Предрассветные сумерки

Зачем я туда поперся, я сам не знаю. Зачем я пошел задавать вопросы, которые мучили меня? Я ведь и так знал, что мне ответят. Джейкоб уже прибегал несколько дней назад в Ла-Пуш и рассказал Сэму о том, что произошло. Да, мы все до сих пор пребывали в шоке от рассказанного. Но не рождение ребенка шокировало нас. И с тем, что Джейкоб взял на себя право отпустить грех обращения Беллы Эдварду, мы согласились. И даже то, что Белла уже обращена и перенесла этот процесс на удивление легко, уже вполне освоившись со своим новым положением, было не столь удивительным. Джейк запечатлелся на новорожденную дочь Беллы и вампира. Вот что повергло нас в шок. И самое ужасное то, что мы не могли понять, что же тогда было у него с Рейной? Его чувства к ней были настолько всепоглощающими, что мы все были абсолютно уверены, что это именно импринтинг — все симптомы были налицо! Как такое могло случиться, даже старейшины до сих пор не могли получить ответа. Но самое ужасное было то, что все племя ждало возвращения Рейны. Все были уверены, что после того, как она поможет Белле, она вернется вместе с Джейкобом. То, что она наконец обратилась, старейшин не удивило, они даже ждали этого с нетерпением. Но то, что она ушла, и мы все потеряли ее, это добило их окончательно. Билли после всего, что случилось, впал в совершенно мрачное расположение духа. Он теперь почти не выходил из дома и молча курил, ни с кем не общаясь, кроме редких случаев, когда к нему заходила Сью Клируотер или Старый Квил Атэра. Он даже с шерифом Своном почти не виделся и отказывался от рыбалки с ним, хотя раньше это было его любимое занятие. Билли не мог поверить, что его сын, который был просто безумен от любви к Рейне, теперь будет зятем вампиров, и из-за этого наш Светлый Дух-Воин больше никогда не укроет своим крылом наш народ. Билли не мог понять, что вообще происходит с его сыном — сколько проблем он пережил из-за любви к Белле, и только отец успокоился, что с ним теперь все в порядке, что наконец-то он встретил прекрасную девушку и счастлив с ней, как он опять ломает свою жизнь. Да к тому же его сын собственноручно смертельно обидел Ангела, причинив ему адскую боль, и Ангел отвернулся от нас. Он покинул нас, чтобы найти тех, где он почувствует себя более нужным и любимым. Теперь с Калленами был опять подписан договор. Сэм сам ходил к ним в дом. Он видел Джейкоба, носящего младенца чуть ли не в зубах, воюя с той термоядерной блондинкой за право подержать или покормить девочку. Джейк произвел впечатление умалишенного. Это не был наш Джейк, мой лучший друг. Это было какое-то полубезумное существо, глаза которого лихорадочно горели нездоровым огнем. Сэм видел Сета, чувствовавшего себя среди вампиров как у себя дома и кормящегося с их рук. Он видел Лею, которая страшно переживала за Рейну и даже плакала, но возвращаться не собиралась. Сэм рассказал потом, что эти изменения пугают его и причиняют ему боль, потому что все идет неправильно. Это все пугало и причиняло мне боль не меньше, чем ему. Теперь, кажется, я окончательно потерял Джейкоба как друга. Он даже не приходит больше сюда. Он забежал лишь раз впопыхах сообщить новость о том, что запечатлен на дочь Беллы и вампира, и то лишь потому, чтобы предупредить, что теперь наша стая не имела права причинить ребенку вампиров и самим Калленам вред, а так бы наверно вообще не пришел бы. Он пригласил меня забегать к нему, но было видно, что он страшно торопится, и ему совершенно ни до кого нет дела. Это был не мой друг Джейкоб, это была какая-то завороженная марионетка, за ниточки которой дергали маленькие пальчики вампирского выродка. Наши парни, запечатленные на своих подруг, никогда не выглядели такими. Они были абсолютно адекватными по отношению ко всему, просто обожали своих половинок, заботились о них и хотели находиться рядом с ними как можно чаще. Однако на зомби с воспаленными полубезумными остановившимися глазами они совсем не походили. Когда Джейкоб был запечатлен на Рейну… тьфу, черт, вернее, когда мы все думали, что он запечатлен на Рейну, их любовь была так прекрасна! И Джейкоб был невероятно счастливым, он горел, светился и искрился от счастья. А теперь он был озабочен, тороплив, мрачен, какой-то смурной, совершенно не похожий на счастливого человека… Он был словно высосан… Но самое ужасное, что причиняло мне невероятную боль и не давало мне спать по ночам, заставляя меня таращиться в потолок и ворочаться до утра в тщетных попытках уснуть, это осознание того, что раз у Джейкоба не было никакого импринтинга на Рейну, я мог бы… Я не имел права думать об этом, пока Джейкоб и Рейна были вместе, пусть даже если это и не было импринтингом. Но черт меня подери, зачем тогда судьба подарила Джейку Рейну, когда он все равно потом вынужден был запечатлеться на вампирского уродца! И если у них не было никакого запечатления, и если я так сильно люблю ее, почему же тогда меня на нее не запечатлело? Я не понимал ничего, и, наверное, даже не пытался. Сейчас мне просто было слишком хреново, чтобы ковыряться в себе. Когда они ушли от нас с Джейком к вампирам, я места себе не находил оттого, что больше не вижу ее. Думал, к лучшему, не буду видеть — не буду думать и переживать. Ни фига. Стало только хуже. Я несколько раз пробирался в волчьем обличье к дому Калленов. Очень тихо и незаметно. Я не подходил слишком близко, чтобы Лея, Сет или Джейкоб не заметили меня. Поскольку мы теперь были в разных стаях, они не слышали меня, и я не слышал их, но зато я слышал Рейну. Она была сейчас всегда открыта, и я мог хотя бы издали слышать ее. Я оставался там недолго, я боялся, что она тоже услышит меня. Я, просто немного напитавшись тем, что она есть в этом мире, она реальна, и я могу ее слышать хотя бы издали, уходил домой, чтобы потом сидеть как истукан, тупо смотреть перед собой и сглатывать комок в горле. Я не знаю, зачем я это делал, зачем я туда ходил и травил себе душу вместо того, чтобы забыть ее. Меня настолько сильно тянуло к ней, что я не мог ничего с этим поделать, хотя знал, что потом будет еще больнее. Но меня, хоть убей, не запечатлевало на нее! Значит, она не моя, и мне было плохо от этого. А с тех пор, как я узнал, что случилось, что Рейна обратилась и покинула эти края, я места себе не нахожу еще больше. Я знал, что она не моя, и когда она была с Джейкобом, и теперь, но не видеть и не слышать ее было выше моих сил. Я пытался услышать ее, я пытался ее искать — но беда в том, что она не оставила следов. И вот теперь за каким чертом я шел к Калленам, в обличье человека, без прикрытия, без какой-то особой нужды, я не знал. Что я хотел услышать, я тоже не представлял. Это все равно не приблизит меня ни на шаг к Рейне. Сэм говорил, что если бы я смог ее найти и окружить своей заботой, возможно, нам бы удалось ее вернуть. О, да, я помню, как поначалу все торжествовали — такое бывает очень редко, и именно нам повезло, что Светлый Дух-Воин у нас! Словно тайком получили приз. Я помню все эти разговоры. Понятно, Сэма тревожит только то, что мы потеряли свой талисман, своего защитника. А то, что она для начала была просто девчонкой, которая вляпалась в жуткую историю, которой не оставили выбора и сделали такой, не спросив — а хочет ли она быть Светлым Духом-Воином, никто не думал. Может она просто хотела любить, быть любимой, рожать детей? Никому не хотелось думать о том, что она в первую очередь была маленькой, хотя и очень сильной, очень доброй, красивой и ранимой девочкой. Девочкой, которую очень сильно обидели, которая потеряла сначала свою семью, свою жизнь, саму себя, а потом и того, кого любила. Которая любила всех вокруг от всего своего чистого сердца, которая заботилась обо всех и готова была защищать. И которой сейчас действительно нужна забота и любовь в ответ. Потом Сэм стал говорить, что я должен ее забыть как можно скорее. Она не вернется, мы все равно ее потеряли. Видимо, как бы я ни старался не думать в волчьем обличье о ней, все же я достал всю стаю не хуже, чем в свое время Джейкоб со своей тоской по Белле. Но я не мог с этим смириться, хотя, наверное, должен был. Я шел к чужим теперь для меня людям, которые еще так недавно были для меня самыми близкими, которым я теперь не мог открыть свою душу, не мог объяснить, зачем я пришел и зачем мне все это надо. Я понимал, что это бесполезно, что это глупо, но я ничего не мог с собой поделать, душа моя рвалась туда. На подходе к дому Калленов я специально замедлил шаги и ступал нарочито громко, показывая, что я не крадусь, а иду в открытую, без дурных намерений. Во всяком случае, Джейкоб приглашал меня, и я имел право воспользоваться приглашением. Почти у самого дома мне навстречу вышла Лея. — Эмбри? — удивилась она. — Что ты здесь забыл? — Я пришел навестить вас, хотел поболтать с Джейкобом и Сетом, узнать, как у вас тут дела, — соврал я. — Да какие у нас тут дела, — вздохнула Лея. — Джейкоб носится с малышкой день и ночь, Белла прекрасно себя чувствует, чтоб ей провалиться, вампиры счастливы, Сет здесь как дома. Малышка чудесная, растет не по дням, а по часам, такая сообразительная, такая умница, просто чудо. И красавица… Мы все ее любим, ее невозможно не любить… Она, как Рейна, просто притягивает к себе и влюбляет в себя каждого, кто на нее взглянет. А Рейна так больше и не появлялась. Но у нее, в общем-то, все в порядке, если только то, что твой любимый запечатлелся на другую, можно назвать обычным делом. — Ты что-то знаешь о ней? — заволновался я, и сердце мое заколотилось быстрее. — А, ну да, мог бы сразу спросить напрямую. А я-то думаю, что это тебя вдруг наши дела заинтересовали? — ухмыльнулась Лея и присела на бревно. Значит, она была в хорошем расположении духа и готова была поболтать. Я сел рядом. — Она иногда разговаривает со мной и Сетом, — со вздохом проговорила Лея. — Она звонит вам? — вздрогнул я, слабая надежда затеплилась у меня, что у Леи можно выманить ее номер телефона или хотя бы узнать, откуда она звонит, а там я уж весь город прочешу, но найду ее… — Ты дурак, да? — мрачно хмыкнула Лея. — Разве ей когда-нибудь это было нужно? Она читает мысли и позволяет читать свои, если захочет. — Значит, она где-то рядом? — обрадовался я. — Ну, если так можно сказать… Она не хочет, чтобы кто-то знал об этом, особенно Джейкоб. — Почему? Ему-то теперь вообще наверное до нее нет дела, — удивился я. — Не все так просто, Эмбри, — сегодня Лея почему-то была милой и общительной, и снизошла до объяснений. Она вообще очень сильно изменилась с тех пор, как ушла из нашей стаи, не огрызалась, не свирепела от любого слова. — Джейкоб чувствует себя очень виноватым перед Рейной, вина сжигает его заживо. И хоть его запечатлело на ребенка, и все симптомы импринтинга существуют, он отойти от нее ни на минуту не может, постоянно заботится о ней, но она ведь еще ребенок. Любить ее как женщину Джейку и в голову не приходит. Сейчас он печется о ней как о дочери, как о сестре. Если бы она была уже взрослая, и им обоим уже стала бы доступна любовь на уровне плотской страсти, может быть Джейкоб смог бы забыть Рейну довольно быстро. Но поскольку о такой любви сейчас и речи быть не может, Рейна все равно не идет у него из головы. Он очень переживает, что так обошелся с ней.  — Но ведь это не зависит от него, — сказал я. — Да, но он все равно во всем винит себя. Он-то понимает, что сейчас чувствует Рейна. После того, как он имел удовольствие жить со мной в стае и чувствовать все то, что чувствовала я по отношению к Сэму, и что чувствовал Сэм, как он винил себя, хотя, если разобраться, тоже ни в чем не виноватый, Джейк прекрасно представляет, какую боль он причинил ей. Да что там, ты и сам прекрасно понимаешь, о чем я говорю. — То-то я и смотрю, что Джейк совсем не походит на счастливого влюбленного, — вздохнул я. — Ха, да он каждый день, стоит ему уложить малышку и оставить ее на попечение Розали, обращается и носится по лесу, пытаясь найти ее следы в надежде, что она обретается где-то рядом. И знаешь, я чувствую, что ему не хватает ее. Он очень скучает по ней. И на скалу постоянно бегает, хотя там-то уж искать ее точно бесполезно, — мрачно буркнула Лея. — Значит, Рейна говорит только с тобой и с Сетом, а Джейкоба игнорирует? — спросил я. — Ну да. Она позволяет слышать себя только мне и Сету, и то иногда. Она, я думаю, прекрасно слышит Джейкоба, все, о чем он думает, поэтому и не вступает с ним в контакт. Она не хочет делать ему больно. Она боится, что если вступит с ним в диалог, будет только хуже. Ей больно слышать его, но она терпит из последних сил, у нее все равно нет выхода, он слишком громко думает, и она не умеет отключаться. Она настолько сильно любит его, что боится, если она начнет ему отвечать, он будет страдать еще больше и не сможет забыть ее. А она прекрасно понимает, что с импринтингом бороться бессмысленно, зачем рвать его сердце на части. Она не подпускает его к себе больше, она надеется, что он скоро успокоится и забудет ее. — Кошмар какой, — выдохнул я. — Бедная… Про свое сердце она никогда не думает… О чем же тогда вы с ней разговариваете? — Она спрашивает, как у нас дела, как малышка, как себя чувствует Белла, в общем-то и все. Про тебя она не спрашивала, — не удержалась от колкости Лея. — Я на это и не надеялся, — буркнул я. — Про Джейкоба она тоже не спрашивает, — успокоила меня Лея. — Так ты знаешь, где она? — спросил я, посмотрев ей прямо в глаза. Лея замялась, потом ответила неохотно: — Да. Но Рейне вряд ли понравится, что я проболтаюсь об этом кому-то. Не думаю, что ей сейчас хочется, чтобы кто-то беспокоил ее и лез к ней в душу со своей жалостью, а уж тем более ты со своей любовью. — Я не собираюсь лезть к ней со своей любовью, — зло бросил я, — я просто хочу увидеть ее, хотя бы издали, и может быть ей будет легче, если рядом будет просто друг, который сумеет позаботиться о ней. — Ага, просто друг! — хмыкнула Лея. — Да у тебя на лбу все написано. Я не умею читать мысли, и то все вижу. Если бы ей нужен был сейчас хоть кто-то рядом, она бы позволила быть рядом с нею мне. Я хотела к ней поехать. Она сказала, что хочет побыть одна, чтобы попытаться забыть все. Она боится, что старые друзья будут напоминать ей о Джейкобе. — Так что же, она ушла навсегда? — мое сердце словно кто-то сжал железной лапой в кулак, безжалостно и жестоко. — Она сказала, что, возможно, когда-нибудь она найдет в себе силы повидаться и со мной, и, может быть, даже со всеми братьями и стариками из Ла-Пуш. Но сейчас она не готова, — грустно ответила Лея. — На самом деле, это была моя самая лучшая подруга. С ней было так спокойно, уютно и хорошо рядом. Она понимала и всегда могла поддержать. Мне ее очень не хватает. — Мне тоже, Лея. Пожалуйста, скажи мне, где она? Я не скажу ей, что это ты выдала ее, — взмолился я. — Я не могу, Эмбри. Узнаешь ты — узнают все, — твердо ответила Лея. — Почему ты так думаешь обо мне? — возмутился я. — Я не трепло, и ты знаешь об этом не хуже меня. Почему ты и Сет можете держать тайну даже в стае от Альфы, а я нет? И скажи на милость, за каким чертом мне выбалтывать кому-то ее местопребывание, если я хочу найти ее сам, один? Я прекрасно понимаю, что племя отдаст все на свете, чтобы ее вернуть, но сейчас ее нельзя трогать, и я первый, кто будет лезть из кожи вон, чтобы уберечь ее ото всех. — Нет. Не забывай про нашу волчью телепатию, стоит тебе обратиться, вся твоя стая будет знать, где она, — покачала головой Лея. — Лея, прошу тебя, я никому не позволю ее побеспокоить, я сам, мне это очень важно, Лея! Пожалуйста! — взмолился я. — Нет. Я дала слово, — рявкнула Лея и стала опять похожа на себя прежнюю — злобную стерву. Разговаривать с ней стало бессмысленно. Если Лея уперлась, ее ничем не перешибешь, это знала вся стая. Она встала с бревна, давая понять, что разговор окончен. Я тоже встал, но вдруг понял, что если я сейчас ничего не добьюсь от нее, я не смогу больше этого сделать никогда. Второго шанса не будет. Я взял ее за руку и заглянул в глаза: — Лея, ведь ты тоже знаешь, как это, когда ты любишь, а тебя нет… — Пошел к черту, Эмбри, это удар ниже пояса, — попыталась выдернуть руку Лея. — Подожди, пожалуйста! — взмолился я, не выпуская ее руку и неосторожно оставляя на ней синяки. — Я должен знать, где она. Я должен увидеть ее! Пойми, может быть, мне удастся отогреть ее душу, и именно со мной она сможет найти успокоение! — Ага, чтобы потом и тебя стебанул импринтинг, и ты так же бросил бы ее! — зло выплюнула Лея. — Ведь тебя на нее не замкнуло? Сколько ты на нее слюни пускаешь, а до сих пор тебя не запечатлело. Значит, запечатление впереди, с кем-то еще, кто тебе подвернется на пути. И ты хочешь, чтобы она еще раз прошла через это? Ты совсем придурок, да? Если ты ее действительно любишь, оставь ее в покое, не трогай, не рви ей сердце. Его и так уже штопай — не заштопаешь. Пожалей ее, если ты и впрямь любишь ее! Она вырвалась и убежала к дому Калленов. Смысла идти туда не было. Джейк не знал, где она, и говорить мне сейчас с ним было не о чем. Сет… Сет тоже не скажет. Они, конечно, правы. Я не имел права любить ее, я не имел права давать ей клятву верности — в любой момент меня могло запечатлеть на кого-нибудь, и она снова будет брошена. Хотя, видит бог, только ей одной я и хотел быть верен. И я, сукин сын, чертов эгоист, не мог заставить себя забыть ее. И ладно бы, просто маялся в одиночку, перебаливая и дожидаясь, когда придет спасительный импринтинг, и я забуду ее окончательно. Нет, я как наркоман, хотел своей дозы, не считаясь ни с кем и ни с чем — увидеть ее и попытаться быть рядом с ней, а там будь что будет. Хотя я прекрасно понимал, что это плохо кончится. И черт с ним, если бы плохо потом было бы только мне. Я же не мог смириться, даже зная, что еще хуже будет ей. Получается, я готов был жертвовать не только собой, но и ею, а это недопустимо. У меня было одно оправдание — надежда на то, что меня импринтинг, может быть, не накроет никогда. Или хотя бы, если я уберусь вслед за Рейной из этих мест, я никогда не встречу ту, на которую меня может долбануть. Я треснул кулаком по стволу дерева. Значит, нам нельзя быть вместе. Я же вижу, сколько препятствий на моем пути, словно сама судьба делает все, чтобы развести нас в стороны. Моя любимая любит другого, любит не просто так, а как бывает один раз и на всю жизнь. Моя единственная никогда не полюбит меня, что бы я ни делал. Моя Caída (Капелька (исп.) — прим. автора), как я звал ее в своих мыслях, моя капелька дождя, ушла, ушла навсегда, и никто не может мне помочь найти ее, и сам я не могу. Стало быть, так и должно быть, так правильно. Но я никак не хотел смириться с этим. Наверное, я действительно придурок. Я ругал себя последними словами. Но не мог отказаться от нее. Я знал, что этим погублю и ее, и себя, но не мог… — Эмбри! — позвал тихий голос. Я обернулся. Из-за дерева выступил Сет. — Сет! — обрадовано воскликнул я. Он прижал палец к губам и оглянулся в ту сторону, куда убежала Лея. Потом поманил меня. Я подошел к нему. — Я знаю, что ты ищешь ее, — проговорил он тихо. — Она и вправду не хочет никого видеть. Она не вернется, Эмбри. Она успокаивает Лею, что когда-нибудь они увидятся, но я чувствую, нам ее больше не увидеть никогда. Она не будет сидеть на месте, она скоро пойдет дальше, и еще дальше, и, может быть, скоро мы уже не сможем слышать друг друга, и тогда мы больше никогда не узнаем, где она. Там, где она сейчас, она временно. Ее предназначение зовет ее. Теперь, когда она окончательно обратилась, очень сильно зовет, и она не может ему сопротивляться. — Зачем ты мне все это говоришь? — с тоской выдавил я из себя. — Затем, что если ты хочешь увидеть ее, то тебе надо поторопиться. Скоро ты никогда не сможешь этого сделать. А если ты сумеешь приручить, отогреть ее и убедить ее в том, что ты нужен ей, может быть, она не станет уходить так далеко, — тихо сказал Сет. — Она все больше времени проводит в своем новом облике, а ты сам знаешь, если ты будешь бегать в облике волка очень долго, то одичаешь, станешь думать как волк и окончательно станешь волком. Так и она, она может скоро перейти черту и больше уже никогда не быть просто девчонкой. Она будет там, куда нам не дотянуться. Я не хочу, чтобы она уходила. Мне ее очень жалко. Потому что тогда, когда она переступит черту, ее уже не будет, будет лишь Ангел, который все свое сердце, свой свет и свое тепло будет отдавать всем без остатка, всем, кому нужна будет помощь, ни капли не оставляя себе. Рейна погибнет. Останется только бесплотный дух, Ангел. Понимаешь? Может быть, ты сможешь стать для нее всем. Я все слышал про импринтинг. Да, опасность слишком велика. Но ты просто не смотри ни на кого вообще, не отводи глаз от нее, и ты, возможно, пройдешь мимо той, на кого тебе надо запечатлеться… — Какой ты еще ребенок, Сет, — горько ухмыльнулся я. — Даже если я выколю себе глаза, чтобы мой взгляд не упал ни на одну женщину, этот чертов импринтинг все равно рано или поздно притащит меня туда, где ему суждено меня накрыть. Будь он тысячу раз проклят! Не будь его, Джейкоб никогда бы не оставил Рейну, и я бы никогда не смог оставить ее, если бы она выбрала меня… — Значит, ты сдаешься? Ты не хочешь знать, где она? — спросил Сет. Я дернулся. У меня на раздумье было не больше мгновения. Конечно, нет! Нельзя! Я не имею права! Я ведь убью ее, если она доверится мне, а со мной случится то же, что и с Джейком… — Конечно, хочу! — слова выскочили из меня быстрее, чем я запретил себе поддаться искушению. — Она в Сиэтле, Эмбри. У отца. Тебе стоит только узнать, где живет шеф убойного отдела полиции Уэйд Далтон, и ты найдешь ее. — Ничего себе! Вы так далеко можете ее слышать? — удивился я. Я думал, она где-то поблизости, например, в лесах, или в окрестных городишках, ну на худой конец, в Порт-Анджелесе… — Эмбри! — покачал головой Сет, давая мне понять, что я сморозил глупость. — Не мы, а она нас слышит, и дает слышать себя. Я думаю, сто миль для нее не предел. Но скоро она уедет оттуда, и с каждым днем будет все дальше. Торопись, пока не поздно. Но учти, ты либо спасешь ее, либо убьешь окончательно. — Либо она просто пошлет меня к черту и не подпустит даже пару слов сказать, — мрачно проговорил я. — Может и такое. Но лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что мог сделать, но побоялся. Я очень хотел бы, чтобы она была счастлива, она заслуживает этого как никто другой, — ответил Сет и повернулся уходить, потом обернулся и спросил: — Как там мама? — Хорошо. Она скучает, но держится молодцом, — ответил я. — Передай ей, что я люблю ее, и Лея тоже любит. Скажи ей, мы вернемся, не сейчас, чуть позже, но вернемся, — попросил Сет. — Передам, — пообещал я. Сет побежал в сторону дома Калленов. Я поспешил домой. Конечно, если бы я обратился в волка, я бы в два счета добежал до дома, но этого было делать нельзя — стае тут же станет известно, где Рейна, а хуже того — мой замысел. Конечно, меня никто не отпустит, а уж Сэм приплющит так, что дышать не смогу. Я не Джейкоб, во мне нет крови Альфы, мне не вывернуться. Сэм будет долго наблюдать за мной, а мне придется изо всех сил не думать о побеге. И когда он решит, что я успокоился и выпустит меня из-под контроля, может быть уже слишком поздно. Можно было рвануть прямо сейчас, но я был только в джинсах и легкой толстовке, у меня не было ни цента денег. Мне необходимо было собрать кое-какие вещи. Неизвестно сколько времени мне придется отсутствовать дома. Пока я смогу найти Рейну, пока как-то что-то решится, мне надо хотя бы что-то есть, ночевать я могу в любом городском парке под деревом, не замерзну. Я боялся только одного — когда я начну приближаться к Сиэтлу, Рейна может услышать меня и сделать так, чтобы я никогда не нашел ее. Но попытаться я все равно должен. Стараясь остаться никем не замеченным, я прокрался домой, чтобы не встречаться ни с кем из братьев, быстро собрал кое-какие вещи в рюкзак, достал все свои сбережения, в общей сумме составляющие около пятисот долларов, нацарапал маме записку, чтобы не волновалась. Все равно ведь будет, но у меня не было выхода. Я добрался до Форкса, купил на автовокзале билет на автобус до Сиэтла, езды туда было всего ничего, часа полтора-два, всего-то около ста миль, можно немного вздремнуть. Автобус мягко тронулся. Надо воткнуть наушники в уши, чтобы не думать ни о чем. Я так и сделал. Включив негромко «Red Hot Chili Peppers», я закрыл глаза. Как назло, пошла песня «Tell me, baby». Черт возьми, она просто слово в слово передавала то, что бы я хотел сказать Рейне: Tell me baby, what's your story, Where you come from And where you wanna go this time Tell me lover, are you lonely? The thing we need is Never all that hard to find (Расскажи мне, детка, свою историю, Откуда ты и куда ты собираешься идти? Скажи мне, любимая, ты одинока? То, что нам нужно, На самом деле не всегда так уж трудно найти. (англ. — прим. автора) Но, по крайней мере, сейчас она не услышит меня. Я просто мысленно подпеваю Энтони Кидису. Она не обратит внимания, и даже если услышит, она вряд ли узнает меня. Я не заметил, как провалился в сон. Вскоре я проснулся оттого, что кто-то потрепал меня по плечу. Я подскочил и открыл глаза. — Приехали, парень! — улыбнулся мне водитель, крупный чернокожий с добродушной улыбкой. — Извините, — я быстро подобрал свой рюкзак и вылетел из автобуса. Сначала я подумал, что наверно неплохо было бы найти полицейское отделение и напрямую спросить об Уэйде Далтоне, но потом