Любовь порвет нас в клочья

- Учитывая твою профессию и давнюю дружбу с нашим комиссаром полиции, то для тебя точно не должно быть секретом то, что уже несколько поколений главной ветви семьи Аккерман были либо военными, либо просто очень тесно связаны с военным и боевыми искусствами. Ну и сам понимаешь, меня эта участь тоже не должна была миновать, - неприязненно усмехается парень. – Однако меня такой образ жизни совсем не радовал. Моей творческой натуре претила мысль гробить несколько бесценных лет жизни на проживание в душной казарме бок о бок в толпе таких же парней, как и я. Просто мне нужна свобода, а не тюремная камера со строгим режимом. - Стоило бы поискать того, кто отказался бы от нее, - тонко подмечает прокурор. - Таких людей как Кенни это никогда не заботило. В отличие от моего сопротивления, стоит заметить. Поэтому он поступил самым простым и разумным на тот момент способом, но и самым подлым одновременно. Едва я окончил начальную школу, он отправил меня в закрытую элитную школу-интернат для мальчиков, с военным уклоном. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю? - Вполне. Уровень военной подготовки там гораздо глубже, чем в простых школах с военным уклоном, да и обучение длится гораздо дольше. К тому же, выпускникам таких школ открыта прямая дорога во все военные вузы, особенно в Вест-Пойнт, - кивает Эрвин, открывая вторую бутылку вина. - Угу. Нас начали гонять уже с первых дней учебы. Ты только представь - начало учебного года, народ после лета вялый, как сонные мухи, все знания давно позабылись… а тут с первого же урока столько позадавали, столько двоек схлопотали… в общем, в первую неделю ни один первокурсник не пошел в увольнение. Мне лично было без разницы, - угрюмо делает глоток художник. – Меня больше волновали предметы и образ жизни. Армейский режим, боевые построения, ненавистная строевая и бесконечные тренировки были только цветочками. Листьями к ним были многочисленные дополнительные предметы и факультативы, вроде основ тактики, стратегии, углубленной информатики, знаний военной техники и снаряжения и основ «полевой» медицины. Ну, естественно, все он изучались не одновременно, но, все же, от этого совсем не становилось легче. Тем более, что и на остальных предметах учителя не давали нам спуску. Леви на какое-то время умолкает, явно что-то вспоминая и обдумывая. И, когда он переводит свой взгляд на недавно открытую бутылку, Эрвин едва успевает перехватить ее и налить ему вина всего на пару глотков – не хватало еще, чтобы он окончательно напился. - Я ненавидел эту школу и все, что с ней связано. Ненавидел школу, дисциплины, учителей, офицеров-воспитателей, однокурсников… всех до единого. Ну, или почти всех - был один учитель с которым я еще мог общаться, вне основных занятий, по крайней мере. Просто, когда мне не хотелось работать на уроке, я начинал что-нибудь рисовать, и порой увлекался слишком сильно и терял бдительность. И, однажды, это вышло мне боком – мы тогда изучали строение бронетехники, и я нарисовал, как какой-то вояка жарит шашлык на горящем танке. Представь, учителю это не понравилось. Очень не понравилось, и он отобрал у меня альбом. Влепил мне двойку, и даже хотел идти к офицеру-воспитателю, чтобы мне дали пару нарядов и лишили увольнительных на ближайшие пару месяцев. Однако разрешилось все тогда гораздо более мирно, на счастье. Я пришел в учительскую, в надежде, что он уже подостыл, поэтому сможет вернуть мне мой альбом, но он встал в штыки. Но мне повезло – на тот момент в кабинете был преподаватель искусства, художник, так и не сумевший добиться известности. Увидев мои работы, он сказал, что у меня талант, и предложил ультиматум – вместо свободного времени я буду по вечерам иногда заниматься с ним. А заодно пообещал, что они ничего не скажут офицеру-воспитателю. Выбор у меня был невелик, да и рисовать под надзором профессионала было лучше, чем сидеть допоздна в библиотеке, что стало вполне привычным для меня, так что я согласился. Впрочем, сближение с ним никак не повлияло на мое отношение к остальным – я все так же старался отдалиться от них как можно сильнее, и, сам понимаешь, что именно поэтому у меня не было друзей. И, каким-то чудом мне удалось продержаться в этом аду три года, пока меня все не достало окончательно, и, приехав домой на летние каникулы, я не заявил, что больше не собираюсь туда возвращаться. Больше всего меня волновала реакция Кенни на то, что я собираюсь стать художником, а не военным. Учитывая его характер… я боялся, что он просто отберет у меня все художественные принадлежности и запрет в комнате, чтобы в голову не лезли «всякие глупости». Однако он сделал вид, будто