выбросил пачку в мусорную корзину. — Я схожу за сигаретами, — вызвалась Юкари. — Хотя вам, босс… — …давно пора бы бросить, — хором сказали Мотоми и Рин. Потом Мотоми вздохнул: дескать, сам знаю, а что поделаешь, и добавил: — Да я и сам справлюсь. Ты нам сейчас в другом месте нужна, Юкари. — Это где? — спросила девушка. Под взглядом Мотоми Рин выложил на стол ключи: — В моей квартире. — Хотите оставить меня наедине с разыскиваемым преступником? — уточнила Юкари. Ее слова не соответствовали действиям: ключи девушка уже взяла. Юкари не отличалась робким характером. С первого взгляда она могла показаться тихой и нерешительной, но Рин знал ее лучше, чем какую-либо другую девушку, и мог с уверенностью утверждать: во многом Юкари сильнее, чем он. Она воспринимала страшные вещи как должное; Рину вспомнилось, как однажды, заглянув в кабинет Мотоми, Юкари меланхолично сказала: «Я разбила чайник и распорола ногу. Я отойду минут на пятнадцать, а потом приду и все уберу». В ее лице не дрогнул ни единый мускул, а нога и правда кровоточила. Договорив, Юкари спокойно ушла, прихрамывая и оставляя за собой красные следы. В том месте, где она стояла, пока говорила, натекла едва ли не лужа крови. Пока Рин и Мотоми обретали дар речи и соображали, не вызвать ли скорую, Юкари успела вернуться. Она и вправду все убрала, несмотря на протесты мужчин. Словом, оставлять Юкари наедине с раненым Акирой Рин и Мотоми не боялись. Еще неизвестно, кто там для кого представлял большую угрозу. Тем более что, во-первых, Юкари умела общаться с неадекватами лучше, чем с нормальными людьми — чего стоил хотя бы активно перевоспитываемый брат; и, во-вторых, если доверять умозаключениям Мотоми, от Юкари Акира шарахаться не должен был. Все-таки женщина. А к женщинам пострадавшие от насилия должны испытывать более теплые чувства. «Может, он так быстрее вспомнит», — сказал Мотоми Рину. Рина такой подход не радовал. Страшно сказать, Акира-питомец казался Рину куда более симпатичным. Во всяком случае, он не шарахался от Рина и не пытался его прирезать. Если Акира-личность Рина терпеть не мог, то Акира-питомец, наоборот, к нему вчера тянулся. Именно к нему, не к Мотоми; на какой-то момент Рину показалось, что он понимает людей, которые разводят питомцев. Он бы не делал со своим питомцем всех тех страшных вещей, которые видел на записи, данной ему Мотоми. Он бы просто жил с Акирой, и… «Собаку заведи», — посоветовал ему Мотоми вчера. Он, конечно, понял. Возможно, Рину, наоборот, следовало радоваться, что он выудил Акиру-личность, но радости он не чувствовал. Он казался себе несправедливо обиженным; ну вот, стоило смыть грим — и сказке настал конец. Хреновый из тебя, Рин, Золушок… при твоем участии мирное Чудовище превратилось в психованного Красавца — а толку? — Ему там совсем плохо, — вздохнул Рин. — Я рассказал, что и где на кухне, но боюсь, что сам он не разберется… И понятия не имею, чем его кормить. — А еще ему нужно делать перевязки, — подсказал Мотоми. — Он ведь ранен. Юкари сосредоточенно кивнула. — Что-нибудь еще? — спросила. Мотоми окинул Юкари взглядом. — Да. Переоденься. Так мне за тебя будет спокойнее. Юкари кивнула и вышла. Выждав пару минут, Мотоми тоже начал собираться. — За сигаретами? — поинтересовался Рин. Мотоми махнул на него рукой: — Девочке нужна подстраховка. Рин только головой покачал. *** …Холодно. Акира проснулся от холода. Он не нашел в квартире Рина одеяло, отчасти потому, что не было сил искать, а срывать тяжелые шторы, чтобы завернуться в них, не рискнул. Не хватало еще, чтобы его пришибло случайно сорвавшимся карнизом. Сам Рин одеяла, похоже, не признавал в принципе. На его кровати обнаружилась только пара простыней. …Шики тоже знать не знал ни про какие одеяла. Намекать ему было опасно, тем более что тогда Акира вполне считал себя достойным смерти или, по крайней мере, простуды, а жестами объясняться так и не научился. Он злился на себя: спокойно ему удавалось заснуть только с Шики под боком. До того времени он даже не представлял, каким теплым может быть человеческое тело. ...Акиру передернуло. Ему было холодно. В предыдущие ночи после побега было теплее. Он не помнил ничего про одеяла. Зато помнил, как спит с кем-то в обнимку. С «кем-то»?.. Акира поежился. Холодно. Да, именно так. Он сбежал не один. С ним был кто-то еще, а память продолжала выкидывать коленца. — …Мы пойдем в ванную позже, — пообещал Шики. Особой склонности к чистоплотности за ним замечено не было, но мыть Акиру ему нравилось. Возможно, потому, что для Акиры эти совместные походы в ванную были одним из худших издевательств. Шики слишком долго удерживал его голову под водой, когда мыл волосы, и еще имел обыкновение в это самое время лезть пальцами куда не просят. Акира задыхался, возбуждался и потом долго пытался откашляться, Шики улыбался не без приятности; он, кстати, никогда не раздевался, когда мыл Акиру, и ожидаемо вымокал до нитки. Но это его не заботило. Шики ни разу на памяти Акиры не дрожал от холода — от простуды его уберегали проблемы с головой. Против тараканов, которые в этой самой голове обитали, оказывались бессильны любые микробы. Со временем Акире начало казаться: у Шики есть своя причина, чтобы не раздеваться. Есть то, что он не хочет показывать даже бессловесному Акире. И эти перчатки. Зачем? Чтобы не оставлять отпечатков? Какие бы причины ни были у Шики, вряд ли их понимание могло помочь Акире. Он не видел у Шики слабостей, зато все его слабости Шики видел прекрасно. И охотно ими пользовался. Он знал, что Акира готов на все, лишь бы не идти в ванную как можно дольше; он растягивал собственное удовольствие, к примеру, отсасывая у Акиры и время от времени прерываясь — только для того, чтобы посмотреть, как тот пытается сдержаться. Шики не считал оральный секс чем-то аморальным и для себя недопустимым. Потенциальные покупатели и охранники тоже так не считали; но они предпочитали, чтобы питомцы отсасывали у них. О смене ролей речи не заходило. Шики в том, чтобы ему отсасывали, не нуждался. Он никогда не требовал от Акиры ничего подобного. Может, потому, что знал: Акира — не питомец, и боялся остаться без члена. Хотя вряд ли Акира рискнул бы его… укусить. Его самого Шики не кусал тоже. Похоже, психологическое доминирование нравилось ему больше, чем физическое. А возможно, он просто чего-то ждал. …Акира сжал зубы. Воспоминания пришлись некстати. От них потеплело, но не там, где было нужно; кто бы мог подумать, даже раненый, он продолжал давать волю похоти. Возбуждался, вспоминая всякие мерзости, вспоминая… Шики. Если подумать, в предыдущие ночи, прошедшие после побега, такое уже случалось — тело, привыкшее к регулярному сексу, требовало своего. И одновременно в этом было что-то до ужаса отвратительное. Не потому, что его предавало тело. К этому Акира давно привык. Но оставалось то, чего он не мог вспомнить, то, из-за чего на самом деле отшатнулся от Рина. Нечто по-настоящему отвратительное. Так что в те ночи он просто отворачивался от Кау и через какое-то время засыпал. Кау. Акира едва не подскочил на кровати: он вспомнил, кто бежал из особняка Арбитро вместе с ним. *** Последний раз Юкари надевала это платье на день рождения брата. Собственно говоря, ей и носить его больше было некуда. Рин, побывав у Юкари дома, немедленно нашел это платье и немилосердно высмеял: сиреневый сейчас не в моде, рюши не в моде, и что это за узкие рукава? Сейчас у всех девушек рукава такие, к кисти расширяются. — Я не все девушки, — сказала Юкари тогда, взяла осмеянное платье и вместе с ним заперлась в ванной. Когда через минуту Рин поскребся в дверь, то едва этой самой дверью по носу не получил. А потом Юкари целых десять секунд наслаждалась изумленным выражением его лица. Платье ей и впрямь очень шло, Юкари это знала. А мода для нее особого значения не имела. Когда Рин сообразил закрыть рот, Юкари уже захлопнула дверь ванной и переодевалась обратно. Посмотрел — и хватит. На работу Юкари всегда надевала нечто, хотя бы отдаленно приближенное к официальности (и совершенно зря босс бормотал что-то про «соблазнение на рабочем месте», только завидев ее достаточно приличную юбку… хотя и короткую). Она пыталась хоть так соответствовать своему статусу секретарши. На деле Юкари чаще чувствовала себя воспитательницей в детском саду. При всем уважении к боссу, Юкари не могла не отметить, что он слишком много курит и часто забывает поесть. Рин был и того хуже. Юкари крайне туманно представляла себе, когда он спит и чем питается. В первый раз попав к Рину в гости, Юкари хмурилась целых полчаса. Его квартира была пустой до