подумал, что они вряд ли скажут первому встречному, где он живет. Я попробовал искать его через телефонный справочник, лежащий у телефонного аппарата в кафе в порту. Я пробовал набивать его имя в поисковике в интернет-кафе. Информация о нем была, но адреса не было. Четыре дня ночевки в парке Смит Ков были беспокойными и оказались совсем не такими, как я себе представлял. Народу там шлялось уйма, кто гулял с собаками, кто просто шарашился по кустам и лавкам с выпивкой или девками. Превратиться в волка, чтобы не околеть от холода, не было никакой возможности — кругом были люди и собаки всех мастей. Даже в обычном облике поспать было невозможно. То кто-нибудь пристанет, то вызывают полицию, будто я бродяга. Я не выдержал и на пятое утро пошел в ближайший полицейский участок. В этом участке Уэйд Далтон не работал. Это тебе не Форкс, где все друг друга знают, и всего один полицейский участок… Сколько участков в Сиэтле и где они находятся, я понятия не имел. После нашего Форкса нам и Порт-Анджелес казался огромным городом, а уж тут впору было запаниковать. Я даже и представить себе не мог, какая тут задница. Я боялся, что раз я столько времени тут торчу, постоянно думаю о том, что делаю, и думаю, видимо, уже громко, потому что расстроен и начинаю психовать, Рейна наверняка уже услышала меня. Тут два варианта развития событий — или она захочет повидаться со мной и сама найдет меня, или не захочет и сделает все, чтобы я ее не нашел. Судя по тому, что уже пять дней я ее ищу, а она не выходит на связь, скорее всего, тут вариант номер два. Деньги подходили к концу. Я не знал, что мне делать. Еще дней пять, и мне придется возвращаться, потому что останется только на билет до Форкса. Я не хотел сдаваться, но я не видел выхода. Я готов был сновать по всему городу в ее поисках до бесконечности, но тогда надо было тут устраиваться, найти жилье и работу, а пока у меня не было сил задуматься об этом. Я дал себе еще два дня только на поиски. А потом решил попытаться найти работу хоть в порту на погрузке и какое-нибудь самое дешевое жилье. Через два дня безуспешных поисков я все-таки пошел в порт. Черную работу найти там было нетрудно. Увидев мою фигуру и мышцы, мне сразу показали, куда нужно идти. На свои восемнадцать я, как и все мы, не выглядел, так что вполне сошел за взрослого парня. Платили там по факту, отработал — получил, я провел там весь день до глубокой ночи, потому что практически не устал, получил свои положенные гроши и решил где-нибудь перекусить. В первом же кафе в порту под мостом Магнолии я сцепился с какими-то придурками, которые, видимо, увидев во мне простофилю-провинциала, да еще и индейца, решили отобрать мой рюкзак и деньги. Как я сдержался, чтобы не обратиться на месте, я не знаю. Только мысль о том, что если я сейчас сделаю это, мне больше сюда не вернуться, мне придется убираться из города и я никогда не увижу Рейн, остановила меня. Справиться-то я с ними конечно и так справился, но мне накостыляли тоже прилично, их было пятеро довольно взрослых и весьма крепких мужиков. Черт, если бы обратиться, от них мало что бы осталось. Но нельзя… А в обличье человека мы намного слабее, чем в обличье волка, хотя и значительно сильнее обычных людей. Я злобно плелся к своему ночлегу — уже ставшему ненавистным парку Смит Ков. Мне наваляли по почкам, разбили бровь и довольно сильно порезали бок, я плевался кровью, таща свой рюкзак, который мне везде приходилось носить с собой, потому что негде было оставить, и зажимая рану на боку. Ничего, скоро заживет, у нас это недолго. Но какое-то время потерпеть придется. Футболка, толстовка и джинсы были перепачканы в крови, стираться было негде, завтра я буду выглядеть уже реально как бродяга, и меня просто заберут в участок. Я едва дотащился до дальнего конца парка у набережной, нашел уголок потемнее и прилег, свернувшись и подтянув колени к животу, подложив под голову рюкзак. К утру, наверное, уже все пройдет, хотя я только что мочился кровью. Я воткнул в уши наушники плейера, чтобы не слышать шум из порта и вопли каких-то подростков неподалеку. Заснуть не получалось, в мокрой от крови одежде на сырой земле было холодно, обратиться нельзя, хотя это здорово решило бы все вопросы — я мог бы совершенно спокойно спать на земле, да и зажило бы быстрее. Еще и есть хотелось, толком-то и поесть не успел, как драка началась. Я лежал и слушал своих любимых «Перцев», почему-то сильно взгрустнулось на песне «Снег», а тут и опять та самая песня пошла, которой я раньше не придавал значения: «Расскажи мне, маленькая, свою историю, Откуда ты И куда ты собираешься теперь? Скажи мне, любимая, ты одинока? Все, что нам нужно — Найти самый простой выход…» Caída моя, сердечко мое, ну где же ты? Я стиснул зубы, стараясь, чтобы глаза не щипало от слез, которые никогда не прольются из моих глаз. Я все равно не сдамся. Я буду торчать в этом чертовом городе, пока не найду тебя. Меня никто не заставляет терпеть все это ради тебя. Я сам так решил, потому что это сейчас для меня важнее всего в жизни. Мне только бы увидеть тебя, хоть ненадолго, хоть на секунду коснуться тебя, вдохнуть тот ни с чем не сравнимый аромат твоей кожи и волос, напоминающий цветы и ладан… Ее запах был почти неразличим, даже люди пахнут гораздо сильнее, не говоря уже о нас и о вампирах. Но он был таким дивным, именно потому, что не было ему названия, и не с чем было сравнить, он скорее угадывался, и поэтому хотелось ощущать его снова и снова, чтобы уловить до конца, понять, на что это похоже, насытиться им… Я закрыл глаза, выключив плейер. Я даже сумел заснуть, пытаясь не обращать внимания на боль и холод, и мне почти сразу приснилось, что Рейна где-то рядом, медленно идет по парку, едва касаясь своими легкими ножками земли, но она не знает, что я здесь. Я пытаюсь как-то подать ей знак, чтобы она не прошла мимо, но как это бывает во сне, я не могу ни крикнуть, ни пошевелить рукой. Мне снилось, что я лежу на земле, чуть не плача от горя оттого, что моя любимая прошла где-то совсем-совсем рядом, потому что я почувствовал запах ладана, лотоса и какого-то тропического цветка, но она так и не заметила меня. А потом Рейн вдруг вернулась, присела рядом со мной, положила свою руку мне на руку и молча улыбалась, с нежностью глядя на меня. Я не мог открыть глаз, я чувствовал ее запах, нежный, тонкий, почти неуловимый, но такой притягательный… Я улыбнулся, стараясь не спугнуть этот сон, прижать его к себе, спрятать прямо на сердце, и греть его собой, чтобы он не развеялся. Моего лба коснулось что-то прохладное. Черт, опять какая-нибудь собака шляется рядом. Сейчас, как это и бывало все последние ночевки в парке, она даже на уровне инстинкта поймет, что я пахну волком, поднимет, как всегда, вой от страха. Черт бы ее подрал! Сон сразу пропал, и тут же резко вернулись боль и холод. Я злобно распахнул глаза, желая напугать собаку как следует. — Эх ты, упрямый волчонок! — проговорил такой любимый, такой желанный голос, самый прекрасный на свете, как нежная кельтская мелодия. Она смотрела прямо мне в глаза своими огромными фиолетовыми глазищами, волосы свисали по обе стороны ее лица растрепанными ярко-рыжими кудряшками почти до земли. Она сидела на корточках передо мной, убирая с моего лица упавшую челку нежными, тонкими, прохладными пальчиками. В ее голосе было столько тепла, столько нежности и доброты, что слезы чуть не брызнули у меня из глаз от облегчения и счастья. Я не верил своим глазам — это сон? Или уже нет? Но это не может быть правдой! Я приподнялся и сел. — Ты? — удивленно прошептал я, вылупив глаза. Я не узнавал ее. Ее глаза были сильно подведены, губы накрашены черной помадой, в носу искрился гвоздик, в губе появилось металлическое колечко. Рейна была в длинном черном кожаном плаще, распластавшемся вокруг нее по земле, в черной кофточке, с кучей цепочек и железок, кулончиков и подвесок, позвякивавших при каждом ее движении, в короткой расклешенной юбке в черно-белую клетку, и только черно-красно-бело-полосатые чулки выше колена поверх черных колготок были цветным в ее одеянии. Длинные ногти были тоже черными, на пальцах куча колец, а на ногах огромные сапоги по колено с кучей ремней и на тракторной подошве. Она была совсем не похожа на ту Рейну, которую я знал, это была совершенно незнакомая девушка, но она все равно была прекрасна. И только ее запах остался прежним, таким родным и любимым. Я поймал себя на том, что на моем лице бессознательно расползлась глупая счастливая улыбка. — А кого ты ожидал здесь увидеть, Папу Римского? — съехидничала она. Такой родной голос, такие любимые интонации — их ни с кем было не перепутать. Она всегда была такая, и мне так это нравилось в ней. — Это правда ты? — я во все глаза смотрел на нее и не мог поверить, пока не протянул руку и осторожно не коснулся пальцами ее волос. — Не узнаешь? — свела она брови к переносице и недобро усмехнулась. — Теперь многое изменилось, Эмбри. — Ты с готами, что ли, теперь тусуешься? — тупо спросил я. Я такое живьем увидел впервые, хотя что я вообще видел в нашей дыре? Да-а… Вряд ли тогда она теперь захочет даже пройтись рядом с индейцем, если у нее такая компания сейчас… Да, действительно слишком многое изменилось. Но она была все равно необыкновенно красива, даже в таком дьявольском виде, и по-прежнему я до безумия хотел ее заполучить. Я понял, что бы она с собой ни сделала, она для меня все равно будет самой лучшей и любимой. — Нет, я сама по себе. Так меньше к себе внимания привлекаешь, — ответила она. Я вытаращил глаза: в таком наряде — и меньше внимания?! Да если у нас так пройтись по Форксу, я уж молчу про Ла-Пуш, все шеи посворачивают и заработают вывих челюсти, когда она отпадет к ногам. Да, мы там, в своей глуши, видимо, бесповоротно отстали от жизни… — Если я буду ходить в своем обычном виде, я слишком много внимания привлекаю. Глаза-то не спрячешь, и свечение. А так — ну гот и гот, мало ли их тут, и не более того. Сейчас в таком наряде уже никого не удивишь, — терпеливо объяснила она, — и потом… Я так захотела, и я стала такой. Не спрашивай ни о чем. Мне это нравится. — Как ты нашла меня? — провел я пальцем по ее пальчикам и только потом понял, что вопрос-то задал дурацкий. — По «Red Hot Chili Peppers», — отшутилась она и улыбнулась своей прежней улыбкой, и даже черная помада не скрыла от меня мою любимую девочку, которую я знал. — Caída… — выдохнул я, и такое облегчение накрыло меня, что у меня голова закружилась. Она покачала головой, вздохнула и снова убрала мою почему-то мокрую челку, налипшую на лоб. Потом таким нежным жестом погладила мою щеку большим пальцем, что я просто растаял у ее ног. — Ты не сердишься, что я притащился сюда? — спросил я ее. — Я давно слышала, что ты в Сиэтле. Tell me baby, what's your story, — пропела она, дразнясь. — Я надеялась, что тебе, наконец, это надоест, и ты вернешься домой, — тут же серьезно сказала она. — Почему же ты сейчас пришла? — спросил я, взяв ее пальчики с длинными черными ногтями в свою руку. На одном ногте висела металлическая штучка в виде капли. Она осторожно освободила пальцы и ехидно ответила: — Могу уйти! Не вопрос! — Нет, Рейн, ты не так поняла, — испугался я, что она сейчас исчезнет. Я снова взял ее руку в свою, и на этот раз она не отняла ее. Это меня обнадежило. — Я просто имел в виду, почему же ты сейчас сжалилась надо мной и пришла? — Потому что тебе сейчас плохо. И потому что я поняла — даже после этого происшествия ты все равно уперто не желаешь возвращаться домой. А ты совсем не заслужил такой скотской жизни. Я не могу жить спокойно, зная, что ты тут бродяжничаешь, голодаешь, и тебя тут обижают, — ответила она. Я улыбнулся счастливой улыбкой: — Ага, меня хрен обидишь! — Угу. Я и вижу. Ладно. Поднимайся, пойдем домой, я накормлю тебя, надо посмотреть, что с тобой, тебе надо помыться и выспаться, — сказала она, поднимаясь. — А твой отец не будет ругаться? — забеспокоился я — как это будет выглядеть, когда его дочь притащит домой грязного, перепачканного в крови парня? — Нет, я живу у себя, кстати, тут рядом, на Томдайк авеню, сразу за парком вверх по улице, — ответила Рейна. Я поднялся, стиснув зубы, чтобы не застонать от боли в боку. Черт, все это время она была рядом, совсем рядом! На соседней улице! Я мог в любой день встретить ее… Пройти мимо такой готки и не обратить на нее внимания было бы невозможно, вопрос в том, узнал бы я ее? Да, я бы ее в любом виде узнал, даже если бы увидел ночью на улице в таком вампирском гриме… Ее запах ни с чем не спутаешь, и ее улыбку, и фиолетовые глаза… Хотя вряд ли она просто так шатается по городу… Она приходит и уходит так, что никто не увидит и не узнает… Но ведь не зря меня судьба притащила именно в этот