За поцарапанной дверью из красного дуба

Поцарапанная дверь из красного дуба со скрипом отворилась, и я медленно вошёл в свой крохотный офис, вдыхая ароматы дешёвых сигарет и такого же дешёвого пойла. Послышался щелчок, и под потолком зарябил тусклый свет, выхватывая из мрака общий бардак и стоящий у окна стол. Мне часто приходилось передвигаться с места на место в связи с особенностями работы, но эту конуру я облюбовал прочно, и именно здесь я собирался пересечь свой последний рубеж. Я стащил с себя старое кожаное пальто и швырнул его на кресло в углу, которое уже изъели крысы. Тут и там валялись пустые бутылки, звеня и перекатываясь при каждом касании моих сапог. По-хорошему, тут давно нужно было убраться, но зачем? Я не водил сюда гостей, да и сам редко захаживал, лишь просматривая папку с заказами и вновь уходя в неизвестном направлении. Не жизнь, а пиздец. Я провёл ручищами по сальным каштановым волосам и, открыв глаза, увидел самого себя в отражении большого потрескавшегося зеркала. Огромные синяки под карими глазами, заплывшее лицо от постоянных пьянок и побоев, скомканная клетчатая рубашка и, наконец, протёртые до дыр джинсы без ширинки. — Ну ты и бомжара, Джим, — в тысячный раз повторил я сам себе и от этого даже усмехнулся, тут же окунувшись на мгновение в пучину воспоминаний. Кроме кресла, рабочего стола со стулом и запылившегося телевизора на колонне из книг, в мой офис ничего не помещалось. Конечно, можно было бы сложить что-нибудь на балкон, но прежний хозяин позаботился об этом, и теперь вместо балконной двери за столом красовалось крохотное оконце, в которое едва проникал свет. Но даже этого мне было много, а потому на крохотное оконце я присобачил жалюзи, которые вечно находились в закрытом положении. Я вообще не любил свет, так как он был помехой для моей работы. И не только. Помню, как в детстве я играл на площадке и мяч вылетел за ограду, укатившись на дорогу. Я бросился за ним, но из-за играющих бликов солнца не заметил несущуюся машину. Две недели в реанимации и ещё три месяца увлекательнейшего лежания на койке без возможности даже почесаться. Врачи вообще сомневались, что десятилетний пацан переживёт такой встряски, но я перенёс и выжил. А зря. Я почесал двухнедельную щетину и ногой подвинул стол, дабы можно было пройти к стоящему за ним стулу. Чашка с заледеневшим кофе свистнула с него и звонко разбилась о скрытый под слоем грязи паркет. — Да бля, — констатировал я, усаживаясь на стул и возвращая стол в привычное положение. Усталый вздох. Я ещё острее стал чувствовать запах спирта, бивший в нос не хуже вышибалы в стрип-клубе. Пепельница была переполнена пеплом, бычками и смачными харкотами, что на долю секунды вызвало у меня непривычное отвращение. Взяв её, я без раздумий стряхнул всё на пол, где этого добра было навалом. По столу тут же побежал здоровенный таракан, и я молниеносно и с грохотом размазал его кулаком, превращая в отвратительную зелёно-коричневую лепёшку. «Ну надо же, сноровка ещё та», — подумал я, вытирая тыльную сторону кулака о джинсы. Этот мой офис сильно отличался от того, какой у меня был во время работы в полиции. Да, тот офис всем офисам был офис. Когда я только пришёл туда, я был сопливым дрищом, которого никто в расчет не ставил. Начинал с разноса бумаг по отделам, иногда даже за кофе посылали, мудаки старые. Спустя год меня повысили до дорожного патрульного, и вот тогда моя карьера поползла вверх. Пара десятков успешных задержаний пьяных водил и ещё пара плёвых дел не особо выделяли меня, но, когда я случайно накрыл сделку наркодилеров в дорожном тупике, меня начали замечать. Забавно, ведь в дальнейшем один из тех парней (кажется, его звали Антон) сбывал для меня стволы в обмен на героин. Как тесен мир! Потом всё закрутилось, как барабан в револьвере. Мне тупо фартило, по-другому не скажешь, но через четыре года я уже возглавлял наш отдел. Теперь я посылал дрищей за кофе и пялил хорошеньких секретарш скучными вечерами. Я громко рыгнул и, потянувшись, захрустел почти всеми частями тела. Как же я опаршивел. Куда делось то золотое время, когда я ещё мог позволить себе дышать полной грудью и просто наслаждаться этой жизнью? Когда я мог спокойно сесть в свой «Кадиллак» шестьдесят седьмого года с мягким откидным верхом и спортивной коробкой передач и рвануть куда-нибудь за город с друзьями и красивыми девочками? Да кого я обманываю, у меня никогда не было настоящих друзей, да и красивые девочки спали со мной только из-за денег. Так было до тех пор, пока я не встретил Салли. О Салли. Мои глаза распахнулись, и я провёл ладонями по загаженному столу, пытаясь прийти в чувства. Дыхание перехватило, и в груди что-то загудело. Такого я не ощущал уже очень давно. Наконец продышавшись, я стал копаться в горе бумаг и прочего хлама, что заполонили большую часть моего рабочего стола. На пол полетели всевозможные рукописи, перечёркнутые красным фломастером фотографии и прочая дребедень. Скинув туда же полный немеченых купюр чемодан, я наконец нашёл её: выцветшая фотография, на которой мы вместе. Я и Салли. На заднем фоне какой-то пейзаж с небольшой деревушкой и бесконечными полями до самого горизонта. Я помню, эту фотографию сделал мой старый знакомый Марти во время нашего с ней медового месяца. Обычные люди