неприличия и лишенной каких-либо удобств. У него даже одеял не водилось, зато был шкаф, набитый «модной» одеждой, и роскошнейшие шторы. Чтобы чувствовать себя в безопасности от соседей и прохожих под окнами, вне всяких сомнений. — Я еще с детства привык спать без одеяла, — сказал Рин, когда Юкари попыталась намекнуть ему о неправильности такого положения вещей. — Мы с братом спали рядом, — добавил он и нахмурился. Рин относился к своему брату куда хуже, чем Юкари — к своему. В причины она не вникала, просто видела, как Рин заочно ненавидит ее Такеру, ассоциируя его с собственным братом. А Такеру вовсе не был плох. И брат Рина, как подозревала Юкари, тоже. Была за Рином склонность все драматизировать. Юкари не знала парней, которые были хоть вполовину так хороши, как Рин, но при всей хорошести недостатков ему было не занимать. В этом он был очень похож на ее брата. Юкари любила их обоих, но не завидовала девушкам, которым когда-то придется с ними жить. Теперь к опекаемым ею людям должен был прибавиться еще один человек. Ей полагалось бы негодовать; вместо этого Юкари оправляла на себе сиреневое платье и не могла отделаться от ощущения удивительной легкости. Человек, который сделал что-то настоящее. Просто так в международный розыск не попадают. Человек, который нуждался в ее помощи. Набравшись смелости, Юкари достала из сумочки ключи Рина. Потом провернула один из них в замке, открыла дверь… И нос к носу столкнулась с тем самым человеком. *** Следовало поспешить. Из этой квартиры в любом случае нужно было уходить. Акире не верилось в доброту Рина и Мотоми. Ничто не бывает просто так; неизвестно, к каким методам они решат прибегнуть, чтобы освежить ему память. То, что Акира успел заметить в глазах Рина, ему не понравилось. Нет, безумия там не было. Пока. То, что Рин вытащил его из бара… И потом заступился перед Мотоми… Акире это не нравилось. Он бы предпочел бы там, в баре, и умереть. Сам виноват. Но, если бы он умер, Кау остался бы один. Акира и без того виноват перед ним: бросил его в той конуре, отправившись на разведку, а потом и вовсе забыл. Доразведывался. Присутствие Кау сдерживало Растущего. О Кау требовалось заботиться. Вне Тошимы он был совершенно беззащитен, и только Акира мог ему помочь. Кейске он когда-то помочь не сумел… При мысли о Кейске накатила тошнота. Память казалась стеной, но не сплошной. Акира заглядывал в дыры на месте недостающих кирпичей, но полной картины не видел. Может, и к лучшему. Отыскав на кухне Рина несколько солидов, Акира спрятал их в карманы куртки. Потом выбрал из коллекции превосходно отточенных кухонных ножей тот, что лучше всего пришелся по руке, спрятал под куртку, так, чтобы можно было быстро достать, и двинулся к входной двери. Его пошатывало, он неважно держался на ногах; когда дверь отворилась, Акира едва не потерял равновесие. Девушка с темными волосами, обнаружившаяся за дверью, крайне своевременно подставила руки, так что Акира рухнул прямо в ее объятия. Хотя незнакомка была ниже его ростом и казалась очень хрупкой, вес Акиры она выдержала. Онемев от смущения, Акира неловко высвободился и отпрянул вглубь квартиры. Девушка прошла внутрь вслед за ним и захлопнула за собой дверь. Путь к отступлению был отрезан. Незнакомка окинула Акиру взглядом, от которого он сразу же вспомнил, как давно не принимал ванну, а потом воинственно уперла руки в бока. В сочетании с сиреневым романтическим платьем эта поза смотрелась прямо-таки уморительно, но Акире было не до смеха. — Куда-то собрался? — поинтересовалась девушка. — Мой друг… — попытался объяснить Акира и тут же прикусил язык. Девушка без предупреждения схватила его за руку. Она даже не заметила, что другой рукой он скользнул под куртку и в самый последний момент сумел удержаться от того, чтобы нанести ей ножевое ранение. Во рту стало сухо, перед глазами заплясали знакомые красные круги; «Вот почему Шики всех убивал, — подумал Акира. Мысль казалась откровением, притом на редкость недобрым. — Не позволял никому к нему и пальцем притронуться». — У тебя холодные руки, — сообщила девушка с таким видом, будто только что сделала великое открытие. — Опять Рин одеяла невесть куда засунул. А ведь предупреждали его: далеко не прячь! Мало ли. Знаешь, ты неважно выглядишь. Иди-ка в спальню. Я возьму аптечку и сменю перевязку. — Перевязку? — Акира так и не снял бинты, просто надел поверх них футболку и куртку. — Нет, мне некогда. Я должен найти своего друга. Он сейчас совсем один, ему страшно. — Он тоже ранен? — нахмурилась девушка. — Нет, — Акира покачал головой. — Но я ему очень нужен. Девушка задумалась. Потом ее осенило: — Скажи, где он, и я приведу его сюда. — Он… очень заметный, — отозвался Акира. — Так просто ты его не приведешь. И он может с тобой не пойти. — Скажи мне что-то, что знаете только вы двое, — предложила девушка. — Тогда он мне поверит. А заметный — это не беда. Рин дал мне свои ключи, — она потрясла связкой, которую не успела убрать в сумочку. — Здесь и ключ от машины. Я, правда, плохо вожу. Но не настолько, чтобы меня остановили, — девушка улыбнулась. — Ты… подруга Рина? — Акира сам не знал, почему ему так полегчало. Он чувствовал, что этой девушке может довериться. — Меня зовут Юкари, — она все еще улыбалась. — Я работаю в детективном агентстве вместе с Рином и Мотоми. Проводить тебя в комнату? — Но… мой друг, — Акира все еще пытался возражать. — Тебя ищут, знаешь ли, — сказала Юкари. — А меня — нет. Для твоего друга безопаснее проехаться со мной, а не с тобой. Ты, кстати, водить умеешь? Когда-то умел, хотелось сказать Акире. На самом деле они с Кау выбрались из Тошимы только благодаря тому, что он «умел». В гараже особняка Арбитро оказалось не так-то мало машин. Акира взял одну из них — небольшой фургон. А у остальных попрокалывал шины… Воспоминание вызвало дурноту, и Акира без принуждения проследовал в комнату. Через минуту в комнату вошла Юкари с теплым пледом в руках. — Вот, — объявила она, протягивая плед Акире. — Сейчас сделаю тебе перевязку и сразу за твоим другом поеду. Как его, кстати, узнать? И где он? «Кау ее не испугается», — подумал Акира. Во всяком случае, он очень на это надеялся. *** Если босс считал, что за два года работы в детективном агентстве Юкари ничему не научилась, то он ошибался. И вообще, ему стоило бы поменьше курить. Не отлучись он в ларек за сигаретами со своего наблюдательного поста — возможно, Юкари бы его и не заметила. — Босс, — сказала Юкари, предварительно похлопав Мотоми по плечу, — какая неожиданная встреча. Босс закашлялся. — А я тут за другом Акиры еду, — сообщила Юкари. — Раз вы все равно здесь, компанию мне составить не хотите? А то вдруг на меня там кто нападет. Все же не самые безопасные места. Босса предложение Юкари явно заинтересовало. — Так у него есть друг, — пробормотал он, сводя брови. — Нужно предупредить Рина. — Акира не сбежит, — Юкари покачала головой. — Он мне поверил. Мотоми посмотрел на нее внимательнее. — Тебе сложно не поверить. Особенно когда ты в этом платье. — Если это шутка, босс, я заставлю вас бросить, — Юкари кивнула на блок сигарет, который Мотоми держал в руках. Кажется, эта угроза босса испугала. *** — Здесь никого нет, — констатировала очевидное Юкари. Указанная Акирой комната в дешевой гостинице и впрямь пустовала. — Неужели он меня обманул? — Юкари не могла в это поверить. — Не думаю, — Мотоми покачал головой. — Их выследили, Акиру и его друга. Вопрос в том, кто именно… Не люблю, когда меня опережают. — О чем вы только говорите, босс, — возмутилась Юкари. — Это друг Акиры. Он наверняка переживает… — Акира не думал о своем друге, когда вчера ввязывался в драку, — босс посмотрел на Юкари тяжелым взглядом. Она не любила его таким. — Знаешь, почему? Юкари покачала головой. — Это не его друг. Это его питомец. Дружба возможна между равными. А «друг» Акиры изначально не был ему равен. Он зависел от Акиры так же, как Акира сейчас зависит от нас. — Что… что же с ним будет? — решилась спросить Юкари. — С Акирой? Будет сотрудником нашего агентства, — рассеянно отозвался Мотоми. — Странно, что за этим помещением не установлена слежка. Не мог же я настолько ослепнуть, чтобы ничего не заметить… *** Тренировки с Рином Акире не нравились. Возможно, потому, что он до сих пор не доверял Рину и любую тренировку с ним воспринимал как настоящую схватку; впрочем, именно так и следует воспринимать тренировки, если хочешь добиться какого-то эффекта. Эффект превосходил все ожидания. За прошедший месяц Акира стал значительно сильнее; теперь Рину приходилось попотеть, чтобы уложить его на лопатки. Впрочем, укладывать