все понял и не собирается мне препятствовать на выбранном жизненном пути и, действительно оставил меня в покое на какое-то время. Но длилось это совсем недолго, неделю, максимум десять дней. Потом он увез меня за город, в поместье семьи Рейсс – моя мать была родной сестрой Рода Рейсса, поэтому мы могли в любое время приехать туда на отдых. Я раньше нечасто там бывал, да и он, насколько помню, не особо горел желанием там бывать – возможно, из-за воспоминаний о маме, возможно из-за самого Рейсса. Однако оспорить то, что это место было просто раем для художника я не могу. Как и то, что был наивным идиотом, считая, что он вот так просто откажется от идеи воспитать из меня образцового офицера. Он, договорившись со своим старым армейским другом, решил немного подучить меня кое-чему. Научить стрелять, подтянуть навыки самообороны – он весьма неплохо владеет тхэквондо и дзюдо. Конечно, когда он рассказал мне о своих намерениях, я понимал, что это не предложение, и даже не приказ – это констатация факта. Однако если бы я только знал, что их планы были куда более масштабные, чем просто вернуть парня «на путь истинный». И что он решит воспользоваться предоставленным случаем по полной. Ханнес не все время был с нами, но приезжал очень часто, почти каждый день. Не знаю почему, но ночевать оставался редко. Возможно, это тоже было частью их плана… - О чем ты? – предчувствия прокурора били во все барабаны, подсказывая, что услышанное ему совсем не понравится. - Как совратить меня. Да, не смотри на меня так – это, чистой воды, правда. Им действительно этого хотелось, и им это удалось, хоть мне и было всего четырнадцать. И, да – это не было так, что меня сразу затащили в койку, нет. Перед этим была долгая прелюдия, - Леви отводит взгляд в сторону. - Я соврал тебе. Я действительно любил его, любил так сильно, что готов был совершить любой, даже самый идиотский или невозможный поступок ради него. Но не по своей воле, а лишь потому, что он влюбил меня в себя и совратил. - Это же ужасно неправильно… даже если бы было по обоюдному согласию, то в четырнадцать лет… да это же педофилия… Аккерман недовольно смотрит на Смита и фыркает. - Думаешь, я этого не знал? Или они не знали? Ошибаешься. Поэтому, пожалуйста, не перебивай, я же вроде бы как исповедаться решил. Так вот, как я и говорил, все началось с очень долгой прелюдии. Поначалу я вообще не замечал знаков внимания с его стороны – для меня все это было просто обычными тренировками. Что стрельба, что рукопашка – все прикосновения были вполне нормальными и приличными. Это уже потом все неожиданно, так неуловимо, но изменилось. Прикосновения стали более осторожными и нежными, появились странные, загадочные улыбки и полуобъятия, ласки – он любил потрепать мои волосы или банально ущипнуть за лицо. В общем, игрался как с маленьким ребенком. Поначалу я и воспринимал все это только как игру, ласки за своеобразную похвалу, а потом… потом понял, что все изменилось и стало чего-то не хватать. Я все больше и больше начинал думать не о заданиях, а о нем. Я понимал, что все это неправильно – что все это мои гормоны, подростковый период, пресловутая игра воображения, что он намного меня старше. Понимал, что эти чувства испытываю я один. А потом… видя, что со мной что-то происходит и я все больше и больше промахиваюсь, когда стреляю, все больше и больше теряю бдительность во время рукопашки, он предложил мне этот чертов тест. Сказал, что если я выиграю, то получу особую награду. Я согласился, не в силах оторвать взгляда от его сверкающих предвкушающим огнем глаз. Согласился и, собравшись с силами, прекрасно выполнил все задания, что он мне поручил. И дело здесь было не только в награде – мне хотелось доказать, что все эти усиленные тренировки не прошли даром, и что он может мною гордиться. Он мне, конечно, ничего такого не сказал, но я смог почувствовать это в поцелуе, что он мне подарил. Я до сих пор отлично помню, что испытал в тот момент, ведь это был мой первый поцелуй. А потом он уехал на несколько дней, и я остался совсем один, наедине со своими мыслями. Не помню, как долго его не было, одно знаю только – мне было очень плохо без него. После того пресловутого поцелуя я уже вообще ни на чем не мог сосредоточиться, даже на любимом рисовании. Я боялся, что он вообще не вернется, хотя знал, что это не так. Знал, что рано или поздно, да снова увижу его. Наверное, его не было всего пару дней, которые показались мне мучительно долгими. Такой забавный парадокс - вроде знаю его всю жизнь, и прежде его отсутствие меня совсем не пугало, а в тот раз мне казалось, будто бы мир рухнул. Казалось, будто бы время без него тянется гораздо