I.
28 июня 2014 г. в 19:31
Тангородрим, подобно огромному трезубцу, возвышался над равниной Ангфауглиф. Острие среднего зуба терялось в тяжёлых серых тучах. Пепел, гарь и искры вертелись в воздухе, подхваченные западным ветром. Их бесконечное движение представлялось танцем хаоса, танцем тьмы. Но пламенный взгляд Багрового Ока как клинком разрезал тлеющие облака, словно эта плотная мгла была мягкой гниющей плотью.
Саурон видел, как стройные, правильные ряды воинов Валинора сминают орды Моргота. Чёрное корчилось под натиском белого, извивалось змеёй, кусалось, огрызалось и скалилось, но неизменно отступало. Гонимые страхом перед Врагом Мира, воины тени снова и снова бросались в атаку и погибали. Их ждало освобождение от бесконечного ужаса, им было нечего терять, кроме жизни. А что же бессмертные?
Дрогнув, Око обратилось к другой огненной точке среди волн черноты. Балрог один вышел против многих майар Йаванны и легко потеснил их, размахивая огненным бичом. Ваниар отступили, но им пришли на помощь ученики Ауле. Они не уступали балрогу силой, не боялись огня и пошли в бой, упорные, как булатная сталь.
Вот что случится с бессмертными слугами Моргота: они будут повергнуты, пристыжены и лишены оболочки. Куда отправилась феа этого майа? Она будет вечно созерцать разрушенное Средиземье и выть от одиночества или же отправится в пресветлый Валинор ждать на пороге милости валар? Как унизительно. И ради этого они служили Искажению?
А Мелькор что? Разве не должен владыка выйти в бой и поднять боевой дух своих воинов? И если для этого он слишком труслив, то пусть сдастся и умоляет сохранить жизнь своим подданным!
Нет. Глупо на это надеяться. Если он эльфийский камешек оценил выше сердца самого верного своего слуги, то зачем ждать от Моргота защиты? Он скорее спрячется в самый глубокий и тёмный подвал Ангбанда и будет трястись там, исходя ненавистью и злобой ко всему сущему. Враг, трус, лжец, Душитель! Хаос во плоти, исказитель порядка. В каких великолепии и мощи он возносился и насколько жалок сейчас! Служение ему было большой ошибкой. Нужно признать это, признать, пока не поздно. Выпросить прощение, исправить ошибку. Быстрее, пока ещё есть возможность!
Не став больше раздумывать, Гортхаур принял физическое воплощение, спрыгнул с площадки на самой верхней точке пика и в падении обратился в огромную летучую мышь. Тенью скользя в небе, он полетел туда, где стяги реяли особенно высоко, а крылатые воины сражались под командованием самого Эонвэ. Если кто и в праве даровать прощение высшему майа Тени, так это он.
Сражаются, гибнут, майар, эльфы, орки, люди… Все смешались, все в гневе рубят друг друга — мечами, топорами, ломают булавами, колют копьями. Бурлит, вытекая из смертельных ран, кровь — чёрная, красная. Короткий свист, белый отсвет на острие — и стрела пробила чёрное крыло. А другая стрела вонзилась в тёмную душу, и имя ей было Страх. Что если не простят?
Сложив крылья, Майрон рухнул в центр побоища и поднялся. Шкура вампира обратилась тяжёлыми чёрными доспехами. Булава погибшего бойца легла в руку и тут же раскалилась докрасна. Но что же теперь делать? Сражаться и умереть?
— За Валинор, за Средиземье! — кто-то из майар Ауле, занеся боевой молот, ринулся на восставшего противника.
Даже не успев задуматься, Саурон уклонился от молота и точным ударом булавы размозжил воину голову. Тот упал, и из смятого шлема потекла кровь, а потом оболочка развеялась, и феа унеслась на запад.
Гортхаур поглядел ей вслед. Быть может, они когда-то были друзьями, в той, прошлой жизни? О нет, нужно молить о прощении, даже если придётся встать на колени. Но к Морготу возвращаться нельзя.
Булава улетела в одну сторону, призванный внушать ужас шлем — в другую, и Майрон пошёл вперёд, выискивая среди сражающихся герольда Манвэ. Где же он? Где?
— Саурон! — резкий голос Тхурингвэтиль заставил вздрогнуть. — Как ты вовремя!
Вампирша опустилась рядом, преградив путь. Длинные крылья волочились за ней шлейфом, огромные железные когти окрасились кровью, а между острых лезвий застряли клочья разорванной кожи.
— Владыка призывает тебя сражаться. Где твоё оружие? — оглядевшись, Тхури вырвала из рук убитого эльфа меч и сунула его Гортхауру. — Давай же, вместе мы их потесним!
— Нет. Всё кончено. Я не стану за него сражаться, — Саурон кинул меч на землю и оттолкнул майа с пути.