Акиру в прямом смысле этого слова Рин побаивался. Первые дни — из-за раны, потом — из-за неадекватной реакции. Акира до сих пор с трудом терпел мужские прикосновения. Особенно — прикосновения Рина. Когда его трогала Юкари, Акира не возражал. Пожалуй, только ей он и доверял по-настоящему. У Мотоми насчет Акиры был свой интерес: он думал, что Акира вспомнит. Акира ничего не помнил. И не горел желанием вспоминать. За время, которое он оставался в агентстве Мотоми, он ни разу не переходил в режим питомца, но и память не спешила возвращаться. Хотя теперь Акира хотел вспомнить — все, до конца. Что бы ни случилось, он должен был знать. Возможно, это помогло бы ему найти Кау. Акира сразу поверил Юкари, когда она сказала, что Кау в указанном месте не было. Мотоми же, попеняв Акире за то, что отправил девушку в такое опасное место, внес свое предложение: Акира остается в его агентстве в качестве временного сотрудника. Таким образом, он не рискует попасться, пока Мотоми будет искать его друга. В том, что Мотоми и вправду станет искать Кау, Акира не сомневался. Это было в интересах самого Мотоми. Он хотел узнать то, чего не помнил Акира; Кау мог стать ключом к заблокированной памяти, киркой для того, чтобы сломать стену. Акира согласился. И, в общем-то, не жалел об этом. Работы ему пока не перепадало никакой. В принципе, это было понятно: странно, если разыскиваемого преступника отправят ловить других преступников или следить за неверными женами. Но шло время, ажиотаж насчет небывалой предложенной награды постепенно спадал, и вскоре об Акире забыли. Да и по фотографии его было не узнать. Должно быть, Арбитро сделал ее, когда Акира еще был Растущим. Мотоми тоже вынудил Акиру сфотографироваться — а чуть позже предоставил ему документы с этой фотографией, именем «Акира» и совершенно незнакомой фамилией, на которую вполне можно было снять квартиру, чтобы больше не жить с Рином и не вздрагивать от каждого его движения. Теперь Акира существовал официально. Самое удивительное заключалось в том, что особой разницы между тем, как он жил раньше, запертый в комнате Шики, и сейчас, запертый в пределах чуть большей территории, не чувствовалось. Разве что теперь обходилось без сексуального насилия. Этим изменения ограничивались; Акира по-прежнему не представлял, что случится с ним в ближайшем будущем, не имел возможности решать за себя сам и не мог довериться ни Мотоми, ни Рину. Особенно Рину. Интерес Рина к нему Акире не нравился так же, как совместные тренировки. Ему казалось, что все идет по накатанной, что он наступает на те же грабли; только теперь у него были силы бороться. В тот единственный раз, когда Рин провел захват, предполагающий удержание противника в излишне крепких объятиях, он едва не остался без зубов. Акира рванулся, не соображая, что делает: — Не трогай меня! На Рина было жалко смотреть: — Извини. Тем удивительнее было, что первое дело Акиры оказалось поручено и Рину. Мотоми ожидал от них совместной работы, и Акира отнюдь не был уверен, что справится. *** У Акиры не было ничего общего с Казуи. Рин выяснил это опытным путем: последние точки над «и» расставили тренировки. Во время тренировок Казуи никогда не пытался убить Рина. Для него все это было не всерьез. Другое дело — брат Рина. Тот никогда не дрался вполсилы. За этот месяц Рин в полной мере осознал свою ошибку: Акира оказался похож не на человека, который был ему дорог. На другого, которого Рин ненавидел. Акира был братом Рина со знаком минус; это проявлялось не только в том, как он дрался. Во всем. Как двигался, как говорил, как улыбался Юкари — Рин не мог отделаться от ощущения, что все это было раньше. Он повторял ту же ошибку, что и прежде, но остановиться не мог. Дело о пропавшем парне стало шансом что-то изменить. — Он давно пропал, — объяснял Рин Акире по дороге к девушке пропавшего. Бывшей девушке — обычно у парней, исчезнувших более двух лет назад, они только бывшими и бывают. — Я так понимаю, ищут уже не его самого, а его тело. — При каких обстоятельствах? — Акира не одобрял: ни Рина, ни это дело, которое они должны были раскрыть вдвоем, ни то, что Рин, ознакомившись с документами, оставил их в офисе. У самого Акиры узнать подробности дела шансов не осталось: Рин немедленно потащил его к первой же «свидетельнице», бросив на ходу, что бумажки и позже можно почитать, сейчас главное — действовать. — Непонятно. С семьей у него все вроде в порядке было, нормальные люди, — между бровями Рина пролегла тонкая складка, — повезло ему, в общем. Девушка вот тоже… была. Работа… А потом раз — и исчез. — Неожиданно, — согласился Акира. Рин глянул в зеркало: увидеть Акиру он мог только так, потому что на переднее сиденье в непосредственной близости от самого Рина тот садиться отказывался. — Ты издеваешься? — Питомцы тоже исчезают, — коротко сказал Акира. Рин тяжело вздохнул. Очень хотелось вывернуть руль и врезаться в какой-нибудь столб. Именно такие чувства он испытывал, когда жил с братом. Когда в ответ на человеческое отношение раз за разом получаешь молчание или, хуже того, упреки, со временем это начинает надоедать так, что волком выть хочется. Особенно если речь идет о ком-то, кто по-настоящему небезразличен. Бывшая девушка пропавшего бедолаги оказалась симпатичной, и Рин несколько оживился. С девушками он всегда неплохо ладил; пара комплиментов и лучезарных улыбок — и вот они с Акирой уже сидят в уютной квартирке, а девушка рассказывает им свою грустную историю. Рин слушал с неприкрытым сочувствием: у его новой знакомой оказались нешуточные проблемы с парнем. По мере ее рассказа, все более и более откровенного, сочувствие перешло в недоумение, а потом в понимание, что как мужчину его тут не воспринимают. Исключительно как сексопатолога. — Он… он был такой! — восхищенно рассказывала девушка, чертя руками в воздухе неопределенные фигуры. Рин старался не задумываться об ассоциациях, которые у него эти самые фигуры вызывали. — Длинноногий, смешной, красивый… А в наш первый раз… я чувствовала себя самой красивой в мире. Он был от меня в таком восторге! Ну… то есть я думала, что от меня, — девушка смущенно откашлялась, погрустнела и отхлебнула чаю с несомненной примесью валерьянки. Даже принюхиваться не требовалось. — А потом… потом он не захотел. А потом забыл. А потом… он сказал, что у него болит голова. Рин уже не удивлялся тому, что бедный парень слинял куда подальше. Он бы тоже слинял, с такой-то девушкой. Даже Акира вышел из своего вечного подозрительного состояния, тронутый непостижимой историей. — Через несколько месяцев, — продолжала любительница валерьянки, — у нас с ним только раз в пару недель что-то было. То он заболел, то устал, то настроения нет… Он говорил, как я прекрасна, подарки преподносил. И все. Даже не целовал почти. Я бы тоже тебя не поцеловал, пока от валерьянки не откажешься, подумал Рин, и поймал согласный взгляд Акиры. Судя по всему, в этом вопросе они пришли к единому мнению. — Один раз он остался у меня ночевать, — судя по начинающимся всхлипам, печальная повесть близилась к концу, а к разгадке исчезновения пропавшего парня Рин и Акира не приблизились ни на миллиметр, — ну вот, легли мы в одну кровать… Я ему и так, и этак… А он мне — нет! Я отвернулась, затихла. Спать не могу, думаю… о разном. Расставаться пора, думаю… А тут кровать трястись начала. Совсем чуть-чуть. Я обернулась… А он… м-мастурбирует, — девушка покраснела, как маков цвет. — И это притом, что я рядом лежу! И что только что предлагала ему… А он выдохнул еще… имя друга одного своего. Вот. Девушка воззрилась на Рина и Акиру в ожидании реакции. Акира посмотрел на Рина. Рин посмотрел на Акиру. Потом они синхронно пожали плечами. *** — Толку, как с козла молока, — печально подытожил Рин, пока Акира загружался в машину. — Даже имени этого друга не назвала. А ведь наверняка парень друга таки уломал, и они вместе сбежали. Родители этого Кейске явно бы однополый союз не одобрили. Зато не мертвый… Акира? — Ты сказал — Кейске? — лицо у Акиры стремительно побледнело. — Ну да, так его и звали. — Он работал на фабрике? — уточнил Акира. — И жил на… — он сказал название улицы. — Ну да, а что? — Рин запоздало сообразил, что досье Акира не читал. Следовательно, и знать всего этого не мог. Если только… — Кажется, — выдохнул Акира, — я знаю, как звали его друга. *** Существовали границы, которые Шики не пересекал никогда. Он не требовал от Акиры делать ему минет, не пытался искалечить Акиру ради собственной забавы, не заставлял Акиру говорить с ним — и не называл его по имени. Если первые три пункта можно было объяснить