медленнее, чем обычно. Однако когда он снова приехал, я не побежал его встречать. Я спрятался на территории парка за домом, боясь показаться ему на глаза. Боясь, что он узнает о моих чувствах, едва увидит. В тот момент мне даже в голову не пришло подумать о том поцелуе, и понадеяться, что я могу рассчитывать на взаимность. Леви прерывается и как-то странно всхлипывает, после чего начинает усердно тереть глаза тыльной стороной ладони. Эрвин молчит, хотя ему и хочется хоть как-то утешить его. - Он сам меня нашел. Наверное, он пошел искать меня сразу же, как только вернулся, ибо я совсем недолго был один. Помню как он тихо сел на скамейку рядом и осторожно прикоснулся к моему плечу, отчего я вздрогнул. Я так глубоко был погружен в свои мысли, что даже не заметил, как он оказался рядом. Он обратился ко мне по имени и спросил, не случилось ли у меня чего, при этом осторожно поглаживая мое плечо, в то время как я не знал, что лучше – чтобы он гладил меня дальше или же чтобы оставил в покое. Сказал еще, что я выгляжу таким бледным и не выспавшимся, что он не может смотреть на мои страдания. При этом его голос звучал очень обеспокоенно, а я сидел и молчал, действительно не зная, что сказать в ответ. Я не мог, да и не хотел признаваться, что влюбился. Не знаю, отразилась ли эта борьба с самим собой у меня на лице, или еще что, но когда он во второй раз произнес мое имя, я не выдержал и зарыдал. Ну, не сразу – сначала громко всхлипнул и попытался сбежать, но он не дал мне этого сделать, затащив к себе на колени и утешающе прижав к груди. Он покачивал меня как младенца и просил успокоиться. Я помню, как пытался вырваться, а он лишь еще крепче обнимал меня и твердил, что все будет хорошо, что я могу рассказать ему, что случилось. Говорил, что хочет мне помочь. И я, в итоге, измотавшись, изо всех сил вцепился в его рубашку и признался, что люблю его, что не будет ничего хорошего, потому, что я люблю его… Мне не хотелось говорить об этом, потому, что я знал, что мне ничего не светит. Во-первых, мы оба одного пола и знаем друг друга почти всю жизнь, во-вторых – возраст. И разница слишком большая, и то, что я еще почти ребенок, замкнутый в себе и своих чувствах, а он уже взрослый, укоренившийся в обществе мужчина… Но, он лишь усмехнулся и поцеловал меня. Не совсем так, как в прошлый раз – на этот раз уже более глубоко, чувственно. Помню, как открыл рот от изумления, и как его язык незамедлительно скользнул в него. Не скажу, что это было уж очень приятно, но зато вполне позволило мне успокоиться. Я сидел у него на коленях и растерянно смотрел, как он улыбается. На такую же счастливую улыбку, что расползалась и по моему лицу. Он признался, что тоже меня любит. При этом, его лицо и взгляд, обращенные ко мне, были такими виноватыми. Он смотрел мне прямо в глаза и грустно улыбаясь, говорил, что не может поверить, что его чувства оказались взаимными. Мол, кому нужен такой старик, как он? Я тут же спросил, зачем ему такой ребенок, как я? Тем же тоном, вопросом на вопрос, отчего мы тут же громко рассмеялись. Мне казалось вполне очевидным, что я обуза с которой ему просто приходится возиться, что и тут же высказал. Он тогда ничего не сказал в ответ, только отрицательно покачал головой и снова поцеловал меня. - Извращенец и педофил! – наконец, не выдерживает Эрвин, от злости терзая на клочки салфетку, что держит в руках. – Не понимаю, как твой отец мог такое допустить… - Не забывай, что он сам исполнил в этой истории далеко не последнюю роль, - горько усмехается художник, мысленно соглашаясь с прокурором. Конечно, совращение собственного четырнадцатилетнего сына иначе нельзя назвать, кроме как извращением и педофилией. – И, вообще, молчи, иначе я просто ничего не буду рассказывать. - «Хорошо, что ты подумал, что это был Ханнес, а не Кенни. Впрочем, надо все равно очень осторожно подбирать слова». - Угу, молчу. - Так вот, после его возвращения мой мир вновь перевернулся с ног на голову. Бесконечные тренировки были отложены в сторону и напрочь забыты. Мне больше не надо было трястись от страха и предвкушения его новых прикосновений – я мог с лихвой получить их в любой момент, чем не преминул воспользоваться. Помню, как мы несколько дней резвились, в основном бегая по лесопарку за домом и играя в догонялки. Он всегда побеждал – вернее, я все время специально позволял ему себя ловить – и, поймав меня, долго щекотал, после чего нежно, жадно, с упоением целовал, при этом еще и умудряясь следить, чтобы нас случайно не застукал кто-то из персонала. Помню, как рисовал что-то – то ли пейзаж, то ли его самого, то ли все сразу, а он сидел рядом и наблюдал за моей работой, то и дело