парк, хотя их тут в Сиэтле до черта! Будь моя интуиция чуть лучше, я бы нашел ее раньше, ведь я почти дошел до цели! — Только не надейся, что я позволю тебе торчать тут. Как только ты поправишься, а это у вас, волков, быстро происходит, я выпишу тебе хорошего пендаля до Форкса, понятно? — сузила она глаза. — Посмотрим, — улыбнулся я. — Ага. Смотри, смотри, а то я выпишу тебе пендаля прямо сейчас, — буркнула она. — Не сердись, пожалуйста, я просто очень хотел тебя увидеть. Ты же все знаешь, мне ни к чему скрывать и выдумывать глупые причины, зачем я здесь, — посмотрел я ей в глаза сверху вниз. Она смотрела на меня, такая маленькая, такая нежная, в этом черном готском гриме… С этими железками на лице… Мне так хотелось прижать ее к себе, но я и посметь не мог. Даже ночью в темноте я видел, как легкое свечение исходит от ее фарфорового личика и пальчиков. Крупный рот с красиво очерченными губами не улыбался. Глаза смотрели без иронии, но они очень сильно изменились с тех пор, как я видел ее последний раз. Сейчас они были потухшими, усталыми и пустыми. Я бы жизнь отдал за то, чтобы они снова загорелись тем восхитительным светом, который так завораживал. — Что, так сильно изменилась? — спросила она, уводя глаза в сторону и прикрываясь огромными ресницами. Раньше она никогда не прятала глаз… — Немного. Ты так же прекрасна, так же нежна и красива. Только у той Рейны, которую я знал, было достаточно силы в глазах, чтобы помогать всем. А теперь я вижу, что тебе самой нужна помощь, — проговорил я. — Нет, ты ошибаешься. У меня все хорошо. Мне не нужна помощь. Особенно такая, которую ты хотел бы мне предложить, — Рейна попыталась улыбнуться, и у нее это почти получилось. Если бы я не чувствовал ее состояние каждой клеткой своего тела, она меня даже смогла бы обмануть. — Да, видит бог, это единственное, чего я хочу, но я не смею, пока ты не позволишь, — сказал я. Черт, никогда вроде особой стеснительностью не отличался, а сейчас чувствовал себя рядом с ней мальчишкой, робким и неуклюжим. Она была так близко, я не удержался и коснулся ее щеки кончиками пальцев, убирая упавшие на ее глаза рыжие непослушные прядки. Она чуть отстранила голову в сторону. — Эмбри, если ты будешь продолжать в том же духе, то тебе стоит отправиться домой прямо сейчас, — произнесла она, но без гнева. Ее голос был таким же отстраненным, усталым и пустым, как и глаза. Буквально несколько минут назад, когда она думала, что я сплю, она говорила и смотрела на меня совсем по-другому. — А… Автобусы уже не ходят, — нахально ответил я, ее глаза сердито сверкнули, и я виновато посмотрел на нее. Теперь мне приходилось искать ее взгляд, она больше не хотела смотреть неотрывно в глаза, сводя с ума, как это бывало раньше, сейчас ее взгляд блуждал где угодно, но только не на моем лице. — Прости меня, я больше не стану, — пообещал я, хотя знал, что наверняка не сдержу слово. Она вздохнула и покачала головой, все так же глядя в сторону. Я упорно продолжал ловить ее ускользающий взгляд. — Эмбри, пойми, мне просто жаль тебя. Я не хочу, чтобы ты страдал попусту. Я никогда не смогу дать тебе того, что ты заслуживаешь. Ты чудесный мальчик, но я не та, что тебе нужна. Я и так никогда не могла быть твоей, а сейчас я вообще не та, что раньше. От меня мало что осталось. Поэтому не надо тебе быть со мной. Не трави себе душу, ничего не получится. Я не хочу, чтобы ты страдал, потому что я не сумею сделать тебя счастливым. Прости меня, милый! Ее глаза сейчас опять наполнились светом, и она все же взглянула мне в глаза. Опять она думает о том, как сделать лучше другим, как не причинить никому боли… И никогда о себе… Маленький рыжий Ангел… Я взял ее за руки и переплел свои пальцы с ее тонкими и маленькими прохладными пальчиками, унизанными железками и огромным, острым, во весь указательный палец перстнем, словно фаланга дракончика с когтем: — Я знаю. Я не смею тебя просить ни о чем. Я не имею права на тебя, я просто пытаюсь украсть у судьбы хоть немного того, что мне не принадлежит и никогда принадлежать не может. Пожалуйста, не гони меня, позволь мне остаться с тобой, просто быть рядом, чтобы тебе не было так одиноко, и все. — Эмбри, не стоит нам с тобой повторять ошибок, которые наделали Джейк и Белла в свое время. Не надо, чтобы я искала утешения в тебе, когда люблю Джейка, даже если надеяться больше не на что. Никому легче от этого не станет, — будто взмолилась она, взглянув мне в глаза. Она опять не отводила глаз, и это волновало, сильно волновало. — Я не хочу быть такой же эгоисткой, как Белла, и держать тебя при себе только лишь для того, чтобы не быть одинокой, потому что даже если мы будем вместе, ты все равно будешь чувствовать ко мне совсем другое, нежели я к тебе. Джейк в свое время не сумел этого понять, он думал, что его забота, любовь и терпение сломают все преграды, и Белла сложит оружие, выбросит белый флаг из осажденной крепости. Вот и ты сейчас совершаешь ту же ошибку. Но она любила другого, того, с кем она не могла быть, и это не могло просто так исчезнуть, как исчез Эдвард. То же самое и со мной. Я люблю Джейка, даже если я не могу быть с ним. И это, наверное, не изменится долго, возможно никогда. Я слишком сильно любила его. Прости, я сейчас делаю тебе больно, говоря это, но лишь для того, чтобы потом тебе не стало еще больнее. Ты ничуть не хуже его, просто он так любил меня, так окружил меня собой, что я влюбилась, не осознавая того. И теперь просто так забыть я это не могу. Я понимаю, что ничего уже быть не может, ничего вернуть нельзя, это плата за то, что было слишком хорошо. И я понимаю, что надо как-то жить и идти дальше, учиться жить заново, без него, одной… Но пока у меня это плохо получается. Хуже всего по ночам. Он не отпускает меня, зовет… Это не дает мне забыться. Умереть я не могу, так что надо как-то приспосабливаться. Я не отрицаю того, что пройдет время, и я, может быть, кого-то встречу и, возможно, мне будет с ним хорошо, но вряд ли я смогу полюбить так же сильно. Поэтому кто угодно, только не ты. — Почему?! — с отчаянием почти выкрикнул я. — Ты слишком хороший. У тебя должно быть все по-другому, легко, светло и счастливо. Без боли, понимаешь? Без страданий и надрыва. Я очень хотела бы, чтобы ты был счастлив, но я понимаю, что не имею права приближать тебя к себе, потому что не смогу сделать тебя счастливым. Если я позволю тебе остаться, ты будешь жертвовать собой ради меня, но ты не сможешь быть мне просто другом и братом. Тебе этого будет недостаточно, ты будешь страдать, а потом начнешь желать большего. А самое главное, что я-то буду слышать все твои мысли, как бы ты ни старался быть просто другом, понимаешь? Нам обоим будет больно. Потому что у тебя еще есть шанс встретить ту единственную, которая будет любить именно тебя и только тебя. А со мной ты будешь только страдать, и я буду знать, что причина твоих страданий — я сама, но только сделать ничего не смогу. Я буду рвать твою душу пополам, сама не желая того, понимаешь? — ее губы были уже почти близко, потому что я, не замечая этого, наклонялся к ней все ниже, и голос ее становился все тише. — Ты можешь даже со мной не разговаривать и не замечать меня, мне достаточно того, что я буду рядом, буду видеть тебя, помогать тебе, заботиться о тебе. Я уже этим буду счастлив, а страдать и рвать себя пополам я буду там, дома, вдали от тебя, не зная, что с тобой и где ты, не видя твоих глаз, не слыша твоего дыхания, — горячо заверил я ее. — Только не говори, что тебя тоже на меня стебанул импринтинг! Вы мне с ним уже вот где! — ехидно сморщила нос Рейна, приставив рогатку из двух пальцев к горлу. Вот она, на мгновенье промелькнула моя девочка, узнаю эту насмешливую улыбку, прищуренные глаза и ехидный голос. — Нет. И я хочу быть честен с тобой. Даже будет лучше, что ты никогда не сможешь полюбить меня и просто будешь позволять мне находиться рядом, ничего не испытывая ко мне. Мне будет достаточно и этого, потому что меня рано или поздно может запечатлеть на кого-то. Я очень этого боюсь и ужасно не хочу, но это может случиться в любой момент, и будет лучше, если тебе будет пофиг на меня, и ты спокойно переживешь это. Я не должен был приезжать сюда, не имел права, но я не мог не приехать, мне просто жизненно необходимо было увидеть тебя, — моя челка коснулась ее лица. Черт, что я делаю? Я ведь прошу ее позволения только быть рядом и не требовать большего, но это сильнее меня, я не могу держать себя в руках… Черт, Эмбри Колл, немедленно расцепи пальцы и отойди от нее минимум на полметра, вдохни, выдохни и только потом говори… Не могу… черт, не могу!!! Она сейчас была так близко, впервые только моя, мой лучший друг сейчас не стоял между нами, она больше не принадлежала ему, он был запечатлен на другую и не посмеет упрекать меня, а она не гнала меня! — Да… я как-то не подумала об этом… — вздохнула Рейна и вдруг сказала: — Впрочем, так даже действительно лучше. Скоро твоя горячка закончится, и к тебе придет настоящая любовь, первая и последняя, самая великая и всепоглощающая, и ты забудешь меня и успокоишься на этом. Что ж, если тебе так нужно побыть немного рядом со мной сейчас, побудь. Но недолго. Не привыкай ко мне, чтобы не чувствовать себя потом виноватым так же сильно, как Джейк сейчас. Я вытаращил глаза, не веря своим ушам — я не ослышался? Она позволила мне остаться? Я сжал ее пальцы и потянул ее за руки к себе. Сердце мое колотилось где-то в горле. — Но это вовсе не означает, что ты можешь позволять себе все, что угодно! — изогнула она сердито бровь, на которой я заметил сверкнувший гвоздик. — Ты просил только позволить тебе побыть рядом. И не пачкай меня своей кровью, ты весь перемазан в ней по уши! — Прости, я больше не буду, — стиснул я зубы. — Где-то я уже это слышала, — состроила мне рожицу Рейна. — Пошли домой, ты сейчас свалишься от усталости. Я с усилием расцепил пальцы и выпустил ее. Возможно, у меня больше не будет возможности быть так близко с ней. Но разве я сам себя не убеждал, что мне было бы достаточно хотя бы издали видеть ее? Ага. Я врал сам себе. Я подхватил с земли рюкзак и схватился за бок — при наклоне резануло. От Рейны это не укрылось, она с сочувствием посмотрела на меня, но старалась особо не показывать виду, что она переживает. Только я все равно это чувствовал и в душе ликовал. — Пойдем, я посмотрю, что у меня есть в аптечке для тебя, — нахмурившись, произнесла она. Ее явно смущало то, что я настолько открыто думаю, не скрывая и не стесняясь. Я понимал, что она слышит мои мысли, но мне нечего было от нее скрывать, и я думал все, что хотел, честно и открыто. Она слышала все, что я думал о ней, и даже больше, все, что творилось в моем подсознании. Ее это явно смущало, но я не хотел беречь ее чувства в этом плане — она должна знать все. Я такой, какой я есть, и я безумно любил ее. Я хотел, чтобы она поняла это и поверила мне. Мы прошли весь парк, но стоило нам только выйти в город, буквально через пару минут мы уже были у дома. Рейн открыла подъезд своим ключом и пригласила меня жестом внутрь. Ее квартирка была на самом верху, в мансарде, с одним большим полукруглым окном. Пока я взобрался по огромной старой лестнице на пятый этаж, у меня закружилась голова, видимо крови много потерял. Она озабоченно смотрела на меня, а я старался не показывать виду и улыбался, хотя перед глазами плыло. Внутри была одна комнатка с большой кроватью, шкафом для одежды, тумбочкой у кровати, креслом и столиком с двумя стульями, в стороне маленькая кухонька и туалет, совмещенный с ванной. Было тихо, уютно и как-то очень тепло в этой каморке. Я бросил рюкзак на пол у двери. — Проходи. Пока ты будешь отмываться, я сделаю поесть, — сказала она. — Только давай сначала посмотрим, что с твоей раной. Она задрала мою толстовку и майку, я поднял руку за голову, она осмотрела бок, потрогала пальчиками и сказала: — Хороший порез. Давай пару стежков наложу, а то хоть на вас как на собаках все заживает, этот будет еще долго кровить. Она принесла откуда-то суровую нитку, закругленную иглу и спирт. — Господи, откуда у тебя это? — удивился я. — Издержки бурной молодости, да и сейчас иногда бывает так натреплют, что зашиваться приходится, — спокойно ответила она. — Слава богу, что у меня теперь тоже заживает все, как на собаке. — Натреплют? Чем ты здесь занимаешься, маленькая? — ужаснулся я, опуская руку. — Да так, бывает иногда, — она подняла мою руку обратно, чтобы не мешал, потом стала снимать с меня кофту и майку. Я послушно задрал руки вверх, и мне пришлось наклоняться, потому что я был намного выше ее. Рейн бросила заляпанные кровью вещи на пол, налила спирт на кусок бинта и приложила к ране. Ожгло так, что я чуть не подпрыгнул. Она склонилась и подула, нежно