снисходительностью, равнодушием или коварным замыслом, четвертый объяснялся куда проще: Шики не знал, как зовут Акиру. Ему было известно только прозвище LOST, которое в обращении Шики предпочитал не использовать. Не исключено, что таким образом он показывал: Акира для него — никто и запоминать его прозвище как одну из отличительных черт Шики не собирается. Чем дальше, однако, тем сильнее Акира подозревал: Шики и так его ни с кем не спутает. От осознания этого становилось жутко. То, что пытался сделать Шики, было даже хуже, чем проделанное Арбитро. Арбитро не интересовала душа Акиры, не интересовал сам Акира вообще. Ему был нужен Растущий. И тело Акиры, к этой сущности прилагавшееся. Шики же хотел не тело Акиры, а его душу. Тело он использовал, как взломщик кодовый замок на сейфе: пробовал различные комбинации в надежде, что одна из них поможет добраться до вожделенного содержимого. Будь Шики вольным стрелком, он мог бы пробовать хоть до посинения, уделяя этому все свое время; но у Шики было начальство. И начальство было им недовольно. Акира мог судить только по тому, что слышал: Арбитро и Шики все чаще вступали в споры, и непременно у двери в комнату Шики — видимо, в других местах поймать его было значительно сложнее. Претензии Арбитро, как ни странно, касались не того, что из-за Акиры работоспособность Шики уменьшилась. Арбитро был по-прежнему недоволен тем, что питомцем Шики стал именно Акира. Во-первых, потому, что, судя по подслушанным разговорам, Арбитро пересмотрел свои взгляды на понятие «шедевра». По его мнению, Акиру недостаточно хорошо сломали в первый раз, а теперь, когда Шики совсем его «разбаловал», Акиру надлежало ломать повторно. Только тогда он станет идеальным питомцем. Вторая причина недовольства Арбитро касалась того, что на Акиру появился покупатель. Весьма состоятельный и, похоже, абсолютно сумасшедший. Откуда он узнал конкретно об Акире, сам Акира был без понятия. Зато Арбитро явно что-то такое знал. И собирался продать «питомца по прозвищу LOST», чтобы заработать немалое количество денег. Шики, ясное дело, был против. Арбитро настаивал. Шики по-прежнему был против. После этих разговоров он жутко злился и был с Акирой грубее, чем обычно. Долгие прелюдии и мучительно-сладкие предварительные ласки канули в лету; Шики трахал Акиру как в последний раз, и Акира не мог сказать, что это его не заводит. Так было даже лучше; он совсем потерял голову. Ему казалось, что кровь течет по его жилам в противоположном направлении, не так, как раньше, и что в воде можно сгореть, а в огне — утонуть, и ему было все равно, что вода и огонь не сочетаются. Шики не было все равно. Шики верил, что все всегда будет, как ему хочется. Возможно, в этой наивной вере и заключалась его слабость, но знание данной слабости ничего не давало Акире. Он по-прежнему до одури боялся Шики — в той же степени, что и хотел его. После одной из стычек с Арбитро Шики пробило на откровенность. Акира слушал, надеясь вычленить что-то полезное для себя, но мало что понял. Сначала Шики говорил о женщине, которая бросила его, чтобы пойти на войну и там сгинуть. Потом — о мужчине, который задался целью сломать его и однажды неосторожно уснул рядом. Потом — о том, что родственные чувства есть зло, и еще что-то об инстинкте убийцы. — Я вижу в тебе то, чего не видишь ты, — сказал он под конец. — То, что никому не сломить. Возможно, — смех Шики показался Акире сумасшедшим, — это мы все уже давно сломаны. Вскоре после того разговора произошло наиболее разгромное выяснение отношений между Шики и Арбитро. Акира не совсем понял, что у них там случилось, но Арбитро рвал и метал, постоянно поминая какую-то «гадость», которую Шики притащил. Шики, судя по интонациям, невероятно довольный, пригрозил притащить еще больше «гадостей», после чего Арбитро сдался. Когда Шики вошел в комнату, Акира понял, о какой именно «гадости» шла речь. Левой рукой Шики за волосы держал чью-то отрубленную голову. Сама по себе голова Акиру удивить не могла, но Шики держал ее недолго — он бросил свой пугающий трофей Акире, а тот по инерции поймал. Несмотря на то, что лицо убитого было искажено маской смерти, Акира не мог не узнать его. — Твой богатый покупатель, — определенно, Шики был доволен как кот, — Акира. Перед тем, как убить Кейске, он узнал у него это имя. *** — Ты знал этого Кейске? — удивился Рин. — И даже его друга? — Я был его другом, — отрезал Акира. — Он увязался в Тошиму вслед за мной. А там сошел с ума. Некоторое время он вполне успешно там жил… промышлял убийствами. А потом… Глаза Акиры расширились. — Что потом? — нетерпеливо спросил Рин. — Оглянись, — посоветовал Акира замороженным голосом. — Думаешь, этот примитивный трюк сработает? — фыркнул Рин, но обернуться обернулся. В первую секунду ему показалось, что он бредит. Потом Рина охватило желание протереть глаза. Он должен был убедиться, что не спит. — В машину, — скомандовал Акира. И когда в его голосе успели прорезаться интонации Мотоми?.. Рин не собирался подчиняться. Он не видел своего брата слишком давно, чтобы теперь его не… поприветствовать. — Стой! — Акира выскочил из машины и вцепился в Рина, пытаясь затащить его в салон. И куда делась его извечная боязнь прикосновений? — Нужно уходить, ты с ним не справишься! «Родственные чувства причиняют только боль. Любовь причиняет только боль». Вместо ответа Рин ударил Акиру — и удар достиг цели, потому что Акира, всегда такой подозрительный, сейчас даже не подумал увернуться. Хотя этот удар должен был сбить его с ног, Акира не только не упал, но еще и сумел ответить. Пока Рин пытался отдышаться, Акира вытащил из-под куртки нож, в котором Рин, если бы не было так худо, мог бы опознать один из своих кухонных, и заслонил Рина собой. — Ты ему не нужен, — услышал Рин. — Уходи. «Как это — не нужен? — хотелось закричать. — Он — мой старший брат, он пришел сюда ради меня, он убил моих друзей, Казуи, которого я любил, он ничего мне не оставил, а теперь явился, чтобы убить и меня!» Но, кажется, Шики — это прозвище приклеилось к старшему брату Рина еще в детстве — и впрямь не был заинтересован в Рине. Он его едва ли заметил. Внимание Шики сосредоточилось на спутнике Рина, а потом Рин услышал: — Акира. В голове у Рина что-то щелкнуло. Шики знал Акиру. Шики отобрал у Рина Казуи и Акиру тоже хотел отобрать. Рин не задумывался о том, что его брат мог бы уже десять раз убить Акиру, если бы хотел. Но нет, Шики медлил, и Рин воспользовался этим, чтобы напасть. Шики отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Рин выложился на полную, показал свой лучший удар… но этот удар оказался детским лепетом. Он так и не повзрослел. *** Голова Кейске пробыла в комнате недолго. Шики нельзя было назвать излишне чистоплотным, но грязи он не терпел. После того, как Шики заставил Акиру двигаться на нем самостоятельно под остекленевшим взглядом Кейске, самолюбие Шики было успокоено. Когда Шики избавился от головы, Акира понял окончательно и бесповоротно: он должен бежать. И чем скорее, тем лучше, если хочет сохранить хотя бы бледное подобие себя. Шики узнал его имя. Шики нашел и убил его друга, и, кажется, подобрал нужный код к замку от «сейфа», в котором хранилась самая суть Акиры; после этого оставалось либо подчиниться ему, либо бежать. Подчиняться Акира не желал. А Шики, кажется, искренне уверился в том, что он подчинится. Он поставил Акиру перед фактом, что больше не собирается запирать дверь в свою комнату; Акира будет запирать ее сам. И открывать, разумеется, только Шики. Шики говорил что-то о договоре с Арбитро, по которому Акира мог стать охранником особняка, раз уж питомца из него все равно не получилось. Слушать все это было страшно. Именно Шики вернул Акире безумие, а, вслед за ним, и ум; именно Шики увидел в Акире Акиру, а не питомца, и научил его принимать себя. Но таким, каким он становился с Шики, Акира быть не хотел. Он ждал подходящего случая, и случай представился: Шики должен был уехать на несколько дней. Это не могло не радовать. Акира точно знал, что сбежать сможет только в отсутствие Шики. *** Рин никогда не видел, чтобы его брат кого-то щадил. Может, конечно, Рин что-то не так понимал, и его Шики щадил тоже, но со стороны, в любом случае, было лучше видно. То, как Шики и Акира «дрались», дракой даже случайный прохожий не назвал бы. Прохожих, кстати, поблизости не наблюдалось: Рин никогда не сомневался, что у Шики талант отпугивать окружающих. Вокруг него даже в набитом метро, помнится, моментально образовывалось пустое пространство. Рин пытался объяснить это инстинктом убийцы, хотя в случае с ним