отвлекая. Все говорил, что не может оторваться от моих губ. А потом… в один день он оставил меня в покое. Нет, физически, он, конечно, был рядом, но я чувствовал, что мыслями он где-то очень далеко. И, хоть я и понимал, что не могу быть центром его вселенной, это было немного обидно. Впрочем, как выяснилось тем же вечером, он просто приготовил сюрприз для меня. Сразу после ужина он неожиданно попросил меня пойти с ним и привел меня в свою комнату. Я сначала даже не понял зачем – пока он мне не объяснил, чего хочет от меня. Сказал, что не настаивает и ни в коем случае не хочет принуждать меня. Сказал, что решение полностью за мной, но если я соглашусь, то пути назад уже не будет. - Он дал тебе право выбора, и ты согласился?! - Я был по уши влюблен, и был готов чуть ли не с рук его есть, так что согласился не задумываясь. Да и потом – на тот момент я еще не до конца осознавал, что значит подобная близость с другим человеком. Не до конца осознавал, что значит принадлежать другому и душой, и телом. Чего не скажешь о нем. Он прекрасно понимал, что, даже не смотря на мое официальное согласие, на меня все равно нельзя давить. Поэтому, в первую ночь он только сделал мне минет. Впрочем, этого оказалось более чем достаточно – воистину охуительное ощущение. Ощущение, которое повлияло на меня так сильно, что потом я еще часа три ревел ему в плечо, пытаясь пережить, или хотя бы немного утрамбовать только что полученные впечатления. Знаю, звучит очень сопливо, но уж как есть… как и то, что хотелось свернуться калачиком, но это не позволяли сделать его крепкие объятия. Удивительно, что все это время он не спал, а терпел мой плач, успокаивал и целовал, твердил без конца, что все будет хорошо. Гениальный актер, что с него взять? Ведь я наивно верил каждому его слову. И в последующие ночи все действительно было очень хорошо. Нет, все было даже прекрасно. Он каждый вечер делал мне минет перед сном, и даже понемногу учил меня этому - честно скажу, меня в первый раз вывернуло. Хорошо хоть, не на него, но до туалета я едва успел добраться. А еще он каждый день игрался со мной, растягивая по чуть-чуть, чтобы случайно не порвать. Ммм… он был очень нежен и осторожен со мной. Что в первый раз, что потом… хотя, все равно было чертовски больно до поры до времени. Но даже эта боль была такой сладостной и желанной так что, я был невероятно счастлив. А потом я два дня провалялся в постели, отсыпаясь и восстанавливаясь. Мне было запрещено отлучаться куда-либо кроме уборной и ванной. Впрочем, мне не сильно-то и хотелось вставать, да и жаловаться не на что было – он, по мере своих возможностей, был рядом со мной, я отлеживался в невероятно мягкой кровати, в его «счастливой» рубашке, которую бессовестно стащил из шкафа. И, на третий вечер я снова стал его. И снова он был бесконечно нежным и ласковым со мной. Правда, несколько позже, когда я немного сонно грелся у него под боком, он выглядел таким задумчивым и собранным, что я понял – что-то случилось. И это «что-то» мне совсем не понравится. Заметив, что я как-то странно притих и украдкой поглядываю на него, он пояснил, что думает на счет моего дальнейшего обучения и будущего в целом, и спросил, точно ли я не хочу вернуться в ту школу. Даже подколол - как же мои товарищи справятся без меня? Я почти мгновенно отозвался, почувствовав, что сердце сдавил страх расставания с ним - нет, ведь там не будет его. Почти полгода за решеткой… я действительно думал, что не выдержу без него так долго. Он предложил приезжать иногда. При условии, что я не буду хулиганить, и честно буду отрабатывать свое право на увольнительную. А когда я попытался возразить, он стал говорить серьезно, чтобы я слушал его очень внимательно. Якобы я должен быть сильным и независимым. Как физически, так и морально. Я должен научиться сдерживать не только телесную боль, но и духовную. Иначе, однажды найдется кто-то сильнее меня, и тогда я умру, разбив ему сердце… Естественно я попросил его не говорить так. При этом подскочив, нависая сверху над ним и обещая, что никогда не оставлю. Но попросил меня быть сильным ради него и вернуться в школу. Стать лучшим среди учеников своего курса. И все это он шептал мне в губы перед тем, как утянуть в еще один поцелуй, такой умопомрачительный, такой, что все возражения разом канули в Лету. - Дай-ка угадаю – ты согласился, - мрачно произносит Эрвин, глядя куда-то в свой бокал. - Не сразу, - пожимает плечами художник, быстро опустошая свой. – Но времени на раздумья оставалось ничтожно мало – всего две недели. Две недели на то, чтобы решиться оставить самого дорого человека на свете далеко-далеко, за сотни километров. - Но ты это