Выбор для предателя

      Эонвэ вернулся в лагерь, когда над Анфауглиф засияла Валакирка. Он сумел очистить долину от войск Моргота, и на рассвете светлое воинство ждал штурм Ангбанда. Звёздный свет серебрил брошенное оружие, бликовал там и тут в застывших глазах убитого эльфа или орка, белые знамёна реяли на ночном ветру, а чёрные штандарты валялись втоптанные в пыль мёртвой равнины. Их герольд Манвэ приказал собрать и сжечь, а сам направился к шатру, где его ждал многообещающий разговор.       — Почему ты не с ним? — спросил Эонвэ, увидев Олорина сидящим у входа.       — Я не могу, — тот покачал головой.       — И, полагаю, не хочешь присутствовать? Я говорил тебе, — внешне герольд был скорбно-спокойным, но про себя усмехнулся. Конечно, ему не помешал бы для допроса второй участник. Тем более, такой, как Олорин.        — Попытаюсь. Но говорить с ним не стану, — майа поднялся, но глядел только в землю.       Вошли. Увидев их, Саурон собрался сесть, но не смог и с шипением упал на спину. Справившись с приступом боли, он повернулся к Эонвэ и поглядел выжидающе. А тот не спешил заговорить, только взял стул, сел у изголовья и положил руки на колени. Гортхаур буравил его взглядом, но ничего не менялось.       — Скажи же, я буду прощён? — голос Саурона прозвучал в тишине хрипло и надломленно.       — За что именно ты хочешь быть прощённым? — бесстрастно уточнил герольд.       Этот вопрос привёл Саурона в долгий ступор. Он замолчал, и было слышно лишь его тяжёлое, сиплое дыхание. Но Эонвэ не спешил дать ему подсказку. Потому Гортхауру пришлось ответить самому:       — За ошибку, — прошептал он, и каждое слово будто стоило ему Сильмарилла.       — Хорошо. За какую? Ты совершил их много, — крылатого глашатая ничуть не трогали страдания пленника.       — Ошибка всего одна. Я ошибся, когда выбрал Мелькора в покровители, — проговорив это, Майрон зажмурился, будто его мог тут же поразить гнев Моргота. Но ничего такого не произошло.       — Ты прав. Но пускай ошибка и одна, но стоила она дорого. И не только для тебя. Если ты хочешь получить за неё прощение…       — Я готов расплатиться чем угодно! — отчаянно заверил Саурон. Эонвэ вскинул брови.       — Не готов. Расплатой назначено лишение оболочки, но ты её терять не хочешь. И почему именно сейчас? — продолжал он всё так же медленно и рассудительно. Олорину начало казаться, будто тот пытает пленного майа словами.       — Раньше я думал, что Мелькор любит и ценит меня, — в голосе Гортхаура звучала явная обида. Сразу стало ясно: между Врагом Мира и его слугой произошло нечто, разрушившее древний злобный союз.       — Скажи, что он сделал с тобой? — не сдержал обещания Олорин. Он слишком стремился к пониманию, чтобы оставить это так.       — Моргот не ценит никого из своих слуг, и меня это тоже коснулось. Ещё одна моя ошибка. Но она непростительна, — ответил Саурон, теперь уже с ненавистью. Она вызвала приступ боли, и он скорчился. Зазвенели цепи, и Олорин дёрнулся к пленнику, но Эонвэ остановил его, вытянув руку.       — И ты осознал всё только сейчас? Либо лжёт молва об остроте твоего ума, либо ты лжёшь сейчас. Я хочу верить тебе, но не могу. Что, если ты решил переждать бурю гнева Валар, а потом возвратиться к своей тьме?       В предположении Эонвэ сложно было найти хоть один изъян, и снова наступило молчание. Гортхаур смотрел на светлых майар почти умоляюще. И если Олорин, хоть и не мог до конца поверить в искренность врага, но сочувствовал ему, то герольд Манвэ оставался незыблем, как льды Севера. Саурон увидел это и понял, что сказанного недостаточно. Он отвернулся, и его дыхание стало совсем уж неровным, будто он боролся с чем-то внутри себя. И вот Саурон снова взглянул на своих пленителей. Его губы дрожали, лицо скривилось, как если бы у него свело все зубы разом, а глаза блестели сильнее обычного.       — Чего ты хочешь? Доказательств? Сведений? Вы меня обвиняете. Обвиняете так, будто уже выиграли войну, а я пришёл в лагерь победителя просить милости. Нет! Вы не выиграли, вы даже не знаете, на что идёте. Думаете, разбили войско Моргота? Да это был всего лишь один полк, брошенный, чтобы вас проверить. Собираетесь вызвать Искажённого на бой? Он не выйдет! А Ангбанд пропитан его волей, вы даже не подступитесь к нему. Или нет. Нет, он впустит вас внутрь, а там, под землёй, вы все сгинете во тьме. На вас выйдут все орки, люди и тролли, выползут все чудовища, что скрываются в темноте. И драконы. Знаете о драконах? Они уже давно обрели крылья.       