самим похожего эффекта не наблюдалось. Согласно инстинкту убийцы, Шики полагалось немедленно покончить с Акирой. Вместо этого он маячил напротив, то ли не решаясь, то ли отказываясь наносить удар. Акира, кстати, тоже с ударом не спешил. Все это здорово напоминало поведение двух котов, которые застыли друг напротив друга, выгнув спины, распушившись и воя на одной ноте. Или на встречу двух хорошо знакомых людей. С очень сложными отношениями. Рин все еще лежал и пытался подняться, — дышать было больно, за годы разлуки с Шики он успел забыть, как у того поставлен удар, а больше Рина никто так качественно не бил — когда Шики сказал: — В полночь у телебашни. Потом он развернулся и ушел. Склонность к пафосу была у Шики в крови, вот только самому Рину ее не перепало; ему вообще ничего не перепало, все досталось Шики. — Вставай, — Акира стоял рядом. Он протягивал руку, но Рин эту руку оттолкнул и поднялся самостоятельно. Его инстинкт — неважно, убийцы или жертвы — подсказывал, что отсюда им лучше убраться. *** Шики не говорил, почему уезжает. Акира догадывался, что он должен убить кого-то, до кого было не так просто добраться. Для других целей Арбитро Шики, как подозревал Акира, не использовал — только для убийства. Охранять Шики не умел. От него самого все нужно было охранять. В том числе потенциальных покупателей: Акира сомневался, что, притащив голову Кейске, Шики принес и хранившиеся у него деньги. То, что отъезд Шики должен был произойти аккурат после убийства Кейске, вызывало не самые радужные мысли. Акира не был настолько наивен, чтобы считать: Арбитро все простил. Ничего он не простил, только с самим Шики связываться побоялся. А вот оторваться на Акире — самое то. Словом, обстоятельства складывались одно к одному. Спровадив Шики, чрезвычайно вдохновенного и преисполненного надежд, куда более наивных, чем Акира мог себе представить, и выждав для надежности какое-то время, Акира обратился к Растущему. Обычно он пытался подавить Растущего. Падать на четвереньки и смотреть на Шики как на божество во плоти Акире не улыбалось. А несколько раз такие порывы он за собой замечал. Обычно после того, как Шики давал понять Акире, что он им недоволен. Установку, непременную для всех питомцев (если сделал что-то не так — накажи себя), искоренить оказалось очень непросто. К счастью, находясь рядом с Акирой, Шики слишком мало говорил и слишком много делал, и своими действиями очень быстро вышибал Растущего у Акиры из головы; Растущий, в частности, не привык, что от секса можно получать удовольствие, не связанное с болью. Ощущения, которые не могли принадлежать Растущему, благополучно его вытесняли. Акира надеялся, что в этот раз сможет вызвать и проконтролировать Растущего самостоятельно. За тем, чтобы вызвать, дело не стало. Растущий все равно отирался неподалеку, на задворках сознания; в незнакомом помещении ему стало страшно, и он заскулил, как когда-то, сидя запертым в темной комнате. Он позвал своего Друга. …К тому времени, как Кау поскребся в заблаговременно открытую дверь, Акира все еще не сменил Растущего. Это оказалось сложнее, чем он думал. «Я покажу тебе, что тот, кого уже сломали, может быть сломан снова». Он смутно помнил, как поднялся и подошел к двери, чтобы впустить Кау. Потом присел на корточки, позволяя себя обнюхать. — Ключи, — сказал Акира через какое-то время. Он не был уверен, что Кау знает, что это. Или что захочет ему помочь. Но не мог не попробовать. Кау вскинул голову, будто пытаясь заглянуть Акире в глаза. — От какой-нибудь машины, — Акира смутно помнил, как попасть в гараж. По дороге туда было всего несколько постов охраны — так подсказывала память Растущего. С того времени, как он поселился у Шики, посты могли сменить… Но Акира в этом сомневался. — И оружие. Кау дернул носом. — Нож, — ответил Акира на незаданный вопрос. Больше он все равно ни с чем не умел обращаться. Потом обнял Кау; ему показалось, что он обнимает Растущего. Странное, мучительное чувство. — И я запрещаю тебе себя наказывать. Кау лизнул его в щеку. Акира понял: он поможет. *** — Ты его знаешь, — прошипел Рин. Он остановился, съехав на обочину, на полпути до агентства Мотоми. Он просто не мог терпеть дольше. — Кого? — отвлеченно спросил Акира. Он будто и не здесь был. «Притворяется», — ожесточенно подумал Рин. — Кого-кого… Шики! Акира вздрогнул и посмотрел на Рина так, будто только что его увидел. В светлых глазах появилось странное выражение, и Рин подумал: пора бы остановиться. На этом и закончить. А то потом придется извиняться… Сколько раз он так извинялся перед Мотоми, сгоряча наговорив чего не следует! Пару раз они даже дрались. Но то был Мотоми. Он был гораздо старше Рина, многое повидал и ко многому относился спокойно. А Акира был ровесником самого Рина, может, чуть старше или младше. Акиру слова Рина могли ранить. Следовало подумать об этом. Следовало бы остановиться, только Рин не мог: не когда речь шла о его брате. — А ты, — спросил Акира, — откуда его знаешь? Когда Рин сказал откуда, Акира засмеялся. До этого Рин ни разу не видел, чтобы он смеялся, и не подозревал, что Акира вообще это умеет. — Между вами, — Рина трясло, — что между вами?! Акира покачал головой: — Знаешь… Я вдруг понял. Все люди отражаются друг в друге. Как натюрморт… металлическая посуда. И все отражаются… только это кривые отражения. Мне нужно было не его бояться и не тебя. Себя. — Он тебя не убил, — Рин не желал вникать в смысл этой запутанной фразы. — Даже не ранил! Он… никогда так не делает! Он убил моих друзей, человека, которого я любил… А тебя пощадил. Почему?! Почему ты остался в живых?! Почему… Это все ты виноват! Когда-то Юкари говорила, что он слишком драматизирует. Что он склонен к истерикам на пустом месте; а Мотоми говорил, что подростковый возраст нужно просто пережить. В чем-то Рин до сих пор остался подростком. В чем-то Акира остался питомцем. Прежде, чем Рин успел что-либо сообразить, Акира выхватил нож, направил его себе в горло и нанес удар. *** В ожидании Кау Акира попытался застелить постель. Он подвергал своего Друга огромной опасности и знал об этом. Кау и без того частенько делал то, на что другие питомцы права не имели. Он единственный выходил в город; единственный помогал таким же питомцам, как он сам. Но Акира не был питомцем. При этом на стороне Арбитро он не был тоже; он был одним из людей, которых Кау обрекал на смерть, выявив у них ворованные жетоны. Кража в Тошиме, которой заправлял Арбитро, не поощрялась. А теперь Акира собирался не просто украсть; он просил Кау помочь ему в этом. «Я возьму его с собой, если он захочет», — пришла мысль. Акира сомневался, что Кау захочет, но ему стало чуть легче. Эта мысль успокоила его совесть. Стелить было особенно нечего. Одеял Шики не признавал, а с парой простыней и подушкой долго возиться не удалось бы при всем желании. Шики не возился с ними и тогда, когда простыни приходили в негодное состояние, например, замазывались кровью, спермой или еще чем; Акира старался не вспоминать о том, что случилось с простынями, когда Шики однажды притащил бутылку виски. Испачканное белье отправлялось в мусорку. Слово «стирка» Шики было неведомо. Он искренне удивлялся, обнаружив в ванной сохнущие вещи Акиры. По мнению Шики, вещи Акире вообще не требовались; во всяком случае, так он думал ровно до того момента, как однажды по возвращении застал Акиру завернувшимся в обе простыни и посиневшим от холода. Первое время Акира разминался, потом, когда не осталось сил, сидел и пытался замерзнуть до смерти. Будь в ванной горячая вода, он бы включил ее и торчал бы под ней сколько мог — несколько раз ему уже приходилось поступать именно таким образом. Но горячей воды не было. При всех его недостатках, склонности к некрофилии за Шики не наблюдалось. Полюбовавшись на замерзающего Акиру, Шики великодушно швырнул в него плащом (греющим скорее теоретически — в самом деле, что за смысл в плаще с короткими рукавами?) и отправился на поиски. Акира не знал, с кого Шики содрал ту одежду, которую предложил Акире впоследствии, но по размеру она вполне подошла и греть грела. «Я хочу остаться». Нет. Этого хотел не Акира, а Растущий. Его это устраивало, Растущего — чтобы решали за него. Растущий не терял друга. Растущий не терпел поражений. Растущий не отличал их от побед. Растущий полностью зависел от чужой воли; Растущий не мог подняться, упав, потому что не знал, как это — подниматься. Он ходил на четвереньках все время. Растущего Шики давно бы убил. Нельзя было допустить, чтобы Шики превратил самого Акиру в такого вот Растущего. Что там он говорил насчет того, чтобы «сломать снова»? Что говорил Арбитро?.. «Это специально, — пронеслась в голове паническая мысль. — Это все подстроено! Как тогда, катана у двери… Шики меня проверял. Он и сейчас проверяет. Он никуда не уезжал. Он позволит мне поверить, что я сбежал, а потом вернет и сделает со мной все, что захочет. Тогда у меня не останется ни шанса. Нужно выждать». «На твоем месте я бы попытался сбежать». Сбежать… пока еще можно. «Некогда ждать, — подумал Акира. — Если я не уйду сейчас — то не уйду никогда. Просто не решусь». В дверь поскреблись снова; Акира пошел открывать. *** Нет, все-таки это не был инстинкт жертвы. И не инстинкт убийцы — это называлось как-то еще. Понимание сути вещей? А возможно, он слишком хорошо знал Акиру. Ведь тот был Шики со знаком минус; там, где Шики нанес бы удар самому Рину, Акира попытался ранить себя. И эта рана была бы смертельной. Рин не успел понять, что делает Акира. Он понял уже тогда, когда ударил Акиру по руке, выбив у него нож. — Что ты делаешь?! — спросил возмущенно. — Так же… нельзя. Акира склонил голову набок. В этом движении было что-то ужасающе ненатуральное и в то же время знакомое. Точно так же смотрят животные. «Режим питомца», — понял Рин. Акира взял его руку в свои, потянул ко рту, лизнул, посмотрел вопросительно. Рин не сопротивлялся. «Я бы хотел, чтобы он таким оставался. Тогда бы он… не пошел к телебашне сегодня ночью. Он бы остался со мной и больше не шарахался. Он бы принял меня. Единственный раз в жизни я получил бы то, что хочу — разве это так много? У меня есть шанс. Если я им не воспользуюсь…» Акира прикусил палец Рина, посылая вдоль позвоночника последнего волну горячих мурашек, глянул еще раз, забрал палец в рот и начал посасывать, сквозь опущенные ресницы наблюдая за реакцией. Его действия были настолько невинны и одновременно развратны, что Рин перестал думать, на кого похож или не похож Акира. Он был собой… Нет. Не был. Потом, когда настоящий Акира вернется, он вспомнит Рина так же, как вспоминал Шики. И окажется, что он шарахался не зря. Рин не этого хотел. Питомец был ему не интересен. За это время он успел узнать Акиру: у того был стержень. Да такой, какой даже мастера по созданию питомцев не сломали. Именно этот стержень притягивал Рина. И, на кого бы ни был похож Акира внешне или по поведению, на самом деле не имело значения. Когда фотографируешь человека, понимаешь, чем он похож на других; но важнее — то, чем он отличается. То, что присуще только ему. Рин осторожно вытащил палец у Акиры изо рта. Потом взял его лицо в ладони: — Пожалуйста, возвращайся. Кажется, его слова подействовали: глаза Акиры изумленно распахнулись, а значит, он понял, что Рин собирается его поцеловать. *** Стоило Акире открыть дверь — как его сбили с ног ударом. Вместо Кау в комнату ввалился Гунджи — именно так звали одного из карателей. Оглянулся по сторонам, присвистнул недоуменно: — У-у, у Шикити совсем нет вкуса. Его взгляд упал на Акиру: — Хотя… смотря в чем. *** Началось все с прикосновения к губам чуть приоткрытыми губами. Рин не мог сказать, что так уж хорошо целуется, и вообще собирался на этой сравнительно невинной ноте закруглиться. Но тут инициативу перехватил Акира, у которого был то ли опыт, то ли желание; Рин предпочитал думать, что второе. Губы у Акиры были слегка расслабленными, а оттого податливыми; начал он с того, что чуть коснулся губ Рина. Тот от изумления приоткрыл рот. Акира воспользовался этим, чтобы задействовать язык и зубы. Глубоко языком в рот Рина он не лез, чем часто грешили девушки, и назойливым не был. Вдумчиво исследовав нёбо Рина, Акира прикусил его нижнюю губу; потом какое-то время они терлись серединами языков. Пару раз Рину пришлось сглотнуть слюну. Рин не сразу сообразил, что Акира замедлил темп, и, когда их губы отдалились, по инерции потянулся к партнеру. Акира покачал головой: — Спасибо. — А, так это был знак благодарности, — разочарованно протянул Рин. — Вот он, самый фантастический поцелуй в моей жизни… — Что? — Акира приподнял брови. Потом очень серьезно посоветовал: — А ты потренируйся. Тут все дело в практике. — Придурок, — сообщил Рин. Во всяком случае, Акира больше от него не шарахался. — Так что с Шики делать будем? — Я приду на встречу, — ответил Акира. — Ага, — Рин вздохнул. — Я не о том. Мы… скажем Мотоми? На лице Акиры отразилась усиленная работа мысли: — Мы скажем ему о другом. Видишь ли… я вспомнил. *** — Это Нано, — сказал Киривар, указывая Акире на подобие аквариума. В аквариуме плавало нечто, ранее, возможно, бывшее человеком. Теперь от человека там мало что осталось. — Источник нашей силы. Ты никогда не думал, почему все охранники особняка могут дать сто очков вперед обычным бойцам? Секрет в лайне, препарате, полученном из крови Нано. Мы все его принимаем… Цыпа, заткнулся бы ты. — Так нече-е-естно, — Гунджи никак не мог успокоиться, — а когда ебаться-то будем? — Потерпи! — рявкнул Киривар. — Папа сказал: все ему показать и объяснить. А уже потом выебать и записать на видео. — А что с Тамой делать? — Кау тоже был здесь: каратели, которым после ухода Шики было приказано следить за Акирой, выследили его вместе с украденными ключами и небольшим ножом. — О нем папа ничего не говорил! «Папой» каратели, похоже, называли Арбитро. Они были самыми приближенными к нему персонами. Поэтому, как понял Акира, им и был открыт доступ в подвал с аквариумом… то есть «источником силы». Киривар оскалился. — Порежь ему лицо, — посоветовал. — Тама — папина игрушка, — в голосе Гунджи прозвучало явственное сомнение. — А из этого, — Киривар пнул Акиру ногой; тот дернулся, но встать не смог, — папа планирует сделать идеального питомца. Шедевр, ага. Нахуя ему прошлый шедевр? Вот этого сильно портить нельзя. А того… — А-а, — успокоился Гунджи. — Сто… йте, — прохрипел Акира. Киривар и Гунджи уставились на него с одинаковым недоверием. Кажется, они не думали, что он может разговаривать. Он и сам не думал. Он не решался практиковаться даже в отсутствие Шики. Он хотел сохранить себя; говорить с врагами — верный способ себя потерять… Но иногда слово становится оружием. — Сначала посмотрите… как я себя накажу. Ошейник помогал. Растущий был совсем рядом, его даже звать не требовалось; Акира с силой провел ногтями по собственной груди, оставляя кровоточащие царапины. При той скорости, с которой заживали его раны, от этих царапин через неделю уже и следа не останется; но Акира подозревал — чтобы убедить карателей, потребуется сделать нечто большее. — Наказал? — в голосе Гунджи слышался неподдельный интерес. — На куски себя порежет, — объяснил Киривар. — Папа это делать запретил. — Папа не понимает! — возмутился Гунджи. — Вот зачем показывать ему Нано? И зачем записывать это на камеру? — он отвлекся от Кау, разглядывая эту самую камеру. — О! Включилась! — Чтобы показать, какой Шики слабак, — растолковал Киривар. — Он не употребляет лайн. Хотя с его генетическими данными… если бы употребил — мог бы править всей страной. Но нет, он гордый, ему не нужна власть. — Шикити не слабак! — возразил Гунджи. — С ним всегда интересно играть. — Он привязался к этому, — Киривар вторично пнул Акиру ногой — несильно, даже ребра наверняка не сломал. — Значит, слабак. Хозяева не привязываются к питомцам. — Он не питомец, — сказал Акира неожиданно. — Он человек. Киривар удовлетворенно прищурился: — Значит, ты сделаешь все, лишь бы мы его не тронули? — Что… угодно. — Замечательно, — похоже, Киривару было скучно, — тогда отсоси мне. Акира прикрыл глаза. «Я вижу в тебе то, чего не видишь ты. То, что никому не сломить». *** О чем именно он вспомнил, Акира рассказать отказывался. У него было такое выражение лица, что Рин счел за лучшее не лезть в душу и тихо-мирно отвезти Акиру к Мотоми. В детективном агентстве были гости. Сидевшая в приемной Юкари отвлеклась от телефонного разговора, чтобы приложить палец к губам: не сейчас. Потом обратила внимание на слишком бледное лицо Акиры, растрепанный вид обоих — и торопливо пообещала перезвонить позже. — У босса очень важный клиент! — сказала. По виду Юкари можно было предположить, что она вот-вот встанет крестом в дверях. — Он просил, чтобы его никто не отвлекал! Сказал: от этого зависят жизни многих людей! — От того, что вспомнил Акира, тоже жизни зависят, — возмутился Рин. — Ты вспомнил? — ошеломленно спросила Юкари. Потом ее лицо осветилось улыбкой: — Это же здорово, Акира! — Кто там хоть у Мотоми? — напомнил о себе Рин. У него появилось странное подозрение: а не с Юкари ли Акира учился целоваться? — Какой-то бездомный, — махнула рукой Юкари. — Бездомный, — задумчиво сказал