сделал. - Да, ради него. Ради него я готов был отказаться от своей мечты стать художником. Ради него я стал тренироваться более усиленно, стал глубже изучать военные дисциплины, - показательно безразлично пожимает плечами Аккерман. – До этого я был одним из лучших на курсе, даже не смотря на свое весьма пренебрежительное отношение к учебе. Но ради него я действительно стал лучшим. А поскольку у каждого ученика были свои обязанности и звания, которые за пределами территории школы роли не играли, то мое с «ефрейтора» сменилось на «капрала». Вот с тех пор оно ко мне и приклеилось. - Но это не объясняет, почему ты так его ненавидишь. - Я не сразу его возненавидел. А если говорить точнее, то я возненавидел его уже после окончания школы. После того, как он… - парень снова всхлипывает и делает глоток уже прямо из бутылки. - В общем, он сдержал свое обещание, и действительно приезжал ко мне. Не регулярно, конечно, но один-два раза в месяц я его все же видел. Не говоря уже о каникулах - они стали для меня просто раем, особенно зимние. Конечно, летом было больше времени, чтобы побыть вместе, но зимой было больше семейных праздников. Сочельник, Рождество и мой день рождения – мне «повезло» родиться 25-го декабря, Новый год… все это время мы были вместе. Мы были семьей. Я любил его, Боже, я любил его больше жизни и думал, что значу для него не меньше. А потом, в один «прекрасный» момент, мои розовые очки упали, и все закончилось. Леви долил остатки вина в бокал и махом осушил его. - Это было сразу после окончания школы - к слову, я закончил ее с отличием, и готовился к поступлению в Вест-Пойнт. Однако перед этим мне хотелось только одного – увидеть его. Видишь ли, последний раз я видел его примерно во время пасхальных каникул. Поскольку экзамены там были гораздо жестче чем в обычной школе, то мы решили, что лучше нам пока будет не видеться, чтобы я полностью мог сосредоточиться на учебе, - усмехается Леви, не поднимая головы, и Эрвин начинает всерьез беспокоиться о его душевном состоянии. – Мне так не хотелось с ним расставаться… тем более, так надолго. Но он даже этот день сделал незабываемым, сняв номер в гостинице. Так что, когда пришло время возвращаться в школу, я был изрядно потрепан играми в постели. Впрочем, воспоминания об этом увольнении только подталкивали меня вперед, к моей цели, к которой я стремился все эти четыре года. Так вот, по приезду домой я был уверен, что меня ждет какой-то сюрприз от него. Уж в награду за свои мучения точно. Однако он превзошел все мыслимые ожидания. Ну, ты только представь – дома меня ждал ужин на двоих, при свечах. Не знаю, готовил он сам, или заказывал в ресторане, мне было не до этого. Я видел только его заботу, его руки, губы… а ночью… я никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо и счастливо, как тогда. Я просто плавился, таял в его руках… - Давай без подробностей, - побледнев, попросил прокурор. – Я понял, что это была лучшая ночь в твоей жизни. - Это был лучший секс в моей жизни, как и худшая ночь, - резко замотал головой тот, так и не поднимая ее. И Эрвин понимает почему, когда видит, как несколько слезинок приземляются на альбом – Леви уже беззвучно плачет. Плачет вовсю, но при этом почему-то даже не пытается вытереть слезы. - Уже глубоко за полночь я неожиданно проснулся, оттого, что мне стало холодно. Не знаю какой черт меня дернул, но я, даже не одевшись нормально, пошел его искать. Ну, естественно, я начал с кабинета и не ошибся – он был там, и разговаривал по телефону. Вот тогда-то, стоило мне услышать, о чем он говорит, мой мир рухнул навсегда. Этот ублюдок в подробностях рассказывал своему собеседнику о том, как только что поимел меня, говорил о том, что установил в спальне камеру и снял все это, после чего обещал дать посмотреть запись. Знаешь, если бы на этом все и закончилось, то я, может быть, и смог простить его однажды, но не после того, что он сказал дальше. Во всем этом монологе меня больше всего задело не то, что он вообще кому-то рассказал об этом, не то, каким похабным тоном все это было произнесено, и даже не его слова о том, что ему все-таки повезло, что у меня смазливая мордашка, иначе бы у него просто не встал бы. Больнее всего было поверить, что он вообще решился так говорить с кем-то обо мне. Поверить, что он вообще мог такое про меня сказать. Леви замолкает, неподвижно глядя в одну точку чуть выше левого плеча Эрвина и не замечая, насколько бледен сейчас прокурор и каким бешенством горят его голубые глаза. Мужчина молча открывает очередную бутылку выпивки и, разлив вино по бокалам, наконец-то понимает, почему сейчас художник так напивается, и у него на мгновение возникает желание