Тхурингвэтиль несколько мгновений смотрела на него, но вдруг вытянула руку и на лету схватила стрелу, что едва не пробила шею Гортхаура. Сломав древко пополам, майа швырнула обломки Саурону в лицо. Он отшатнулся.
— Что ты такое говоришь? Стоя на башне, ты превратился в труса?
— Я образумился! Если война будет проиграна, Моргота пленят снова, и он не заступится за нас. Пусть трясётся над своими камешками, а я ухожу. Идём со мной? — Майрон протянул вампирше руку, но она отпрыгнула в сторону, будто ладонь покрывал яд.
— Так вот как! Ты идёшь просить милости у валар? Идёшь отрекаться от своих клятв? Я знала, что это случится. Грязный предатель! Не видать тебе прощения!
Выставив когти, Тхурингвэтиль бросилась вперёд. Саурон уклонился, и железные крюки лишь проскрежетали по броне. Наклонившись, он схватил меч, и вовремя: когти нашли на лезвие так, что посыпались искры.
— Не смей называть меня так, — процедил Гортхаур и рывком вверх откинул противницу. — Я был верен, пока сам Моргот не предал меня.
— Значит, это играет обида? Болит разбитое сердечко? — Тхури засмеялась, резко, отвратительно. — Он справедливо наказал тебя за слабость и трусость.
— Со справедливостью Бауглир не знаком. Я поищу её у Эонвэ, — изо рта Саурона летели искры, глаза покраснели, а пряди огненных волос раздувал ветер.
Не на шутку разъярившись, он шепнул заклятие и взмахнул мечом. Морок застил глаза вампирши, и она метнулась не в ту сторону. Меч пропорол перепонку крыла и глубоко рассёк плечо Тхурингвэтиль. Она закричала — тонко и пронзительно, так что воздух пошёл волнами, а у Гортхаура на мгновение заложило уши. Саурон дёрнул головой и опустил меч. Тогда майа набросилась на него и вцепилась в шею, когда-то уже порванную Хуаном. Но чудовищное огненное дыхание сожгло до черноты её лицо и руки.
Держа вампиршу за грудки, Гортхаур поднял её над землёй.
— Я не преступил бы клятвы, если бы Мелькор любил меня, как я его, — обида и ярость делали голос Саурона похожим на шипение огня, в который медленно льют воду.
— Ты всегда любил только себя, — ответила Тхури и, приоткрыв запёкшиеся волдырями губы, плюнула ему в лицо ядовитой кровью. Саурон вскрикнул и зажмурился, а главное — бросил майа. — Сдохни, вшивый варг! Никто не пожалеет тебя!
Когти с диким скрежетом пропороли доспех на животе, глубоко вонзились в плоть и так и остались торчать: оболочка Тхурингвэтиль рассыпалась прахом, а феа, завывая и хохоча, отлетела прочь. Саурон поглядел ей вслед, чувствуя, как наползает на глаза багровый туман. Кровь толчками поднималась по горлу и пузырилась на языке, а стоило выдрать один коготь, как полилась из раны ручьём.
Но никто не обращал на Саурона внимания. Орки бежали назад, бросая оружие и щиты, согнувшись и зажимая уши. Звук серебряного горна гнал их прочь быстрее самого жестокого кнута. Только один майа имел право трубить в этот горн.
Зажимая рукой вспоротый живот и шатаясь, Гортхаур пошёл на звук. Воины тени в ужасе неслись ему навстречу, едва не сбивали с ног, но он шёл, пока не увидел над собой крылатое сияние. Услышав, как светлый меч выходит из ножен, Саурон опустился на колени и сказал:
— Я пришёл сдаться на волю Валар.
Тогда кровь затопила собой весь свет, и он упал навзничь.
Эонвэ вздрогнул от удивления и опустил меч. Он ждал встречи с первым слугой Моргота, готовился к бою, из которого мог и не выйти победителем, представлял горячее столкновение заклятий и звон ранящих сердце слов. Много чего ждал, но не такого. Что ж, всё так, как оно есть.
Глубоко вдохнув, майа расправил бело-золотые крылья, ещё раз поглядел на лежавшего у его ног врага — в чёрных устрашающих доспехах, со страдающе-беззащитным лицом, красной кровью в рыжих волосах — и занёс меч.
— Остановись. Не нужно.
Лезвие замерло в доле мгновенья от груди Саурона. Чувствуя, как от сдерживающего заклятья мелко дрожат руки, Эонвэ обернулся через плечо. Позади, вместе с другими воинами, стоял Олорин. Все ваниар глядели на ученика Ниенны со смесью удивления и восторга. Поняв, что ему удалось удержать герольда от необдуманного поступка, майа подошёл ближе. Из-за надетого поверх светлой кольчуги длинного серого плаща казалось, что он парит над землёй.