приложив прохладную ладошку к моему телу рядом с порезом, и боль сразу ушла куда-то, как будто и не было вовсе. — Что бывает? — спросил я, у меня из головы не шло, с кем она тут может так драться, чтобы зашиваться приходилось. — Эмбри, не задавай дурацких вопросов, — она глянула на меня темно-фиолетовыми глазищами, — тут тоже дел хватает. Помощь, знаешь ли, разная бывает, и разным людям нужна. Так. Давай-ка соберись, я постараюсь быстро и не больно. Потерпи немножко, — ее голос вдруг изменился, стал нежным, ласковым. Она плеснула спиртом на рану, я чуть не взвыл, но только застонал, стиснув зубы. — Ш-ш-ш, потерпи, маленький, — ласково проворковала она, погладив меня ладошкой по голой спине. Стало намного легче. Маленький. Ага. Особенно по сравнению с ней. Она протерла спиртом и кожу вокруг раны, проспиртовала иглу и нитку, и довольно ловко заштопала меня, положив четыре стежка. Я смотрел на ее работу и почти не чувствовал боли. Она быстро закончила и стала осматривать меня. Потом, в конце концов, остановилась напротив, протянула руку и осторожно коснулась моей брови, внимательно ее разглядывая, видимо, раздумывая, стоит зашивать, или сама заживет. Я поймал ее руку и прижал к своей щеке. Рейна очень осторожно, ласкающим касанием, но все же освободила ее. — Ступай в ванну, только долго не сиди, лучше прими душ, с почками сейчас не стоит, да и порез опять кровить начнет. Полотенце я тебе повесила. Я пока приготовлю поесть и брошу твои вещи в стиральную машину. Завтра уже будут сухие, — мягко сказала она. Надо все же держать себя в руках, а то ей скоро это надоест, и она реально выпишет мне такого пендаля до дома, что копчик хрустнет. Она прыснула. Ну да, конечно! Ничего от нее не укроешь. Слушаешь? Тогда слушай! Я люблю тебя, люблю больше жизни! Рейна не повернулась ко мне, но по напряженным плечам я понял, она услышала. Черт, да что со мной? Что я делаю? Зачем я сейчас мучаю ее? Хватит, в самом деле! Я буду очень стараться не трогать ее и не приставать к ней со своими нежностями. Правда, не знаю, насколько меня хватит. В ванной я увидел себя в зеркало — чума просто! Бровь распухла, фингал под глазом, волосы в крови, вот почему челка мокрая была, губа разбита, раздулась на сторону, на спине багровые еще пока синяки. Ну и красавец! Я залез в ванну, включил душ, и на дно ванны полилась красная вода. Но какое же это было блаженство — после стольких дней, наконец, вымыться, смыть с себя все… Я вылез из душа совершенно воспрянувший духом, будто заново родился, вытерся большим полотенцем. Надевать несвежее белье и штаны не хотелось. Я завернулся в полотенце и высунул нос из ванной. — Рейна, ты мне не кинешь рюкзак? — попросил я. Она молниеносным движением просвистела мимо меня и через секунду рюкзак был у меня в руках, просунутый в щель двери, а мои джинсы и трусы с носками исчезли. Я моргнул и выглянул за дверь. Рейн, брезгливо держа в вытянутой руке мои тряпки двумя пальчиками, бросила их в машинку и вымыла руки. Такая она классная! — Подожди, не запускай, — крикнул я. — У меня тут в рюкзаке еще есть грязные вещи. Я нашел в мешке последнюю пару чистого белья и вторые джинсы, которые я берег и еще здесь не надевал, оделся и босиком вышел из ванной. Я вытряхнул три пары трусов и носков, две футболки и грязный балахон с «RHCP» в машинку и уселся у столика, куда Рейна уже ставила огромную дымящуюся сковородку. Я потянул носом — бог мой! Картошка и мясо! Что может быть божественнее! — Вот соль и перец, я солила и перчила на глаз, я же теперь не пробую, так что сам по вкусу, — улыбнулась Рейн. — Откуда у тебя мясо? Ты же не ешь ничего? — удивился я, жадно хватая еду и обжигаясь. — Здесь неподалеку магазин, прежде чем пойти за тобой, я его просто стащила там. В моем нынешнем положении есть немало достоинств — например, пробегать с товаром мимо сканеров на такой скорости, что никто тебя не успевает заметить, даже сканер, — хихикнула Рейна. — Видишь, на какие жертвы пришлось идти ради тебя? Я, дочь полицейского, сама полицейский, ворую мясо и картошку из супермаркета, чтобы накормить приблудного волчонка! Я улыбнулся и обжег язык картошкой. Я смотрел на нее и не мог налюбоваться. Она была так хороша! У меня раньше никогда не было возможности вот так просто сидеть с ней рядом, болтать о чем-то. Она всегда была с Джейкобом, и побыть наедине у нас была возможность всего лишь один раз тогда, в ту роковую ночь свадьбы Беллы и Эдварда, на берегу, и то разговор шел в основном о Джейкобе. А сейчас я был в ее доме, она кормила меня, она не уделяла мне немного времени, как раньше, она просто пустила меня в свою жизнь. И никто больше не стоял между нами, и она больше не была девушкой лучшего друга, на которую я не имел никаких прав и даже не имел права думать о ней. Не могу сказать, что я не жалел ее — то, что она теперь больше не была девушкой моего лучшего друга, это было трагедией, я не мог радоваться этому никоим образом, это было ужасно и так больно и ей, и Джейкобу, что радоваться этому мог только полный подонок. Но я сейчас просто был тупо счастлив от того, что мы в эту минуту вдвоем, я — ее, а она пусть даже не моя, но и ничья, рядом, так близко, что я могу коснуться ее. Пока я мылся, она успела переодеться в кожаные штаны и майку, а пока я ел, она сходила в ванну, сняла с себя этот кошмарный макияж, и теперь сидела передо мной с бледным личиком, на котором горели ярко-фиолетовые глаза и притягивали мой взгляд крупные красивые губы с колечком посреди нижней. Она сидела на подоконнике, босиком, поджав одну ногу под себя, и курила в открытую форточку окна. Единственное, что мне напоминало о той странной, незнакомой, но красивой девушке-готке в парке, это железки на ее лице и пальцах, да черные ногти на руках и ногах. Когда я, наконец, отъелся, она подошла ко мне с какой-то банкой, которую достала из холодильника. — Что это? — спросил я. Она показала мне название — оно мне ничего не говорило. Она отмахнулась и приблизилась ко мне. Сначала она намазала кожу вокруг раны от ножа, я чуть не подпрыгнул, как стало драть, потом подула, аккуратно приложила кусок бинта и приклеила его полосками пластыря. После смазала пару ссадин на спине. Потом она обошла вокруг меня и встала напротив с банкой в руке. Я сидел и смотрел на нее, как на икону. Коленкой раздвинув мои ноги, она встала между ними, склонилась и стала осторожно мазать из баночки сначала ссадину на подбородке. Я тихонько втянул сквозь зубы воздух — мазь драла нещадно. Рейна снова подула. Я прикрыл глаза и отдался кайфу. Ее прикосновения вызывали волну мурашек по телу, ради этого я был готов хоть каждый день ходить в тот кабак в порту и задираться с моряками и грузчиками, чтобы они били мне морду, и чтобы Рейн так же заботилась обо мне. — Засранец, — тихонько прошипела она совсем беззлобно, услышав мои мысли, и я во всю пасть заулыбался, уставившись на нее. Я придвинул свои босые ступни к ее маленьким прохладным босым ножкам. Она сжала губы и, прищурившись, бросила на меня сердитый взгляд, но ничего не сказала. Видимо, решила не обращать внимания, надеясь, что мне быстрее это надоест, если я буду видеть, что все мои действия остаются без внимания. Ага! Как же! Я не мог заставить себя сидеть смирно. Она была так близко, ее грудь была прямо напротив моих глаз, но я искал глазами ее глаза. Она бросала на меня короткие колкие взгляды, осторожно втирая свою деручую мазь мне в синяки и ссадины, а я, стиснув зубы, терпел и мечтал только о том, чтобы это никогда не кончалось. Она свободной рукой, отставив выпачканный в мази пальчик, убрала волосы с моего лица, длинную прядь заправила мизинцем за ухо, а челку смахнула назад, и стала мазать бровь. Руки ее были заняты, одной она держала банку и одновременно пыталась удержать падающую челку, другой мазала раздутую бровь. Скажу честно, я бессовестно воспользовался моментом и коснулся губами нежной тонкой кожи с внутренней стороны запястья, которое было прямо перед моими губами, почти касаясь их. Она метнула в меня такой взгляд, что я зажмурился, ожидая пощечины. Но почувствовав, что она через секунду осуждающего молчания продолжила обрабатывать бровь, я открыл сначала один глаз и хитро посмотрел на нее, потом второй. Она покачала головой и улыбнулась, всем своим видом показывая, что я ее начинаю бесить, но она не может сердиться на меня. Да, наверное, я наглец, но я знал, что только так я смогу сломить ее сопротивление, только так заставить ее перестать страдать и мучиться, только так она сможет отпустить сама себя на волю — она сопротивлялась, но я ее достал. Она очень сильная, и сюси-пуси терпеть не может, ей нужен сильный и решительный парень, и я, не смотря на свою непонятную робость с ней, делал вид, что я эдакий мачо. Конечно, она все понимала, но я был уверен, если буду смотреть нерешительно издали, она никогда не подпустит меня к себе. Крепость сама не сдастся, ее надо завоевать, чтобы она могла пасть с достоинством. Ну нельзя же, чтобы такая офигительная девушка всю оставшуюся жизнь провела в одиночестве, оплакивая свою несчастную любовь. Я, внутренне сжимаясь от волнения, положил руки ей на спину и осторожно потянул ее к себе. — Эмбри, зря стараешься, — хмыкнула она. Но я рук не убрал. Я не мог их убрать. Впервые в жизни она была сейчас в моих руках, и все шло вот так, неправильно… А чего ты хотел? Чтобы она, увидев тебя, кинулась к тебе на шею? Ее пальчик с кошмарной мазью невесомо коснулся моей разбитой губы, искры посыпались у меня из глаз от боли, даже, кажется, слезы выступили. Да что ж это за мазь такая, скипидар, что ли?! Я сделал вдох и поцеловал ее пальцы. Она остановилась и уставилась на меня. — Эмбри, я сейчас же отправлю тебя домой, — тихо и даже как-то испуганно сказала она. — Я никуда не поеду. Неужели ты не видишь — я люблю тебя, маленькая! Я не оставлю тебя здесь одну, — твердо сказал я. Рейна очень тяжело вздохнула и сказала: — Я не смогу полюбить тебя, ну как ты этого не поймешь? Я могу отдать тебе свое тело, но сердце не смогу — оно отдано другому, и ты прекрасно знаешь, кому. Или тебе достаточно будет тела, а на сердце ты и не претендуешь? — Зачем ты так? Ты же все прекрасно видишь! Я не посмею коснуться тебя и пальцем, пока ты сама не захочешь, — обиделся я, что она так думает обо мне. Это было правдой — я бы никогда не смог пойти до конца, как бы мне ни хотелось этого, если бы она сама не хотела. Зная ее, я даже и не рассчитывал на это. — Ты уже касаешься меня, — возразила Рейна. — Просто я очень давно не видел тебя и очень скучал по тебе, — виновато посмотрел я на нее исподлобья. Она опять потянулась намазать мне губу, но я решительно встал и прижал ее к себе. — Эмбри, — устало закрыла она глаза, словно пыталась так спастись от меня и от самой себя. Я склонился к ней и коснулся губами ее губ. Тьфу, мазь оказалась такой гнусной на вкус, я аккуратно стер большим пальцем эту дрянь с губ Рейны — я уже успел ее вымазать. Потом я стер эту гадость тыльной стороной руки со своих губ и закусил нижнюю от боли — я забыл, что она разбита, и провез ладонью по ней со всей дури. Она опять лопнула, и по подбородку поползла капля крови. Рейна открыла глаза и осторожно коснулась прохладными пальчиками моих губ, словно прикрывая их. Я склонился к ней, она с силой прижала свои пальцы к моим губам, уперлась мне в грудь другой рукой и застонала: — Эмбри, ну ты с кровью ко мне! Ты что, спятил?! — Черт, прости, забыл совсем… — закусил я губу, слизывая кровь и вытирая ее с подбородка. — Я знаю, ты ее терпеть не можешь до тошноты. — Балда, я же на таблетках Карлайла сейчас сижу, я уже забыла, как она пахнет, какого она вкуса… Но свежая горячая кровь оборотня для меня — это же наркотик! Я ее ненавижу, мне до рвоты противно, но организм ее чувствует и не слушается меня! — она зажмурилась. — Прости, маленькая! — я прижал ее к себе, спрятал ее лицо у себя на груди, положив ей руку на затылок, запустив пальцы в ее густые спутанные волосы. Я старался побыстрее зализать лопнувшую так некстати губу, чтобы Рейн не слышала запаха крови. Она всхлипнула, или мне показалось? Я отстранил ее и, наклонившись, заглянул ей в глаза, убрав упавшие на ресницы волосы. Глаза ее горели, но она уже справилась с собой. Я потянулся поцеловать ее, но она снова приложила свои пальцы к моим губам: — Эмбри, ты рискуешь или дразнишь? — сердито спросила она. — Хочешь — бери, я весь твой, — ответил я. Я ничего не боялся, даже если она тут же прикончит меня. Я стал целовать кончики ее пальцев, убирая с ее лица рыжие вьющиеся пряди, и так же невесомо целовал ее скулы, виски, нежно и очень осторожно. Из глаз ее медленно скатились две огромные слезинки, оставив на фарфоровых щечках мокрые полоски. Я снял губами эти капли