Тут Эонвэ и Олорин почти испуганно переглянулись. Они слышали о Глаурунге, ползучем гаде, которого сразил однажды Турин, но вот о крылатых чудовищах не знали. Саурон, почувствовав, что они сдают позиции, продолжал:       — Их предводитель — Анкалагон Чёрный, Анкалагон Ужаснейший и Древнейший. Предок всех урулоки, первенец огнедышащих драконов. Ты думаешь, Эонвэ, что можешь сразить кого угодно, но он сдует тебя одним мановением крыла, тебя и всё твоё воинство. Спалит дыханием всех, кто подвернётся, раздавит лапами, расплющит хвостом. Вы спечётесь заживо в своих сверкающих доспехах, и упадёте пеплом. Будто мало пепла на этой равнине… Я же знаю.       Майар сидели тихо и неподвижно. Эонвэ — напряжённый, Олорин — испуганный. Ни один, ни другой не могли проронить ни слова, но Гортхаур истолковал их молчание по-своему.       — Что примолкли?! — закричал он, приподнявшись. — Тоже назовёте меня предателем, не достойным милости? Я не предатель! Я говорю это, потому что не хочу ему победы. Я не предатель, это правда…       Голос Саурона сошёл на тихий жалобный вой, и майа снова упал на спину. Под перезвон оков он подтянул руки к лицу и заплакал. Беззвучно, но было видно, как вздрагивают его плечи.       — То, что ты поведал — очень важно, — отметил Эонвэ, поглядев на него. Тон герольда не менялся. — Ты не будешь развоплощён, но даровать прощение я не могу. Это право принадлежит лишь Манвэ Сулимо, владыке Валинора. Он милостив, и я замолвлю за тебя слово, Гортхаур. Ты будешь служить валар столько же, сколько служил Морготу. И каждая тень сомнения в твоей верности будет увеличивать срок втрое.       Саурон отнял ладони от лица. Увидев в блёкло-красных от слёз глазах неподдельный ужас, Олорин не выдержал.       — Это слишком суровое наказание! — сказал он Эонвэ. — И скорее подходит Морготу, чем ему.       — Нет, всё верно. Врага Мира ждёт вечное изгнание, а его пса — новые хозяева. И почему же ты называешь служение валар наказанием? Это лишь цена искупления, вполне соразмерная его преступлениям.       Всхлипнув, Гортхаур хотел что-то возразить, но Эонвэ поднялся: белокрылый, разящий мечом и словом с точностью сокола, и тёмный майа испуганно сжался.       — Саурон Жестокий так же страшен, как и Моргот Бауглир, мой друг, — герольд глянул на Олорина, и тот опустил лицо. — Ибо он — предатель и предаст снова. Идём, нам нужно подготовиться к встрече с драконами.       Взяв Олорина за плечо, Эонвэ вывел его из шатра.              Саурону казалось, ненависть вот-вот разорвёт его на части. Он ненавидел Моргота — за то, что тот отверг его из-за какого-то Сильмарилла; ненавидел Тхурингвэтиль, посмевшую ранить его и поселить в разуме мысль о предательстве; ненавидел холодного Эонвэ, слишком мудрого, чтобы доверять врагам; ненавидел Олорина — его жалость и стремление помочь заставляли чувствовать себя ничтожеством. А сам он? Могущественнейший майа, внушавший ужас одним своим именем, Тар-Майрон, Саурон Гортхаур… Лежит по своей воле скованный, слабый от ран, нанесённых союзницей, в слезах выдавший тайны своего господина, коему присягал на верность… И он вынужден будет служить вместо Моргота Манвэ или, того хуже, Ауле. Будет вечно ощущать на себе взгляды, полные презрения. Сотню раз предатель, перебежчик, жалкое создание. Лучше бы Тхури покончила с этим, воткнула свои когти в сердце! Или в шею, потому что огонь сердца уже давно мертв, развеян искрами и пеплом.       Желая хоть как-то ослабить терзавшие душу муки, Саурон вцепился ногтями в рану на животе и разодрал её. Но и этой боли он не выдержал.       Услышав полный страдания вопль, в шатёр прибежал Олорин. Он растолкал столпившихся вокруг пленника охранников, подошёл к нему и сел рядом.       — Кто это сделал? — увидев разорванный шов, майа обернулся к воинам. Те отшатнулись.       Поняв, что никто из ваниар никогда бы не сделал такого, Олорин подумал, что кто-то из искаженцев решил отомстить сменившему сторону военачальнику. Но и эта версия оказалась неверной.       — Зачем?       