Рин. Они с Акирой переглянулись, а потом, под крики «Нельзя!», двинулись к двери кабинета — с тем, чтобы бесцеремонно в него ворваться. *** Растущему было больно. Когда-то его не так-то редко имели с двух сторон, но в последнее время он от этого отвык, а в рот брать отвык и подавно. У него быстро затекла челюсть: член большего двухлапого был просто огромным, из уголков губ стекали слюна и смазка. Растущий старался не зацепить член двухлапого зубами и, видимо, действовал слишком осторожно, потому что в итоге двухлапый схватил его за холку и заставил взять глубже, так, что Растущего едва не вывернуло наизнанку. Он давился членом двухлапого, заполнившим глотку; Растущему казалось, что он чувствует, как раздулось его горло. Было нечем дышать, и при этом он так и не принял член двухлапого в себя полностью. Двухлапый сзади тоже не был особенно осторожен, но к такому обращению Растущий давно привык и практики в последнее время лишен тоже не был. Того двухлапого, что спереди, с избытком хватало для болезненных ощущений; двухлапый сзади только их усугублял. Так, если просто поцарапаться — особенно больно не будет. Если поцарапать подживающую рану… Растущего никто не царапал. Он не знал, почему подумал так. Он не знал, что умеет думать. Он умел терпеть. Это давалось ему с трудом — двухлапые, которых он знал раньше, отваливались от него гораздо быстрее. Эти, новые, все продолжали и продолжали, и когда он понял, что вот-вот задохнется, в желудок ему потекла горячая жидкость; такая же жидкость стекала по его бедрам. Двухлапые швырнули Растущего к Другу. Они шутили и смеялись, им было весело, тот, что поменьше, еще немного жаловался — он, кажется, хотел использовать стальные когти. И на Друге тоже. Может, Растущего поэтому швырнули к Другу? Нет, не потому. Рядом с Другом находился неживой глаз. Двухлапые хотели, чтобы Растущий посмотрел в этот глаз. Он не знал, зачем. Глаз не имел для него значения. А вот Друг… Друг незаметно подтолкнул к нему стальной коготь — так, что тот коснулся передней лапы Растущего. Руки Акиры. *** Человек, оказавшийся гостем Мотоми, вздрогнул при появлении Акиры и Рина. Он сунул руку под плащ, потом увидел лицо Акиры и расслабился. Даже кивнул — как старому знакомому. Это был тот самый бездомный, которого Акира защитил в баре. — Присаживайтесь, — Мотоми их внезапное вторжение не удивило. Похоже, он предвидел нечто подобное. — Есть разговор. Для начала позвольте представить моего собеседника… — Тэндо, — сказал бродяга, глядя на Акиру. — Приятно познакомится… жертва ЭНЕД. *** «Артерия. А здесь — сердце. Или можно нанести удар в пах…» Акира не думал. Просто ждал. Гунджи и Киривар не ожидали от него сопротивления. Они не знали, что так бывает: что можно ломать кого-то, и он сломается, но потом окажется, что сломан был не он, а Растущий. Акира ненавидел Растущего в себе. Но без Растущего он бы не выжил. А значит, и себя бы не смог вернуть. Он не собирался презирать Растущего; он был ему благодарен. Он был благодарен Кау. И в этом оказалось их неожиданное преимущество. Удар, нанесенный снизу, пришелся Киривару точно в пах. Каратель отступил, закричав и схватившись за поврежденное место; ему будет явно не до утех, подумал Акира, взрезая кожу собственного запястья — неглубоко, но так, чтобы пролилась кровь. Он понимал, что в теперешнем состоянии с Гунджи ему не справиться. Но это было и не нужно. Гунджи напал на него с голыми руками. Он не успел надеть свои багнаки; от первого удара, который нельзя было пропускать, у Акиры помутилось в глазах. Второго удара не последовало: Гунджи попятился, прижимая ладонь к окровавленному рту. После того, как Акира залепил ему рот пораненной рукой, Гунджи, как он и думал, машинально облизнул кровь. Все, кто употреблял лайн, а потом пробовал кровь Акиры, умирали. Было несложно проследить эту закономерность. Наскоро перетянув запястье валявшейся тут полотняной лентой — похоже, из обмоток Гунджи, — Акира добил обоих карателей. Потом оделся, вытащил флэшку из все еще работающей камеры и спрятал ее в ошейнике Кау — он отлично знал, где именно в этих ошейниках «тайное» углубление. Оно предполагалось для других целей, обычно туда ставилась нашлепка с каким-нибудь средством, от которого питомцы сходили с ума; Акира не знал, что именно побудило его использовать это углубление как тайник. — Пойдем, — сказал он, подбрасывая ключи на ладони. Киривар и Гунджи сильно ошибались насчет «питомцев», забывших о человеческих чувствах; вместо того, чтобы остаться в особняке хозяина, Кау без колебаний последовал за Акирой. *** — Тэндо возглавляет бездомных, — подсказал Мотоми, — которые живут в подземных коммуникациях… катакомбах. — Канализации, — подсказал Рин и после единственного взгляда Мотоми счел за благо заткнуться. — Неофициальный лидер, — объяснил Мотоми уже только для Акиры. Рин надулся — так подчеркнуто Мотоми показал, что считает Акиру умнее его. — Многие из нас были когда-то подопытными кроликами ЭНЕД, — сказал Тэндо. — На нас проводили эксперименты… пытались создать идеальных солдат. — ЭНЕД! — Рин опять не сдержался. — Старик, ты тоже там работал! — Ага, — согласился Мотоми. — И числюсь официально погибшим при взрыве лаборатории. Так безопаснее. — Взрыв произошел, потому что один из подопытных взбунтовался, — объяснил Тэндо. — Николь Премьер… Нано. Он освободил нас. С тех пор мы живем под городом. Но мы — не единственные подопытные кролики ЭНЕД. Они проводили эксперименты на детях, брали их из приютов, а потом, если результаты исследований их не устраивали, возвращали обратно. Судя по тем записям, которые нам перед взрывом лаборатории удалось спасти, кровь одного из таких подопытных была антидотом к крови Нано. Любой, кто пил кровь Нано, становился гораздо сильнее. — Вампиры, — нервно хихикнул Рин, но на него никто не обратил внимания. — А если такой «сильный» человек употреблял кровь анти-Николь, он умирал в мучениях, — продолжил Тэндо. — Против всякого супер-оружия полагается защита. Потому анти-Николь оставили в живых. — …чтобы позже заслать в Тошиму, — сказал Мотоми. — Я узнал немного о твоей прошлой жизни, Акира. Ты, как и я, считаешься погибшим. И перед «смертью» ты говорил с женщиной из ЭНЕД, Эммой. Моя выжившая бывшая сотрудница, — охотно объяснил он для Тэндо. — Она отправила тебя в Тошиму, потому что у нее пунктик насчет поимки Николь. Николь, или Нано, в последний раз видели именно там. Но, стоило тебе там очутиться, как вы оба пропали с концами… «Меня поймал Арбитро. Должно быть, он и Нано поймал. Он потому велел мне его показать? Он знал, что у меня такая же кровь, как и у Нано? Но откуда? И Кейске… Кейске рос со мной в одном приюте. Должно быть, потому он так изменился после того, как получил лайн от кого-то…» — Вы пропали из-за этого, — в руках у Тэндо как по волшебству появилась удивительно знакомая флэшка. — Те люди… говорили о «папе». Мы, подопытные экземпляры, прекрасно помним еще одного сотрудника ЭНЕД, которого так прозвали. «Арбитро работал в ЭНЕД?!» — У него всегда были извращенные вкусы, — поморщился Мотоми. — Но я не знал, что это он разводит питомцев. Флэшка, кстати, такая же, как те с записями насчет питомцев, которые можно купить на черном рынке… Неплохой источник дохода. Рина передернуло. Акира мельком глянул на него, а потом спросил у Тэндо: — Где Кау? — С ним все в порядке, — ответил тот. — Мы вам его вернем… в отличие от записи. Ее мы обрежем, чтобы не было видно твоего лица, и передадим властям. Обоих государств — и CFC, и Никкорена. Они в курсе разработок ЭНЕД. Они узнают Нано… даже по тому, что от него осталось, и сложат два и два. — Но Арбитро так долго оставался безнаказанным, — выдавил Акира. — Эти записи… продавали… все всё знали. И никто не спешил его остановить. Что теперь изменится? — Питомцы — это такой же бизнес, как и проституция, — ответил ему Мотоми. — Пока Арбитро, как ты его называешь, делился доходом с обоими государствами, ему все сходило с рук. Тем более что питомцев он разводил в Тошиме. Это — нейтральная территория. Но дело дошло до биологического оружия, и этого Арбитро не простят. Никто не хочет Четвертой мировой. Тошиму сотрут с лица земли. — Почему вы это делаете? — Акира смотрел на Тэндо. — Поначалу, — ответил тот, — мы хотели тебя сдать. За тебя обещана большая награда, а нам были очень нужны деньги. Мы взяли твоего друга и собирались взять тебя в том баре. Но потом ты за меня заступился. А еще позже я нашел в ошейнике твоего друга эту запись. Мы все раньше были жертвами ЭНЕД. Мы помним Нано и не хотим, чтобы на его костях возник новый ЭНЕД. — А как же