поступить так же. Но, взяв в себя в руки, он едва прикасается к вину. А вот Леви себе в его количестве не отказывает. - Я тогда немедленно ушел, а главное – молча, не дав ему понять, что я все слышал. А утром позвонил и отозвал документы из Вест-Пойнта, хоть это и далось мне совсем нелегко, после чего подал в художественное. Но, естественно, что так просто меня не отпустили. Да, мне дали возможность заниматься тем, что я люблю, но мне пришлось заплатить за это, и цена была очень высока. Да что там говорить – я до сих пор расплачиваюсь за свое своеволие. - Леви, ты же взрослый и дееспособный человек, почему ты просто не уехал из города? - Знаешь, иногда попадаешь в такую хуевую ситуацию, когда выбора нет, - художник горько усмехается. - Взять хотя бы мальчишку: лежит с раздвинутыми ногами, и пикнуть не смеет. - О ком ты? - Неважно, Эрвин. Ему нельзя помочь, ситуация не та. А своим вмешательством ты можешь не просто сделать хуже, но и ненароком убить и его, и его семью. Тягостное молчание прерывает звук захлопнувшегося альбома, после чего Аккерман быстро утирает оставшиеся слезы. - Вечер откровений закончен, - Леви тяжело поднимается, опираясь на стол. Он старается сделать вид, будто все хорошо, но слишком сильно заметно, что он едва стоит на ногах. - Вызови мне такси, пожалуйста. Я пока схожу, умоюсь и хоть немного приду в себя. Эрвин провожает пошатывающуюся фигуру парня сочувствующим взглядом. - Вот уж кому и надо прийти в себя, так это тебе, - раздается рядом голос Мари. Хозяйка кафе тихонько подошла сзади, и теперь убирает со стола. - Как много ты слышала? - Все. Эрвин, это еще не конец света, а на тебе уже лица нет. Не натвори глупостей, умоляю. Мальчика жалко конечно, но пока он не попросит о помощи, не делай ничего. - Ты предлагаешь мне взять забыть то, что я услышал? Ты сама бы смогла? Мари вздыхает, опускает взгляд и садится, напротив, на место Леви и берет руки Смита в свои. - Ты не представляешь что это за люди. Подумай хорошенько - если Кенни не пожалел собственного сына и отдал его в лапы педофила, думаешь он будет церемониться с кем-либо другим? Мне искренне жаль, что Леви тебе рассказал все это. Не надо было этого делать. - Зато теперь я понимаю, почему он так холоден со мной - он просто боится. А возможно… возможно, он до сих пор любит его, - едва слышно шепчет прокурор. - Тогда заставь его сердце растаять, и когда он будет открыт для помощи, просто вытащи его из ада. Вытащи из плена собственных воспоминаний. Сейчас он морально раздавлен и плывет по течению, поэтому бесполезно что-либо предпринимать, - мягко улыбается ему Мари, осторожно поглаживая тыльные стороны ладони мужчины большими пальцами. - Вот уж не думал, что ты такой тонкий психолог, - усмехается Эрвин. Мари снова улыбается и встает. - Каких только жутких историй я не наслушалась, за все годы работы здесь… Просто поверь моей интуиции - если ты начнешь копать сейчас, он обязательно оттолкнет тебя, - Мари забирает поднос с посудой, и перед тем как удалиться на кухню, подмигивает ему. - Я вызову такси, а ты пока подожди его и подумай над тем, что я сказала. Думать не хотелось совсем. А уж сейчас, после такого количества выпитого – тем более. Все, о чем он мог сейчас думать – это как помочь Леви. Помочь хоть немного. Возможно, Мари права, и он действительно торопит все события. Тем более что они знакомы всего несколько дней. Однако как он должен действовать в такой ситуации? Следовать совету Мари и сидеть, сложа руки, ему казалось тупой безысходностью. Но и начинать расследование чревато тем, что он действительно может потерять Леви навсегда. Так и не придя к какому-либо конкретному решению, Эрвин тянется к альбому, посмотреть, что же еще Леви успел там нарисовать. Сначала он видит еще один незаконченный набросок своей персоны, попытку парня нарисовать его ребенком – надо признать, вышло довольно похоже. Перевернув страницу, он усмехается, видя треугольник, углами которого послужили лица - его, Мари и Найла. Он немного укоризненно качает головой, смотря на разгневанное лицо комиссара, и снова переворачивает страницу… Увиденное повергает его даже не в шок, а в самый настоящий ужас. На альбомном листе, он видит комнату, черты которой немного расплылись от размазанной по нему влаги, оставшейся от пролитых слез. В центре комнаты прекрасно виден силуэт обнаженного молодого темноволосого парня, прикованного наручниками к металлическому столбику. Он стоит на коленях, с высоко поднятыми руками и безвольно опущенной на грудь головой, из-за чего становится невозможным разглядеть его лицо. Все его тело исцарапано до безобразия. Кое-где, похоже, Леви пытался изобразить синяки и следы