Одной рукой лекарь взял Гортхаура за дрожащую окровавленную ладонь, а другой накрыл пульсирующую рану, стараясь как можно быстрее излечить её. Саурон не ответил ему и закрыл глаза, уткнувшись себе в плечо.       — Уйдите, — велел Олорин, и охрана неохотно отступила. — Майрон?       Тот вздрогнул и на секунду повернулся.       — Не жалей о своём решении. Эонвэ бывает жесткосердным, но лишь потому, что он хочет оградить от этого остальных. Тебе было тяжело, я знаю, — он ободряюще сжал ладонь Саурона, но тот выдернул её и прохрипел:       — Откуда? Откуда тебе знать?       — Страшные раны не выжали из тебя и стона, но когда ты говорил о своём выборе, то плакал с неподдельной горечью.       Наивный вывод Олорина заставил Гортхаура засмеяться, но спазм превратил смех в вой.       — Можешь считать себя сколь угодно более мудрым, но, во имя Илуватара, послушай меня. Худшее, что ты можешь сделать — это предать самого себя. Не делай этого, — попросил Олорин. Саурон поглядел на него удивлённо и непонимающе.       — Что ты имеешь в виду? Предлагаешь вернуться к Морготу? — слова вылетали с такой злобой, что едва не обжигали Гортхауру язык.       — Нет. Я не хочу, чтобы ты сменил одного ненавистного хозяина на другого. Ты не пёс, чтобы так с тобой поступать. Разве этого ты хочешь, разве оно развеет тьму в тебе, успокоит боль?       Майа говорил, и Саурон, не отрываясь, смотрел ему в лицо. Он впервые слышал такие речи от сохранившего свет жителя Валинора. Неужели он намекает на то, что есть какой-то выбор? Не зависящий от желаний других, не иллюзорная петля, ведущая на ту же самую дорогу, а настоящий выбор? Но как в это поверить?       — Мою боль уже ничто не успокоит! Чего ты хочешь от меня? Зачем так говоришь со мной? — слова почти не слушались Гортхаура, и снова хотелось плакать, будто слёзы могут принести облечение.       — Я хочу тебя понять! — тоже сорвался на крик Олорин. — Чтобы самому не совершить ошибку.       — Понять? Даже если я расскажу тебе всё слово в слово, ты не поймёшь. Я хотел установить в Средиземье порядок. Сделать это с помощью Мелькора. Каким я был глупцом! И ты прав. Я не желаю никого себе в господа, ни Манвэ, ни Ауле, ни Мелькора, никого! Теперь каждый день служения будет для меня мукой. Но ты, вместо того, чтобы промолчать, пришёл пояснять мне это. Хочешь поглядеть, как я плачу, я, Саурон Жестокий? Смотри, наслаждайся.       Из его глаз, уже совсем алых, потекли слёзы, но они вскипали на щеках и испарялись горечью, оставляя за собой лишь белесые следы соли.       — Мне не в радость видеть твои страдания, и ты об этом знаешь, — Олорин взял его за плечо. — Скажи, как бы ты сам хотел искупить свою вину?       — Восстановить порядок. Моргот всё исковеркал. Он ненавидит Средиземье и всю Арду, хочет уничтожить всё живое, превратить в дикий хаос. Но я не такой. Я желаю не ненависти, а уважения и почёта, я готов работать, чтобы заслужить славу и признание. Готов делиться знаниями, уничтожая следы искажения. Не хочу оставлять Средиземье. Мне не место в Амане, понимаешь? — тихо, но горячо ответил Гортхаур, и это не было ложью.       — Пообещай мне, что не отступишься от своих стремлений и не будешь больше внимать зову тени, — попросил Олорин.       — Обещаю… Но к чему это? Мои мечты не найдут воплощения, — Майрон сокрушённо прикрыл глаза.       — Ты пообещал, — с этими словами светлый майа достал ключ и открыл поочерёдно все кандалы. — Уходи, пережди битву и восстанови силы, а потом приступай. Средиземью понадобится твоя помощь, когда всё кончится.       Саурон был свободен, но не решался внять совету. Слёзы заменило удивление, и глаза сделались жёлтыми. Отпускает? Настолько наивен и доверчив, что за одно обещание дарит свободу выбора самому Гортхауру Жестокому?       — Это не проверка и не ловушка. Ты знаешь, что я не могу обмануть, тем более глядя в глаза. Я приму ответственность на себя и честно объясню всё Эонвэ. Помочь тебе встать?       Не дожидаясь ответа, майа под спину поднял Саурона и, обняв, поставил его на ноги. Они снова встретились взглядами, и на этот раз Олорин увидел проблеск чистого неба посреди гроз.       Гортхаур попытался что-то сказать, но не смог. Накрывшись тенью, что спрятала его от чужих глаз, он выскользнул из-под полога шатра и исчез в ночи. Олорин поглядел ему в след и прошептал:       — Знаю, меня ты не предашь.       Он ошибался.