— Я знаю, что нам приказано всех искажённых существ лишить оболочек, но он сдался. Мы обязаны взять его в плен. Эонвэ? — Олорин заглянул в соколиные глаза, но увидел лишь отблески стали.
— Ты знаешь, кто это? — медленно произнёс тот. Заклятие уже едва держалось.
— Да. Это Гортхаур Жестокий, самый верный слуга Моргота. Неужели ты не спросишь его, почему он решил сдаться? — майа сделал то, на что не решался никогда прежде: взял Эонвэ за руку и отвёл меч в сторону.
— Хочет спасти свою жизнь, — герольд отступил назад, не отрываясь глядя на Саурона. — Хорошо, пленим его. Но милосердней было бы закончить всё сейчас. Поручаю Гортхаура тебе, Олорин. А я должен очистить долину, чтобы мы могли начать штурм Ангамандо.
Снова достав горн, Эонвэ протрубил наступление и повёл войско дальше. Олорин же и несколько подчинявшихся ему ваниар остались стоять над так и лежащим без движения врагом. Преодолевая отвращение и необъяснимый ужас, они сковали Саурона и перенесли его в лагерь армии Запада. И только там стало ясно, почему герольд Манвэ назвал смерть оболочки актом милосердия. Пленный военачальник Тени был близок к развоплощению, его раны ужасали, да и всё тело, скрытое до того латным панцирем, оказалось худым и измождённым. А поскольку оболочка майа не то же самое, что хроа для детей Илуватара, в такой вид его могли привести лишь тяжкие душевные муки. Быть может, Гортхаур осознал, что когда-то совершил ошибку, долго терзался, а теперь решился признать это? Но даже если Эонвэ прав, и все слова и действия Саурона — лишь попытка избежать кары, Майрона нужно выслушать.
Олорин сам взялся за лечение. Никогда ещё это не давалось ему с таким трудом. Железные когти, торчавшие в теле Саурона, покрывал слой яда, и вытащить их оказалось в три раза сложнее, чем даже зазубренный кинжал. Кровь, тёкшая из ран, едва не кипела и обжигала руки майа, словно он окунал их в расплавленное железо. А хуже всего был страх, что Гортхаур очнётся. Будет кричать и биться в оковах, просить жестокого врачевателя о прекращении мук. И то, с этим можно как-то справиться. Но что делать, если он заплачет и попросит утешения? Что сказать ему, чем облегчить страдания? Раньше слова всегда приходили. Да только ни одна из этих фраз — светлых, мудрых, сострадательных, не помогла бы сейчас.
Но слуга Моргота лежал молча. Его бледное лицо окаменело, губы сжались в нитку, жёлто-красные глаза будто остекленели и закатились. Олорин боялся заглянуть в них и увидеть свой кошмар. Страх, сомнения и жалость переполняли душу майа. От них сбивались заклинания, дрожали руки, а мысли метались, словно голуби в пожаре.
— Я сделал всё, что смог, — он вынул оба когтя, остановил кровь и закрыл раны. — Мог бы лучше, но твоё тело сопротивляется, — добавил он, оправдываясь перед собой.
— Спасибо, — прошелестел в ответ Саурон.
Олорин отпрянул и прижал к груди обожжённые кровью искаженца ладони. Так Гортхаур всё это время был в сознании? Ощущал и видел всё, что с ним происходило?
— Ты чувствовал… боль? — дрожа и не желая услышать ответ, спросил майа.
— Да. Но только я решаю, скрыть её или показать, — Майрон повернул к нему лицо.
Ниенна учила, что только поняв и разделив печаль друга, можно свести его страдания на нет. Учила никогда не закрывать сердце от чужой боли, не быть безразличным. И не лицемерить в добродетели, помогая одним и отказывая другим из личной неприязни.
Взгляды жёлто-красных и прозрачно-голубых глаз встретились, и Олорин тут же пожалел, что позволил этому случиться. Что он ждал увидеть в глазах Саурона? Сожаление, горечь, раскаяние в содеянном? Нет, в них плескался пылающий океан чёрных вод ненависти, солёных от слёз обиды, с пеной гнева и мусором разбитой в крошево гордыни. Такую боль майа чувствовал впервые. Она терзала душу, разрывала её на клочки и ввергала во тьму.
— Как ты живёшь в такой муке?!
Не выдержав, Олорин выбежал из шатра. Охранявшие его воины всполошились, но, ворвавшись, они не увидели ничего. Страшный пленник лежал на спине и глядел вверх. Поддавшись соблазну сбежать, ваниар убрались прочь — лишь хлопнул полог. Только тогда Гортхаур позволил себе всхлипнуть. Один раз и очень тихо. Дадут ли ему хоть какой-нибудь выбор?