от побоев и капли крови на полу. Справа на рисунке виден край кровати, а по всей комнате, на стенах висят полки, на которых чуть ли не горами лежат всевозможные игрушки из секс-шопа. По всей видимости, автор этой позы явно посчитал это красивой сценой, да ошибся – внизу Эрвин снова видит подпись Леви и слово «страх». Увиденное и его самого вгоняет в страх, но он почему-то не может оторвать своего взгляда от несчастного мальчишки. Открывшаяся входная дверь, принесшая с собой поток холодного воздуха, отрезвила его. - Что это еще за музей БДСМ? – возмущенно поворачивается он к замершему от неожиданности на пороге художнику. – Как это понимать?! Аккерман не отвечает, он лишь, пошатнувшись, делает шаг назад и упирается спиной в дверь. Эрвин умолкает, видя, как его начинает трясти от дикого, животного страха, когда его взгляд перемещается на скованного паренька. И, прежде чем прокурор успевает сказать еще что-то, он крепко зажмуривается, отчаянно мотает головой и обхватывает себя руками, словно пытаясь согреться. В очередной раз проклиная свою несдержанность, мужчина, положив альбом на стол, делает шаг к художнику. Тот вздрагивает, когда слышит тихий стук каблуков, но все равно продолжает стоять на месте. - Прости меня, пожалуйста, - шепчет Эрвин, прижимая Леви к своей груди. Сейчас, когда он обнимает его хрупкое, все еще трепыхающееся от страха и вновь накрывшей истерики тело, ему становится стыдно за себя. Стыдно, как никогда прежде. – Я просто испугался за тебя. Скажи… это ведь не ты был прикован? Художник снова мотает головой, но на этот раз уже не так отчаянно. Его все еще трясет, но в объятиях Эрвина становится гораздо спокойнее – он чувствует его силу, чувствует беспокойство и защиту. Сам же Смит отчаянно борется со своим желанием нежно поцеловать его в макушку. В объятиях отца все было совсем по-другому. - Такси будет здесь через пять минут… - входя в зал, говорит Мари и, когда она видит их позу, в ее взгляде появляется укоризна. Эрвин, в ответ, только сверкает глазами и успокаивающе улыбается. – Право же, мне очень неловко, но вы бы поторопились. Она поджимает губы, ожидающе смотря на прокурора и тот, с видимым сожалением, отпускает парня и тот не знает, радоваться ему вновь приобретенной свободе или нет. - Так, что это за комната? – снова спрашивает Смит, когда Леви начинает запихивать альбом в сумку. – «Взять хотя бы мальчишку: лежит с раздвинутыми ногами, и пикнуть не смеет», так ты сказал раньше. Это он? - У тебя хорошая память, - бурчит Аккерман, застегивая сумку и пытаясь выкрутиться из этой глупой ситуации. – Нет, просто увидел у отца порнофильм, где и был этот момент. Видимо, когда рассказывал тебе про себя, в запале случайно и вспомнил его. - Да неужели? – вскидывает брови прокурор, но молчит, хотя и ежу понятно, что парень врет. Причем очень нагло – от порнухи так трясти не будет. - Именно. Все разговор окончен, - художник с благодарностью принимает из рук прокурора, уже успевшего надеть пальто, свою куртку. – Так, мне надо позвонить. Он вытаскивает свой телефон и спешно набирает чей-то номер. - Да? – через какое-то время раздается сонный голос. - Фарлан, не приютишь меня на ночь? – без всяких прелюдий спрашивает он у друга. – И, еще – не мог бы ты меня встретить? Я тут не очень далеко, да и такси скоро подъедет… - А что, случилось что-то? С отцом поругался? – встревоженно интересуется тот, мгновенно просыпаясь. - Да нет, просто я выпил немного… и боюсь, что усну прежде, чем доеду до дома. И, поскольку я не один, то не могу ручаться за сохранность своей задницы. Видишь, ли, этому извращенцу только волю дай, и полезет, куда не просят, - усмехается он под аккомпанемент обиженного ворчания Смита. – Уж прости Эрвин, но я не могу ручаться за то, что ты не изнасилуешь меня, пока я сплю. Прокурор кивает, оценивая шутку по достоинству, и ухмыляется в ответ, закончив с оплатой счета, только что преподнесенного хозяйкой. - Ты с клиентом что ли? Или на свидании? – непонимающе спрашивает у него Черч и, одновременно с этим с улицы раздается короткий гудок. - Такси приехало, остальное потом, - Леви, не попрощавшись, сбрасывает звонок, прощается с Мари, спешно запихивает телефон в карман куртки и, бросив хмурый взгляд на Эрвина, покидает зал. Как выяснилось минутой позже, спуститься с крыльца без посторонней помощи Леви оказался не в состоянии – стоило ему слегка нагнуться, как мгновенно закружилась голова, он едва не полетел кубарем вниз с пяти ступенек. Хорошо, что Эрвин, вышедший вслед за ним, успел-таки подхватить его. - Премного благодарен, - саркастически благодарит художник, пытаясь скрыть свое смущение. Он тут же подхватывает руку Смита, когда