боли, прижимая ее к себе смелее и целуя ее губы, лаская языком холодный металл ее колечка в нижней губе. Я услышал стук банки с мазью об пол, ее руки легли мне на руки, словно она собиралась защищаться, но потом она взяла мое лицо в ладошки и нежно-нежно ответила мне. Я поднял ее за талию, она была такая легкая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, потом осторожно поставил обратно. Внутри меня все клокотало, но я знал, что дальше нельзя. Все, чтобы она перестала от меня шарахаться, я сделал, но дальше было нельзя. Дальше я не имел права. Только если она сама этого захочет. И я понимал — чтобы растопить ее лед, растворить ее боль и печаль, нужно время. Я был готов ждать столько, сколько нужно, постепенно отогревая ее, ласками и нежной заботой, не торопя, не принуждая, даже если она так и не решится. Не важно. Сейчас она уже была моей. Главное для меня было — чтобы ей стало легче, чтобы она улыбнулась прежней светлой и легкой улыбкой, какой она улыбалась Джейкобу. Мы долго целовались. Ей было хорошо со мной, я видел это, она отвечала на мои поцелуи сначала как бы нехотя, но потом она оттаяла. Целовалась она просто обалденно, я оборзел и, взяв ее на руки, сел с ней на стул, посадил ее к себе на колени, верхом, лицом к себе, и она, конечно, чувствовала, что я безумно хотел ее, но я держался, а она не делала попыток пойти дальше. Я смирил себя, и заставил страсть спрятаться на время. Страсть уступила место нежности, хотя мне это стоило немалого труда. — Тебе надо поспать, — проговорила Рейна. Ее губы слегка опухли от поцелуев, и она выглядела так трогательно, будто долго плакала. — Я могу лечь на полу, — ответил я. Она соскользнула с моих колен и взяла меня за руку, подвела к кровати и указала на одну половину: — Ложись, ты когда последний раз спал по-человечески? Мне не надо было повторять дважды. Нет, я не потирал в душе ручонки, что сейчас она согласится отдать мне себя. У меня и в мыслях этого не было. С ней нужно было обходиться бережно, не ранить ее, нельзя сейчас ее обижать. Просто я реально спал последний раз на кровати неделю назад. Я стал расстегивать джинсы. Она взяла щетку и стала расчесывать волосы. Они не слушались, ей приходилось брать их в кулак и справляться с ними, склонив голову на бок. Я подошел к ней, забрал у нее щетку и осторожно стал расчесывать ее. Она напряженно стояла, повернувшись спиной ко мне, и пока я расчесывал ее кудри, я успел насладиться поцелуями ее изящной шеи и точеной линии плеч. Потом она забрала у меня щетку и стала сама расчесывать спутанные кончики, которые я боялся раздирать, чтобы не причинить ей боль. Я снял и кинул джинсы на пол, забрался под одеяло и с блаженством откинулся на подушку. Черт, какое же счастье вытянуться на мягкой чистой кровати после недели спанья под кустами в парке!!! Я смотрел, как Рейна расчесывается, и в глазах моих плыло. Сон накатывал на меня. Она погасила свет, стянула свои кожаные штаны, оставшись в футболке и трусиках, и улеглась рядом. Несколько секунд мы лежали рядом, на спине, не касаясь друг друга. Потом я сграбастал ее и прижал к себе. — Нет, — жестко сказала Рейна. — Да не трогаю я тебя, верблюжья колючка! — вздохнул я, устраивая ее у себя на плече поудобнее и убирая упавшие волосы, щекотавшие мне грудь и лицо. — Спи, милая! — Глупый маленький упрямый волчонок! Пришел ты себе и мне на погибель, — прошептала она. — Я просто люблю тебя, моя Caída! Ты мой Ангел, gota de agua… (капля дождя *исп.) — прим. автора) — пробормотал я и вырубился. Утром я проснулся совершенно отдохнувшим, ничего не болело. Я открыл глаза, понимая, что Рейны, которую я обнимал перед тем, как заснуть, рядом не было. В комнате ее тоже не было. Я встал, пошел в ванну и посмотрел на себя в зеркало — ни на лице, ни на теле не было и следа вчерашней драки. Я оторвал приклеенный пластырем на боку бинт — только красноватая полоска с торчащими в ней нитками давала понять, что здесь был порез. Я, извернувшись перед зеркалом, разрезал нитки маникюрными ножничками, которые лежали на полочке у зеркала, и вынул куски из швов. Потом я оделся, пригладил растопыренные во все стороны волосы и сунулся к холодильнику. На самом деле, надо перекусить и опять топать в порт, грузить — я не мог сидеть дома и ждать, пока Рейн стащит мне еды в супермаркете. Ее-то вопрос еды не волновал, но я, с тех пор, как превратился в волка, стал очень прожорлив, как и вся моя братва. И раз уж я сам притащился сюда и вломился к ней в дом, неужели я мог себе позволить жить за ее счет? Убираться отсюда я был вовсе не намерен, так что надо было позаботиться о том, чтобы зарабатывать хотя бы себе на еду и чем-то помочь Рейн. Я нашел в пустом холодильнике пакет молока и тарелку с пятью огромными бутербродами, накрытую льняной салфеткой. На верхней полке лежали остатки ветчины, сыр и две помидорки. Я улыбнулся — Рейна уже успела приготовить мне завтрак. Интересно, куда она улетела с утра? Я включил чайник и подошел к окну, вонзив зубы в бутерброд. Поливал дождь, с высоты мансарды был виден ненавистный мне парк Смит Ков. Теперь я смотрел на него чуть ли не с любовью. Я включил радио. Оттуда раздалась одна из моих любимых песен группы «Hurts» — «Silver Lining». Почему-то последнее время многие давно знакомые песни обретали для меня совершенно особый смысл, которого я раньше не замечал. — И я не отстану, когда стены превратятся в руины, Я буду продолжать восхождение, Дождь будет следовать за тобой, куда бы ты ни шла. Облака темнеют и гром гремит, И я вижу молнии, и я вижу молнии. Когда Мир окружает тебя, я заставлю его уйти, Рисуя небо с лучом надежды. Я постараюсь спасти тебя и перекрыть серость лучом надежды,— раздавалось из радиоприемника. Я открыл одну из форточек, прохладный воздух влился в комнату, принеся с собой шум дождя. Я смотрел вниз, на квартал, ожидая, пока вскипит вода в чайнике. Я скорее почувствовал, чем услышал, как замок в двери повернулся, и дверь открылась. Я обернулся, и улыбка растянулась у меня от уха до уха. Рейна, разбрызгивая капли воды, с абсолютно мокрыми волосами, свитыми в мелкие колечки, вошла и поставила пакет на пол. — Уже проснулся? — улыбнулась она. Я кинулся к ней, помогая ей снять длинный тяжелый кожаный плащ, с которого лила вода. — Почему ты без зонта? — укорил ее я. — А мне все равно, меня вода не беспокоит, — пожала она плечами. Я повесил плащ на крючок, повернулся и столкнулся с ней в тот момент, когда она выпрямлялась, подняв с пола пакет. Я взял ее за плечи и поцеловал. — Доброе утро! — пробормотал я. — Я так скучал без тебя… — Тебе часто придется скучать, — ответила она, — меня почти не бывает дома. — Ты, главное, возвращайся, а я буду просто ждать тебя, — прошептал я, касаясь пальцами ее мокрой щеки. Я, было, потянулся опять поцеловать ее, но в этот момент громко щелкнул вскипевший чайник, и Рейна мягко выскользнула и пошла с пакетом к холодильнику. Так тебе и надо, дурень! Не расслабляйся! Она тебе ничего не обещала. Держи себя в руках, иначе она будет скоро вообще избегать тебя! Черт, но как же трудно сдерживать себя, когда каждая клеточка мозга, каждый нерв хочет только одного — прижать ее к себе, укрыть от всего на свете, защитить от всех, согреть и успокоить! И целовать ее, и сжимать в своих руках, и ласкать, и… Так, стоп! — Что ты будешь, кофе или чай? — спросила Рейна, доставая из шкафчика большую черную кружку. — Кофе, — попросил я. Она насыпала в кружку две ложки растворимого кофе, залила кипятком и поставила на стол рядом с сахарницей. Потом достала из холодильника тарелку с бутербродами, поставила на стол передо мной и сняла салфетку. Ее движения были такими легкими, женственными, но настолько стремительными, что я не всегда улавливал их. Пока я с набитым ртом обжигался кофе, она быстро выложила из пакета продукты. Черт, она столько всего накупила, наверняка прилично потратилась… — Какие у тебя планы? — спросил я ее. — Надо кое-куда съездить по делам, — уклончиво ответила она. — Ты можешь отсыпаться, сюда никто не придет. Я покачал головой: — Нет, я пойду, попробую еще подзаработать. — В этом нет нужды, — возразила она мне. — Нет, Caída, я так не могу. Я свалился тебе на голову, я не хочу причинять тебе неудобства, — ответил я.  — Опять в порт? Все еще ищешь приключений на свою задницу? — насмешливо улыбнулась она. — Ничего, задница у меня крепкая, выдержит, — так же насмешливо ответил я ей. — Ну да, ты уже большой мальчик, справишься, — она закурила, — да и ниток со спиртом у меня много еще, если что — заштопаем. Я состроил ей рожицу и улыбнулся. Мне сейчас было так хорошо рядом с ней. Я доел свои бутерброды, допил кофе, надел кроссовки, толстовку и собрался на выход. Она мне протянула небольшой пакетик: — Если ты надолго, возьми с собой перекусить, не шляйся ты там по этим кабакам, не надо, я буду волноваться за тебя. Я взял сверток с бутербродами и пообещал, что ни в какие передряги больше влезать не буду. Она волновалась обо мне! Волна тепла окатила меня. — Вот ключ, я, может быть, приду поздно. Не запирай окно на шпингалет, здесь душно, — бросила она мне ключ. Я ловко поймал его и сунул в карман. — Не потеряй, иначе тогда тебе придется входить в окно, — ехидно предупредила она. Рыжая моя, да я хоть по крышам приду! Она уже собралась вернуться в комнату, когда я поймал ее за руку, притянул к себе, поцеловал и сказал: — Я пошел. Я чувствовал себя таким счастливым, я уходил из дома на работу, поцеловав свою любимую девушку на прощание, и я знал, что когда я вернусь, мы снова будем вместе. Мне теперь было куда возвращаться. Отработав опять допоздна, стараясь подзаработать побольше, хотя все равно платили копейки, я с плейером в ушах шел домой, довольный, как павиан, зная, что скоро увижу мою рыжую девочку. Улочка, ведущая из порта вдоль железнодорожной грузовой узкоколейки к Мосту Магнолии, к парку Смит Ков и к Томдайк Авеню, на которой жила Рейна, была узкая и темная, и проходила как раз мимо рыгаловки, где я вчера подрался. Меня так и подмывало туда зайти и поискать этих мужиков. Но я дал Рейн слово, что не буду искать себе приключений. Однако, слово сдержать не удалось, потому что приключения сами нашли меня. Трое из тех пяти стояли и курили прямо у входа в кафе. Конечно, они меня заметили и уже направились в мою сторону. Пока они не созвали всю свою толпу, жаждая взять реванш за вчерашнее, я сам быстро подошел к ним. Все кончилось довольно быстро. Они валялись на земле, я поднял одному голову за волосы и пообещал: — Я здесь буду ходить каждый день. Лучше не подходите, в следующий раз убью. Он кивнул. Я отпустил его и направился в сторону Моста Магнолии. Сзади я услышал, как они поднимались с земли, кто-то к ним вышел из забегаловки на улицу, я услышал: «Вон он!» и быстрые шаги за спиной. Я развернулся. За мной бежали еще трое мужиков. Да что ж они никак не успокоятся-то? С тремя справиться было нетрудно. Правда, опять по морде получил, но это уже так, мелочи, вскользь. Прежде чем отшвырнуть на землю последнего, я ему сказал: — Я твоего друга предупредил. Я отпустил его, воткнул в уши наушники от плейера и, не торопясь, пошел к мосту. Прогулявшись под моросящим дождем по тихим темным улицам, я добрался до старого пятиэтажного дома с мансардой под крышей на Томдайк Авеню. Я вскинул глаза наверх — свет горел, значит, Рейна была дома. Я увидел темный силуэт на фоне освещенного полукруглого окна под крышей — она опять курила, сидя на подоконнике. Сразу стало тепло и радостно на сердце. Я через две ступеньки взлетел на пятый этаж по крутой лестнице с чугунными перилами и толкнул дверь, она оказалась не заперта. Меня ждали. Я вломился в дверь, Рейна тут же соскочила с подоконника мне навстречу. — Привет! — мои губы расползлись от уха до уха. — Привет! — она подошла ко мне, взяла меня за подбородок и повернула мое лицо в сторону, разглядывая мою снова разбитую губу. Ну конечно, она уже наверняка была в курсе, что со мной случилось. — Знаешь, дорогой, если ты собираешься каждый день устраивать разборки в городе, у меня с тобой никаких нервов не хватит, — ухмыльнулась она. — Да, ерунда, — махнул я рукой. — Вот, я тут подзаработал немного, — я протянул ей деньги, полученные после работы. Она взяла и положила их на стол, продолжая смотреть на меня. — Я знаю, я обещал… Но так получилось… Надеюсь, больше этого не будет, — виновато посмотрел я на нее. — Я знаю, что ты не виноват, — улыбнулась она, — но толстовку опять стирать надо. Давай снимай. Я снял толстовку, она взяла ее из моих рук, я задержал ее руки в своих. Она потрогала пальчиком мою разбитую губу, потом ласково растрепала мне челку и сказала: — Иди в ванную, ужин уже готов. Я поцеловал ее, склонившись к ней с высоты своего роста, и побежал