питомцы? — спросил Акира. — Их ведь тоже убьют. Тэндо медленно покачал головой. *** Акира не просил Рина не ходить с ним. В конце концов, Шики был его братом. Акира не знал, по своей воле Шики ищет его или повинуясь приказу Арбитро: и то, и другое было плохо, и Акира не знал, что хуже. В той женщине, которая в свое время направила его в Тошиму, было то же, что и в Шики: надлом. Родство — это боль, говорил Шики. Акира не знал, кого он тогда имел в виду. Женщину, которая ушла на войну? Мужчину, которого Шики убил? Рина, которого он оставил в живых? Он неправильно понимал суть родства, Шики. Его понимание привязанности было искаженным: он не мог любить, не удерживая объект своей любви в клетке. Такой была любовь мужчины, о котором он говорил, и, возможно, не только к Шики, но и к женщине, ушедшей на войну; такой, наверное, была любовь Шики к Рину. Такой была любовь Рина к Шики; потому что это была именно любовь. Со стороны Акира видел лучше. Рин не понимал сути любви так же, как не понимал ее Шики. Но у Рина был шанс. С первой же встречи Акира понял, чем Рин похож на Шики и чем отличается; он, наверное, не знал женщины, которая ушла на войну, и не был на нее похож, потому что она не приходилась ему матерью. Рин не был идеальным убийцей, который боится подпустить к себе кого-то слишком близко. Таким, каким Акира практически стал — из-за Шики. Таким, каким он мог бы стать, убей он Шики. Акира не собирался убивать. Он ненавидел идею замкнутого круга и не соглашался с тем, что все идет по накатанной, по одному образцу. Все становились питомцами, а он не стал: не потому, что был старше большинства, когда его ломали, не потому, что Шики расшатал изначально заданную установку, сначала заступившись за Акиру, а потом убив Кейске — и все это время воспринимая Акиру как человека. Даже не потому, что его кровь была «антидотом» от лайна. Потому что он не стал отрицать своего Растущего. Признать существование Растущего означало выработать собственный «антидот». Акира был уверен, что он не один такой. Ему повезло с обстоятельствами, он смог проявить себя. Но свой «Растущий» наверняка был и у Кау, иначе он бы не помог Акире и не выхаживал бы других питомцев. Кау тоже вряд ли являлся исключением. Все «питомцы» на самом деле оставались людьми. Просто у них не появлялось шанса вернуться в нормальное состояние. Общество поставило на них крест. Акире удалось избежать этого креста — только крестообразный шрам пересекал его грудь и живот. Акира собирался доказать, что от всего есть антидот, и, кажется, ему удалось. На фоне этого собственная жизнь или смерть ничего не значила. Смерть была осознанным выбором, а не поражением. Не признаком того, что он сломан. Ни один стержень нельзя сломать совсем — Акира уже успел в этом убедиться. В противном случае человечество вымерло бы после Третьей мировой. — Ты не станешь вмешиваться, — потребовал Акира. — Будешь стоять в стороне. Рин пообещал не встревать. Акира знал, что он врет, но еще он знал: Рин правда останется в стороне, а значит, помешать Шики убить его не сумеет. Акира сомневался, что, убив его, Шики покончит с Рином. Шики нуждался в своей зацепке для существования, в том, что причиняет боль. Именно потому Рин был все еще жив. Сам Акира на роль такой зацепки не подходил. Шики хотел, чтобы Акира стал вторым им, но этого он делать тоже не собирался. Оставалось только умереть. Рядом с телебашней не было темно даже ночью. Она переливалась разноцветными огнями, которые бросали на бледное лицо Шики дикие отблески; Акира подошел, не вынимая руки из карманов, и кивнул, как старому знакомому, как равному. Он больше не боялся. — Тебя не сломали, — сказал Шики. Он не спешил обнажать оружие; сейчас, ночью, оно казалось более уместным, чем среди бела дня. Должно быть, поэтому Шики и решил встретиться снова, ночью. — Тебя тоже, — кивнул Акира. Он имел в виду не то, что Шики; его самого не сломали, сделав питомцем, а Шики не соблазнили лайном, дающим незаслуженную силу. И то и другое было способом сломать внутренний стержень; и тем и другим занимался Арбитро. Шики хмыкнул и потянулся за оружием. Потом сделал до странного неуверенный шаг вперед. На его лице застыло удивленное выражение. Акира все еще не понимал, что случилось. Когда Шики упал, он понял, что не слышал выстрела; только хлопок. У Мотоми, местонахождение которого Акира, оглядевшись, моментально вычислил, была винтовка с глушителем. *** Брат Юкари выглядел очень робким и чуть ли за нее не прятался. Во всяком случае, именно так он отреагировал на появление Рина и Акиры. До этого они приличное время стояли в сторонке, незамеченные, и слушали, как он взахлеб рассказывает Юкари о недавнем сне. Сама Юкари давно их заметила и делала страшные глаза; Акира смотрел на нее с привычной серьезностью, Рин дурачился и посылал ей воздушные поцелуи. — Я видел тебя во сне, — тем временем вдохновенно рассказывал Такеру — так, кажется, звали брата Юкари. — У тебя было грустное выражение лица… Но одновременно — такое одухотворенное! Ты была вся в белом, и сначала я видел за твоей спиной белое и черное, но черное отдалялось, а белого становилось все больше. Ты протягивала мне золотой крест, как в детстве… Тот самый крест! И тогда я понял, что исцелен. — Врачи из наркодиспансера это тоже подтвердили? — Рин выбрал именно этот момент, чтобы вмешаться. От неожиданности Такеру подскочил. — Вы… — Это мои друзья и сотрудники, — представила Юкари, украдкой показывая кулак. — Рин и Акира. Мы пришли сюда, чтобы навестить друга Акиры… — Да, ты рассказывала, — Такеру посмотрел на Акиру с некоторым подозрением. — Они всегда задают бесцеремонные вопросы? — Рин — да, — подтвердила Юкари. — Он у нас немножко идиот. — Фи, как грубо! — возмутился Рин. — Рад за вас, — сказал Акира. Такеру и Рин недоуменно на него посмотрели, Юкари все поняла и легко улыбнулась: — Спасибо. Не так давно она рассказывала Акире, что ее брат выписывается. И что она отговаривает его от того, чтобы сразу искать работу — пусть отдохнет, сил наберется, акклиматизируется. Мотоми же, явно увлекшийся расширением штата, предложил Юкари привести брата на собеседование. «Пусть набирается сил в тренировочном зале», — сказал Мотоми, после чего Рин и Акира переглянулись — кажется, под их шефство переходил новый подопечный. Такеру, однако, пока не знал об этих коварных планах… как и о том, что вскоре у него появится новая семья. Весьма разношерстная. — Привет, Кау, — сказал Акира, зайдя в палату. Рин, Такеру и Юкари остались снаружи — из вежливости. Кау повернул голову на звук, а потом взял планшет, лежавший у него на коленях. Бледные пальцы застучали по клавишам; результат без единой опечатки был продемонстрирован Акире: — Здравствуй, Растущий. Ты все-таки выбрался. — Мы выбрались, Друг, — поправил Акира. Он был прав. Все питомцы соображали не хуже людей. А невозможность говорить или отсутствие зрения — не препятствие. Это доказал не только Кау, но и несколько других питомцев — из тех, кого Тэндо и его люди вывели из Тошимы. Теперь бывшие питомцы содержались в больнице, проходили адаптацию. Больницу оплачивал Мотоми, удачно продавший несколько своих картин на последней выставке. «Такое дело распутать, — жаловался он, перечисляя деньги. — Это ведь я вышел на Тэндо. Когда мы с Юкари заехали в гостиничный номер, за нами никто не следил. Мне показалось это подозрительным. А потом, собираясь в обратный путь, я заметил слежку. За нами следили бездомные! Так я и вышел на Тэндо… Но за то, что мы раскрыли этого… Арбитро, нам не заплатили ни йены. Себе в убыток работаю!» Потом Юкари очень своевременно напомнила Мотоми, что ему пора бы бросить курить, потому что его дорогие сигареты и есть самый настоящий убыток, в том числе для легких окружающих, и он прекратил возмущаться. В конце концов, Мотоми питал необъяснимую приязнь к Юкари, Рину… а в последнее время — и к Акире. Акира вышел из палаты и притворил за собой дверь. Чтобы тут же услышать обрывок фразы. — …а этот с волчьими глазами тебя не обижает? Не пристает, а, Юкари? — в голосе Такеру слышалось несомненное беспокойство. — Он ни к кому не пристает! — отреагировал Рин. И тут же набросился на Акиру с объятиями, чуть не повалив того на пол: — Скажи, Акира? Месяц назад Акира за такое избил бы Рина… или, во всяком случае, попытался вырваться. Теперь он посмотрел на брата Юкари, который, кажется, и правда волновался, на саму Юкари, не знавшую, как его успокоить, и с готовностью кивнул: — Ага. На лице Такеру возникло облегченное выражение. «Он был неправ, — подумал Акира. — От родства нет бед. Любовь — это всегда счастье».