тот протягивает ее. Поход до машины был довольно долгим. Холодный вечерний воздух, конечно немного отрезвил парня, но он выпил слишком много, чтобы пять минут на воздухе могли вернуть его в нормальное состояние. Устроившись на заднем сиденье и назвав водителю адрес, Леви сначала смотрел в окно, но это занятие быстро утомило его. Алкоголь и тепло салона потихоньку брали вверх над ним, и вот, он уже начал вовсю клевать носом. Эрвин же, заметив это, усмехается и перекидывает правую руку через его плечо, притягивая к себе и устраивая его голову у себя на плече. Аккерману такой расклад явно кажется весьма неуместным, поэтому он пытается вырваться, однако сил на это уже не хватает, и вскоре он крепко засыпает, не видя, что прокурор не сводит с него взгляда. Водитель недовольно глянул на них, но промолчал, оставляя свое мнение при себе – пока они не буянят и ведут себе вполне пристойно, нет смысла ссориться. Клиенты, как-никак, да и лицо блондина ему показалось смутно знакомым. А вот Эрвина такой расклад более чем устраивает. Сейчас он может совершенно бессовестно любоваться красивым лицом парня, не боясь, что тот возмутится в ответ. Он может чувствовать его тепло, может чувствовать его тихое размеренное дыхание. Вино, выпитое вечером, вместе с его чувствами ударяет в голову и он, сам не зная почему, но позволяет себе наклониться и прикоснуться губами к губам художника, даря едва ощутимый и очень нежный поцелуй. Губы у Леви еще горьковаты, они хранят привкус того французского вина и слегка солоноваты, из-за пролитых слез, и Эрвин снова чувствует укол ненависти к Кенни и его другу, что поступили с парнем так подло и жестоко. Водителю это не нравится, и он отвлекает его вежливым покашливанием. Мужчина виновато улыбается и прислушивается к бормотанию художника сквозь сон. Из всего, что тот попытался высказать ему сейчас, он смог разобрать только «сволочь» и «извращенец». Он продолжает улыбаться, глядя на парня и чувствуя, как сердце наполняется теплом. - Приехали, - коротко оповещает его водитель, полуоборачиваясь. – Вы будете платить сейчас, или потом? - Потом, - тихо отвечает ему прокурор, выходя из машины. Оглядевшись по сторонам, он видит мнущегося на холоде тощего парня, примерно того же возраста, что и Леви. – Фарлан? Юноша поворачивается к нему лицом и вопросительно смотрит. - А мы к вам, по всей видимости, - Эрвин, поразмыслив секунду, подхватывает художника на руки и вытаскивает из машины. Повернувшись к его другу, он перехватывает Аккермана чуть поудобнее. – Куда его нести? Тот медлит несколько секунд, явно сбитый с толку, после чего бегом бросается к ближайшему подъезду. Свет над дверью не загорается, и парень еще какое-то время возится, пытаясь попасть ключом в замок. Но вот, наконец, ему это удается. - Третий этаж, дверь справа, - произносит он, пропуская мужчину вперед. Эрвин кивает и осторожно начинает подниматься по лестнице, боясь, что может упасть или уронить Леви. Но, на счастье, подъем оказывается вполне успешным. Дверь в квартиру была открыта чуть ли не настежь, и в первый момент прокурор удивился беспечности парня, но потом понял, что тот просто не один – внутри их ждала девушка. Та самая, с портретов на альбоме. Улыбнувшись, она пригласила его за собой в гостиную, и Эрвину не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней. Уложив художника на диван, и подложив под его голову подушку, он снова любуется его безмятежным лицом. - Как вам это удалось? – хмуро спрашивает у него поднявшийся следом Черч. - Удалось что? – непонимающе смотрит на него Смит. - Напоить его. Братец ненавидит алкоголь, и практически не пьет. Так, для приличия может глотнуть шампанского на официальном приеме, но чтобы он вот так, при ком-то нажирался… - вместо него поясняет девушка. – Ах да, забыла представиться – Изабель Магнолия. - Фарлан Черч, - кивает парень. – А вы случайно не… - Эрвин Смит, прокурор, - представляется мужчина и ясно видит, как эти двое вздрагивают, когда он называет свою профессию. – Вас что-то смущает? - Есть немного, - улыбается Изабель. - Да вы все сговорились, что ли? – с тоской вздыхает Эрвин, делая шаг в сторону выхода. - Желаю вам спокойной ночи. Пара явно недоуменно и напряженно переглянулась за его спиной, перед тем, как пожелать ему того же. Изабель молча закрыла за ним дверь, и прокурор был очень ей за это благодарен. Спустившись вниз, ко все еще ожидающему его такси, он называет адрес и расслабленно откидывается на спинку сиденья. Определенно, свидание получилось куда более информативным и нежным, чем он мог представить. Мужчина был в полном восторге от него, даже не смотря на столь мрачную историю, что ему поведали.