в душ. Когда я вышел, на столе был готов ужин для меня, машинка уже стирала мой балахон, но Рейны не было. Окно было приоткрыто, я почувствовал это, когда сел на стул у окна, и по боку подул прохладный ветер. Я прикрыл раму и чуть было не защелкнул на шпингалет, но тут же вспомнил, что Рейна запретила закрывать окно. Куда она могла деться? Неужели я ее своими нежностями и приставанием достал так, что как только я прихожу, она старается улизнуть из дома, чтобы не быть со мной рядом? Мне стало так плохо, что даже аппетит пропал. Я доел кое-как свой ужин, погасил большую лампу, включил ночник у кровати, улегся на нее прямо в джинсах и включил телевизор. Я даже не помню, что там шло. Я все время думал о Рейне, я очень скучал по ней, с нетерпением ждал ее возвращения и очень боялся, что причина ее исчезновения — я сам. Я не заметил, как задремал. Я проснулся от того, что тихонько стукнула рама окна. Я распахнул глаза — Рейна беззвучно кошачьим движением спрыгнула с подоконника на пол, прошуршав полами плаща, и прикрыла раму. Черт, я ключи оставил в джинсах, а когда вошел, машинально захлопнул замок, а она подумала, что я уже, наверное, сплю, и не стала беспокоить, вошла через окно… Пятый этаж, мать твою… А может быть, она хотела проскользнуть незаметно, просто не хотела со мной общаться, надеясь, что я уже сплю и хоть сейчас не буду приставать к ней? Я прикрыл глаза и сделал вид, что сплю, чтобы не доставлять ей неудовольствие. — Балда ты, Эмбри Колл, — тихонько хихикнула она. Ну да! Нашел перед кем притворяться! Я открыл глаза. Она, уже скинув плащ на стул, полубоком улеглась на кровать, свесив ноги в огромных сапогах на тракторе, подставила руку под голову и насмешливо смотрела на меня. — Я подумал… — начала я. — Да знаю я, о чем ты подумал, — улыбнулась она. — Я достал тебя, да? — спросил я ее. — Эмбри, мне очень хорошо с тобой, я просто совершенно бессовестно пользуюсь тобой, так же как Белла в свое время Джейком, когда ее бросил Эдвард, — произнесла тихо Рейна, — разве ты можешь достать? Ты такой милый! Но я-то не такая, как тебе хочется! — Неправда, — возразил я, — ты совсем такая, как я и хотел. Но ты не любишь меня, я для тебя только друг, брат. А братья и друзья так себя бессовестно не ведут. Я боюсь, что я достал тебя тем, что все время лезу к тебе, но не лезть я не могу, это выше моих сил. Я не могу просить от тебя ничего в ответ, прошу лишь позволить мне быть рядом. Но это будет означать, что если ты позволишь, тебе придется терпеть меня, как надоедливую псину. — Не говори так, Эмбри, — ответила она, проведя пальцем по моей руке, — Я попробую тебе сейчас объяснить. Я очень боялась кого-то из прошлого, и когда я узнала, что ты здесь, я ужасно испугалась, что именно ты и принесешь мне больше всего боли. Но вчера я поняла, что за этот месяц мне именно этого и не хватало — чьего-то тепла и заботы, чьей-то нежности. Конечно, ты знаешь и сам, что больше всего я хотела бы этого от Джейка, но я знаю, что он для меня с этим вашим запечатлением потерян навсегда. Я не могу ответить тебе такой же сильной любовью, как к Джейкобу… пока… но мне хорошо с тобой. Только это не значит, что я буду целоваться с тобой круглые сутки! — тут же сурово сдвинула бровки Рейна. Я слышал только слово «пока». Сердце заколотилось у меня в горле — она сказала «пока не могу», но может быть, чуть позже… она и сама не отрицает такой возможности… Но я и так был счастлив — ей хорошо со мной, и я сумел сделать так, чтобы она хоть немного оттаяла. Значит, надежда есть, что когда-нибудь она ко мне привыкнет и, может быть, полюбит. Я прямо посмотрел ей в глаза и спросил: — Я понимаю, но когда мы вместе, я же могу хоть иногда целовать тебя? Она от такой наглости вздернула брови, но я тут же сграбастал ее, целуя. Она упала на спину. Черт, я не думал, что сдерживать свое желание — такая мука. Я не должен, не должен, нужно время! Я любил ее, и я готов был беречь ее и терпеть столько, сколько нужно. Нацеловавшись до сумасшествия, я прижал ее к себе, стараясь унять бешено колотящееся сердце и задыхаясь. Она снова выскользнула из моих рук на подоконник, забралась на него с ногами, уселась и закурила. Ее черный силуэт изящной кошкой темнел на фоне окна, подсвеченного снаружи фонарями с улицы. От нее самой исходило бледное голубоватое свечение. Рейна, в отличие от вампиров, светилась даже в темноте. Я лег на живот, подложив руки под подбородок и любуясь ею. Сигаретный дым таинственными витиеватыми завитками клубился вокруг нее. Сейчас ее тонкий профиль, точеные колени и на контрасте огромные ботинки на фоне окна были такими красивыми, а ветерок сквозь щель приоткрытой рамы ласкал ее растрепанные волосы, что я пожалел, что не умею рисовать, чтобы запечатлеть это навсегда. Она повернула ко мне лицо и, заметив мой восхищенный взгляд, спросила: — Что? — Ничего, — улыбаясь глупой улыбкой, проговорил я. — Глаза сломаешь! — насмешливо бросила она, выкидывая окурок в окно. — Покажи мне город оттуда, откуда ты его видишь, — попросил я. Она улыбнулась и потянулась к плащу, висевшему на стуле. — Одевайся, там холодно, — просто сказала она. Я быстро оделся. Она открыла окно и показала мне на небольшой парапет под окном, огибавший дом прямо под мансардой. — Сможешь пройти по нему вон туда? — спросила она. Я кивнул — делать нефига. Раньше я бы не решился, но теперь мои способности удивляли меня самого с тех пор, как я обратился. Рейна совершенно спокойно влезла на подоконник, спрыгнула на парапет и посмотрела на меня снизу верх. Я без раздумья последовал за ней. Спрыгнув на парапет, мы оказались лицо к лицу. Я склонился, взял ее лицо в ладони и нежно коснулся ее губ. Целоваться вот так, на высоте пятого этажа, когда под ногами была полоска всего сантиметров в сорок и пустота внизу, было так здорово, так сумасшедше, что волна дрожи пробежала по всему моему телу. Только бы не обратиться от волнения! Я отпустил Рейну, еще раз коснувшись ее губ. Она улыбалась, ей-богу, улыбалась! Когда она это делала в последний раз? Перед запечатлением Джейка? Я почувствовал, как она крепко взяла меня за руку. Я сжал ее тонкие прохладные пальцы и медленно последовал за ней. Она уверенно шла вдоль стены, прижимаясь к ней спиной и ведя меня за руку. Я посмотрел вниз — на пустынной улице почти никого не было. Дождь кончился, но было прохладно. Луна показала свой бок из-за тучи. Мы дошли до угла дома и я понял, что Рейна показала мне выступ кровли, спускавшейся под углом к нам. Она ловким движением запрыгнула на крышу и протянула мне руку. Я ухмыльнулся и легко запрыгнул сам, оказавшись рядом с ней. Она опять взяла меня за руку и повела по крыше. Мы забрались на самый верх. Там гулял ветер. Ее плащ развевался, едва не сбрасывая ее с крыши, но Рейна чувствовала себя там как дома. Мы смотрели на город внизу, и океан, сверкавший под луной. — Пробежимся? — спросила она. Я кивнул и улыбнулся. Вот это настоящий кайф, даже не такой, как носиться по лесу. — Не страшно? Я-то не упаду, а ты? — спросила она. — Неа, с тобой мне ничего не страшно, — ответил я. Мне вдруг показалось, что она сделала мимолетное движение, словно потянулась ко мне. Я скорее уловил ее движение, чем увидел, и склонился к ней. Взглянув мне в глаза сумасшедшими, ярко-фиолетовыми, в черной густой подводке глазами, она сама поцеловала меня, нежно коснувшись губами моих губ. Потом она сразу прыгнула вниз по крыше и легко перепрыгнула на соседнюю. Я едва успел перевести дыхание от захлестнувшей меня радости, что она сама поцеловала меня, потом опомнился и последовал за ней. Мы неслись, но ночному городу, перепрыгивая, перелетая с крыши на крышу, наслаждаясь свободой и скоростью, адреналин молотком стучал у меня в висках, мне было легко и хорошо, и совершенно не страшно. Она черной птицей в своем длинном плаще скользила, как тень, чуть впереди меня, и я, как верный пес, следовал за ней шаг в шаг. Сколько мы так носились, я не знаю. Долго. Я испытал невероятный кайф. Такого мне еще делать никогда не приходилось. Черт, да что я видел в этой жизни? Нашу деревню в резервации? Лес? Ближайшие к нам провинциальные городишки? Ну гонял на байке, прыгал со скалы, носился с ребятами по лесу. Но Рейна показала мне то, что нравится ей, и я понял, что это здорово. Скорость и свобода — да, этого и у нас хватает в лесу. А тут еще с примесью классного задорного азартного страха и адреналина, и кайфа от того, что это опасно, но ты это делаешь, и у тебя здорово получается. Когда мы вернулись на крышу нашего дома, она села на самой верхней точке и похлопала рукой рядом. Я уселся. Глаза ее горели, на губах ее играла легкая таинственная улыбка. — Ты такая красивая, — прошептал я, взяв ее за руку. — Только здесь я свободна. Когда я бегаю, я не думаю ни о чем, — ответила она. — Замерзла? — спросил я, почувствовав, что она слегка дрожит. — Немного, — ответила она. Я придвинулся к ней поближе и обнял ее. Мы так и сидели, о чем-то болтали, и я грел ее своим теплом. Мы смотрели с крыши на океан, когда вдруг она вздрогнула, ее взгляд остановился, она нахмурилась, закусила губу и подалась вперед, словно ее пронзила боль. — Что? Что с тобой? — испугался я. Она мотнула головой. — Caída, что случилось? — сжал я ее в своих руках, и меня затрясло. — Джейкоб… — прошептала она. — Он зовет меня… — Черт! Что-то произошло там? — тревожно пытался заглянуть я ей в глаза. — Нет, там все как обычно, просто он все время зовет меня, особенно после полуночи… — тихо проговорила она с болью в голосе. — Я думала, пока ты рядом, я не буду думать о нем, я надеялась, что если мы будем с тобой вместе, он перестанет меня беспокоить. Я забылась, я поверила вдруг на мгновенье, что у нас с тобой может получиться. Мне с тобой очень хорошо. Я думала, что если я буду твоей, совсем твоей, ты будешь счастлив, хотя бы до того момента, пока к тебе не придет твое предназначенное тебе счастье запечатления. Я надеялась, что я до этого времени успокоюсь и постараюсь забыть Джейкоба. Но я не хочу, чтобы ты был тем, кто просто отвлечет меня. Я хотела бы, чтобы у тебя было все по-другому. И Джейк все равно терзает меня. Он все еще помнит и зовет меня. — Знаешь, если бы он хотел, он бы нашел тебя. Я же нашел, — погладил я ее по волосам. — Это я нашла тебя. Если бы я не захотела, не нашел бы. Он действительно не может. Ему нельзя. А тебе пока можно, — она шмыгнула носом, как ребенок. — Совсем замерзла, кроха? — прижал я ее к себе. — Знаешь, мы с тобой вместе еще так мало времени, всего вторую ночь, конечно, ты еще не можешь перестать слышать его. Тебе нужно время. Я буду ждать столько, сколько нужно, не переживай. И, может быть, однажды наступит момент, когда-либо он перестанет звать, либо ты перестанешь его слышать, либо захочешь слышать только меня. — Нет, Эмбри. Я не должна допускать этого. Иначе, когда ты тоже запечатлеешься и уйдешь, я… — она запнулась. — Caída, милая, маленькая моя, давай не будем сейчас говорить об этом? Я сам страшно боюсь этого, и мне больно от одной мысли об этом. Но если я люблю тебя, люблю сейчас, что же мне теперь делать? Отказаться от той, кто дороже всего на свете? Я не смогу, все равно не смогу. Джейкоб не вернется, запечатление не оставляет выбора, не оставляет шанса выжить. Ты не должна жить только одной болью и одними воспоминаниями о нем. Он будет звать тебя, потому что переживает и чувствует себя виноватым перед тобой, он ведь очень любил тебя, и, конечно, сейчас ему не хватает тебя рядом. Ренесми еще ребенок, он и не думает о ней, как о женщине, и пока она не вырастет до того момента, когда Джейк увидит ее по-другому, он так и будет страдать по тебе и доставать тебя. Но рано или поздно она вырастет. И тогда он уже не сможет даже думать ни о ком, кроме нее, даже о тебе. А я здесь, рядом, и я люблю тебя! — я смотрел в ее полные боли глаза и понимал, что-то, что я сейчас говорю ей — яд, который медленно убивает ее. И так же убивает меня. — Но однажды и ты так же уйдешь, потому что не сможешь ни на кого смотреть кроме той, кому ты будешь предназначен, — ее губы дрогнули. — Да, черт возьми, может быть так и будет. А может быть, этого не будет никогда. В конце концов, мы можем сбежать на необитаемый остров и быть там только вдвоем, и я никогда не увижу никого кроме тебя, и меня никогда ни на кого не запечатлеет! Но сейчас тебе плохо, а я сейчас с тобой! Так позволь себе просто отвлечься! Нет, я не прошу, чтобы ты любила меня, я не имею права, я не могу тебя привязать к себе, я же не полный козел, я ведь понимаю, что я так же однажды могу уйти из твоей жизни. Но просто пользоваться мной и моей любовью ты имеешь полное право. Сейчас я принадлежу тебе безраздельно, я весь твой. Ты можешь делать со мной все, что угодно, и даже если ты позволишь себе быть со мной, если захочешь взять меня и подарить мне себя, никто не посмеет осудить тебя. Не люби, просто бери меня, и все. Настолько, насколько я тебе буду нужен, — я гладил ее холодные пальчики, а она смотрела в сторону, на океан. От ее хорошего настроения не осталось и следа. Она, наконец, подняла на меня глаза. — Господи, Эмбри, ты сумасшедший… — прошептала она, дрожа. — Ты совсем замерзла, милая, — поднял я ее, и мы спустились на парапет, добрались до окна, я первым взобрался на подоконник и протянул ей руку. Мы спрыгнули на пол, я помог ей снять плащ. Она была вся ледяная. Я снял с себя толстовку и футболку и обнял ее, прижимая к себе. Сейчас она быстро согреется, все-таки волчья кровь! Она тихо стояла, прижавшись ко мне, холодная, дрожащая и потерянная, но я чувствовал, как она постепенно отогревается. — Покажи мне себя, пожалуйста… — вдруг неожиданно даже для самого себя попросил я. — Зачем? — нахмурилась она. — Я никогда тебя не видел настоящей. Я хотел бы хоть раз в жизни увидеть настоящего ангела, — тихо произнес я. Она какое-то время молчала, глядя на меня, словно раздумывая, потом решительным движением сняла с себя майку, кинула ее на кровать, и глазам моим открылась восхитительная грудь. Она мягко оттолкнула меня от себя на небольшое расстояние, опустила голову, готовясь, чуть развела руки в стороны, свечение вокруг нее усилилось, воздух словно завибрировал, как бывает у открытого пламени, аромат лотоса усилился, она напряглась, и вдруг за ее спиной с шумом раскинулись необыкновенной красоты крылья, полупрозрачные, нежные, словно лебяжий пух, светящиеся голубыми искрами. Она развернула руки ладонями вверх, приподняв руки в стороны, крылья тоже медленно развернулись, по ним перебегали голубые и золотистые искры, как от электричества, и лунное свечение, холодное, светлое, волнующее. Она гордо подняла голову, встряхнув тут же свившимися мелким бесом волосами, и выпрямила спину. Черная краска вокруг глаз оттеняла сияние ее лица, и я, задохнувшись, изумленно уставился на нее, не в силах ни отвести глаз, ни сделать вдоха. Я не ожидал, что я испытаю такое потрясение. Я смотрел на нее с фанатичным восторгом и боялся пошевелиться, чтобы видение не исчезло. На душе было такое счастье, такое умиротворение, словно я и вправду увидел ангела. Хотя, что значит словно? Я увидел Ангела. Я не видел в жизни ничего прекраснее, и я хотел бы смотреть на это вечно, я хотел бы всегда быть рядом с ангелом, дышать этим светом, пить этот свет… Я не мог объяснить, что со мной произошло, просто вот так люди и обретают веру в бога. Моя Рейна была самой прекрасной девушкой на свете, но сейчас я на нее смотрел не как на любимую девушку, сейчас я трепетал от благоговения. Даже восхитительная обнаженная грудь не уводила меня и мои мысли в грешную сторону. Я готов был пасть перед ней на колени и молиться на нее, если бы мог пошевелиться. Она медленно сложила крылья, и еще через мгновение свечение за ее спиной исчезло — она вернулась в свое обычное состояние, ловко подцепила майку с кровати и натянула ее на себя. Я провел рукой по лицу, словно нежную паутинку снимая наваждение. Когда ее вторая сущность спряталась, я даже испытал какое-то опустошение и печаль от того, что она пропала. Она стояла и смотрела на меня. Я медленно подошел к ней, протянул руку и вдруг понял, что не могу коснуться ее, не могу посметь. Мы стояли и смотрели друг на друга, дрожь пробегала по моему телу. — Ты прекрасна! — только и сумел выговорить я. — Ты самое лучшее, что было за всю мою жизнь! Я осторожно взял ее руку в свои, ожидая, что вот-вот надо мной разразится гром, небеса разверзнутся и молния ударит меня прямо в темя за мое святотатство. Господи, а я только что целовал ее взахлеб! Гореть мне, видимо, в аду за это! Я поднес обеими руками ее руку к губам и невесомо перецеловал кончики ее пальцев. Гром не грянул, молния меня не испепелила на месте. Господи, будь я проклят! Куда я лезу?! Если я действительно люблю ее, я должен убраться отсюда как можно быстрее и дальше! Как я мог желать ее, как я мог уговаривать ее там, на крыше, чтобы она была моей, взяла меня и отдала мне себя, не любя? Разве способна она не любить? Она даже меня любит, и готова отдать мне себя, чтобы я был счастлив. Но она никогда не полюбит меня так, как Джейкоба. И никогда сама не будет счастлива со мной! Кто я и кто она! Разве достоин я ее? И дело даже не в этом. Она любила Джейкоба, и никто не сможет ей заменить его. Будь проклят этот импринтинг! Как он мог отнять их друг у друга?! Да, я могу сейчас начать ее целовать, и уложить ее в постель, и она не будет сопротивляться, и я наконец-то стану самым счастливым парнем на свете, получив самую желанную и любимую девушку, и ей даже будет хорошо со мной. Но не так хорошо, как с Джейкобом. Она будет дарить мне себя, но любить она будет его, и, даря мне свои ласки, будет думать о том, что предает его. Так как я могу пойти на это? Разве можно вот так просто заняться с ней любовью, зная, что она отдает себя только потому, что хочет, чтобы я был счастлив? Она никогда не думает о себе, потому что она Ангел. Ее призвание — помогать всем, жертвуя собой. А есть ли кто-то в этом проклятом мире, кто бы подумал об Ангеле? Кто бы позаботился о ней и помог ей? Все только ждут помощи от нее. Все хотят, чтобы она сделала их счастливыми. Но неужели в этом мире никто не может сделать счастливой ее? Не принимать ее жертву, а принести в жертву себя ради нее? Обидеть Ангела проще всего. Она стерпит, лишь бы ты был счастлив. Она все простит. Но смогу ли я простить это сам себе? Пусть я сдохну завтра от боли и тоски по ней, но я буду первым, кто подумает об Ангеле. Кто отпустит ее на свободу. Кто не станет требовать от нее счастья. Кто просто исчезнет из ее жизни и перестанет грузить ее, когда ей и так хреново. Ее не спасет моя любовь, она ее погубит. Я не могу заставить ее полюбить меня, и я не хочу, чтобы она старалась всеми силами сделать меня счастливым. Да, я теряю сейчас самое главное в своей жизни. И я уверен, завтра я тысячу раз прокляну себя за это решение и пожалею о том, что сделал, потому что все люди эгоисты, и я не исключение. Мне будет очень плохо, и я тысячу раз снова захочу приехать к ней. Но я не приеду. Я никогда не нарушу данного себе сейчас слова. Потому что я клялся не девушке. Я клялся Ангелу. Я не хотел насиловать ее душу и я не хотел, чтобы она насиловала себя сама, стараясь полюбить меня. Если бы я не увидел ее настоящую, если бы мне судьба не предоставила такого шанса, я бы совершил самую большую ошибку в своей жизни — я своей бешеной любовью принудил бы Ангела любить себя. Она должна любить всех, но никто не спросил, а кого на самом деле хочет любить она? И пусть она любит того, кого хочет, даже так, больно, жестоко, в одиночестве, зная, что любимый никогда не будет принадлежать ей больше. Но это ее любовь, которую она выбрала сама, которую не вытравить ничем. Я взял ее на руки, отнес на кровать, осторожно положил ее, лег рядом, обнял ее, прижал к сердцу и стал гладить ее волосы. Она с нежностью прижалась ко мне и прошептала: — Спасибо тебе, Эмбри! Ты единственный, кто понял меня. Прости меня, но я… — Это ты прости меня за то, что посмел желать тебя, за то, что видел в своих снах тебя своей. Я буду любить тебя, но я не стану больше тебя мучить, — прошептал ей в волосы я. Она обняла меня и прошептала: — Я обещаю тебе, ты будешь счастлив! Очень счастлив! Я не выпущу тебя из виду и всегда буду охранять твое счастье, чтобы оно не заплутало где-нибудь по дороге и нашло тебя как можно скорее. Все будет хорошо. — Но как же ты? Ты же сказала, что тебе не хватало этого? Значит, теперь ты опять одна? — грустно спросил я. — Ничего. Я справлюсь. Я тут доделаю кое-какие дела, помогу отцу и пойду дальше. Я постараюсь выжить. Я обещаю тебе. Просто одной мне будет проще. Наверное, это моя судьба такая, — она перебирала мои волосы, а я нежно целовал ее. Прежних мыслей о том, насколько сильно я хочу ее, больше не было. Я прощался с моей любовью. Навсегда. Я не смог заснуть до утра. Она тоже не спала. Мы молчали и просто ласкали друг друга, не отводя глаз от глаз, и я думал, что сердце мое разорвется на части, но мне не было больно. Видимо, ее тонкие нежные пальчики, гладившие меня, снимали всю боль с меня. Больно будет завтра, когда я уеду отсюда первым автобусом. Я целовал ее, целовал непрестанно, желая на всю жизнь запомнить ее запах, вкус ее губ, свет ее глаз. Я слышал, как бьется ее сердце рядом с моим, и хотел навсегда запомнить этот звук. Я знал, все, что мне останется от нее на память — это ее запах лотоса и ладана, стук сердца, блеск глаз и свет восхитительных божественных крыльев — это единственное, что я мог забрать с собой и на что я имел право. Утром она проводила меня на вокзал. Я отдал ей на память свой MP3 плейер с «Перцами» и всякой любимой музыкой, а она сняла с шеи какой-то готический амулет и надела его мне на шею. Он был горячим. Странно, металл на ее прохладном теле должен быть холодным. Она так глянула на меня, что я понял — она вложила в него часть своей души. Я сжал его в кулак и прижал его к груди. Я купил билет на автобус до Форкса. Рейна была по-прежнему одета в свой готический кожаный плащ почти до пят и кошмарные сапоги, какое-то короткое платье и полосатые гетры. Ее огромные глазищи снова были закрашены черным, но боль все равно плескалась в них. Я чуть было не отступился от своего решения и не остался. Она как-то потерянно улыбалась, и я готов был уже сказать, что я никуда не поеду, что останусь возле нее, но она встала на цыпочки, обвила мою шею, я схватил ее, прижал к себе, оторвав ее ноги от земли, и впился в ее губы. Она ответила мне. Подъехал автобус. Черт, зачем я уезжаю? Как переживу это?! Как мне жить дальше?! Но я знал, что ради спасения ее души, ради нее, ради моей любви к ней я все делаю правильно. Я вошел в автобус, сел на свое место и уставился в окно. Мы не могли оторвать глаз друг от друга. Я видел, как она стояла и смотрела на меня до тех пор, пока автобус не свернул на другую улицу. — Разговаривай со мной, прошу тебя! Хоть иногда отвечай мне! — взмолился я мысленно, осознав, что я забыл попросить ее об этом при расставании. — Обещаю, — раздался ее голос в моей голове. — Я люблю тебя, милая! — подумал я. — Я тоже люблю тебя! — ответила она. Впервые за много лет, с раннего детства, слезы наполнили мои глаза. Я зло стер их рукавом, пока они не пролились. — Все будет хорошо, я обещаю! — проговорила она в моей голове так ласково, с такой любовью и печалью, что я чуть было не вскочил, не бросился к водителю, не попросил остановить автобус и не помчался обратно к ней. Я зажмурился, чтобы не разреветься. Когда я сошел с автобуса в Форксе, я, не задерживаясь, добрался до окраины и пошел по трассе в сторону Ла-Пуш. Как только из глаз за лесом скрылись последние дома, я углубился в лес, разделся, сложил вещи в рюкзак, тут же обратился и взял рюкзак за лямку в зубы. До дома добегу и так, противно, но не страшно. Сразу в моей голове заголосила вся стая. Где я был, куда я пропал, что случилось, что происходит — тысяча вопросов, на которые я не мог ответить. Но воспоминания свои я стереть не мог, и закрыть свои мозги от всех, как умела это делать Рейна, я тоже не мог. Они все увидели и поняли, они загалдели, стали утешать, пытались поддержать, но я просто честно попросил их: — Не трогайте меня некоторое время с этим, ладно? Может быть, потом я объясню. Сейчас слишком плохо. — Возвращайся скорее домой, мы не будем задавать вопросов, — пообещал Сэм, — Мы ждем тебя, брат. — Спасибо, — ответил я и помчался в сторону дома. Боль колотилась внутри, но с каждым шагом она становилась чуточку меньше. Она не пройдет скоро, но она уже начала проходить. Я думал о Рейне без страдания, только светлая грусть плескалась в моей душе. Я думал лишь о том, что у меня все же было целых две ночи, когда она была моя, пусть даже у нас ничего и не было, но она была моя и только моя, и эти две ночи я запомню на всю жизнь. Воспоминания о них помогут мне выжить, когда вдруг захочется вскрыть себе вены. — Я слышу, Эмбри! — раздался любимый голос в моей голове. — Я пошутил, — горько подумал я. — Верь мне, все будет хорошо. Я прослежу за этим, — шепнула мысленно она, и я вздохнул и стал работать лапами быстрее. Меня ждали братья. Мне было куда вернуться. — Я смогу увидеть тебя еще когда-нибудь? — спросил я. — Ты можешь приехать в любое время, когда захочешь, если я еще буду в городе. Я всегда буду с тобой на связи, обещаю, — ответила Рейна. — Я люблю тебя. Я не забуду тебя, — подумал я. — Я тоже не забуду тебя, — пообещала она, и я опять остался один на один со своей болью.