летят на какие-нибудь жаркие курорты, а мы устроили летний тур по Европе. Кажется, это было в Германии. Я тогда здорово надрался в каком-то придорожном пабе и чуть не разбил арендную машину. Я молча смотрел на её лучезарную улыбку и тонул в океане больших лазурных глаз. Даже на этой старой фотографии она казалась мне неземным созданием. Мы познакомились с ней в участке, когда она пришла подавать заявление об угоне. Она была не первой моей любовью, но тогда я просто съехал с катушек при виде её вьющихся золотых волос и обтекаемых форм. В том возрасте я был очень застенчив и труслив, а потому сам удивляюсь, как не упустил её тогда. Сейчас я могу сказать, что это был единственный стоящий поступок в моей сраной жизни. Она была моложе меня на три года и всегда заставляла обращать внимание на все прекрасные вещи этого мира. Мы ходили в кино, ездили на мотоциклах по всему восточному побережью, встречали рассветы в Филадельфии и просаживали деньги в Лас-Вегасе. Мы любили друг друга. Любили так, как это описывают в детских книжках и сопливых мелодрамах для сорокалетних матерей-одиночек. Поправив затёкшую ногу, я случайно наступил на хвост умывающейся крысе, и та громко пискнула, унося ноги в мусорные кучи. — Твою мать! — выругался я, разозленный отвлечением от рассматривания своей жены. Да, я решился на это в дорогущем ресторане Лос-Анджелеса. Не зря его называют Городом ангелов, ведь именно там я сделал предложение одному из них. Всё было так, как я и представлял: весь ресторан снят на весь вечер только для нас двоих, на небольшой сцене тихо играют музыканты, а за огромными окнами плескаются волны. Мы сидим и весело болтаем о всякой ерунде, она звонко смеётся над всеми моими шутками, и от этого я с каждой секундой млею всё больше. Но вот солнце уже наполовину скрывается за морским простором, музыка затихает, и я дрожащими руками тянусь в карман дорогого пиджака. В голове у меня творится что-то неописуемое, и я, чуть не роняя пурпурную коробочку в бокал с вином и путая заготовленный текст, сбивчиво приглашаю эту девушку стать моей. Как было позорно грохнуться в обморок, когда она сказала это заветное слово. Но как же было приятно очнуться, когда сверху на тебя смотрят родные глаза, наполненные слезами счастья. А потом мы поехали в мой дом на Энсино, и там у нас был неописуемо жаркий секс! Это был мой первый раз с Салли, так как я не смел вести себя с ней, как с другими девушками, но мысли об этом душили меня почти каждую ночь. Я просто не мог оторваться от неё, одурманенный её запахом вперемешку с духами. Боже, даже спустя столько лет я начинаю возбуждаться, вспоминая ту ночь. На следующий день я не мог стоять, не оперевшись на что-нибудь. Я нервно проглотил ком в горле и откинулся на спинку старого стула, поправив бляху на кожаном ремне. Свадьба была через два месяца, и её я вспоминаю не так хорошо. Помню только то, как после официальной церемонии мы убежали от посторонних глаз и хорошенько трахнулись в подсобке. Мы оба смеялись вперемешку со стонами, но я уже и не помню, что нас так смешило. Так или иначе, с тех самых пор мы официально стали мужем и женой. Я занимал уже достаточно высокую должность, чтобы позволить себе и ей всё, о чём только можно мечтать в пределах разумного. Жизнь, казалось, удалась. Но так мне только казалось. Судьба решила пересмотреть своё отношение ко мне, и жизнь покатилась по наклонной. Через четыре года я крупно попался на взятке, и, чтобы не загреметь на долгие года, мне нужно было ещё больше денег. Я не хотел беспокоить этим Салли, а потому продал несколько автомобилей и квартиру в Портленде. Но этого было мало, и мне предложили работу, которая навсегда изменила мою жизнь. Мне предложили убить человека в обмен на огромную часть суммы, на что я и согласился. Ничего серьёзного, обычный клерк. Мне уже приходилось убивать во время службы, но то были преступники. Однако свою первую рабочую командировку я завершил успешно, просто подкараулив нужного человека и сбив его машиной. Я не знал его лично и даже не видел его лица, а потому совесть не сильно мучила меня. Но это было только начало. Мы узнали о бесплодии Салли, и это ещё больше подорвало её и так хромающее здоровье. Мне срочно нужно было что-то делать, а потому мы почти на полгода уехали отдыхать в Новую Зеландию. Там всё начало немного выправляться, но из-за неуплаты налогов мне грозили описью имущества. К тому же на работе стали всплывать слухи о моём тёмном дельце, так что мне пришлось углубиться в криминальный бизнес и подчистить хвосты. Спустя ещё год я уволился из полиции. Поначалу это служило мне прикрытием, но в дальнейшем слишком опасно стало работать по две стороны, ведь с обеих тебя могли накрыть. Всё рушилось как карточный домик. Богатую и роскошную жизнь пришлось сменить на более скрытную и размеренную, а потому мы собрали все свои пожитки и перебрались в Даллас, где отстроили неплохую виллу и стали обустраивать жизнь по-новому. Но нельзя начать всё с нуля, занимаясь прежними делами. Я умалчивал о своём заработке, прикрывая заказы срочными командировками. Так незаметно пролетело ещё шесть лет. Я изменился и стал тем, кем являюсь сейчас. Жизнерадостности не добавляла новость о болезни Салли. Рак головного мозга обнаружили слишком поздно, и всё казалось безнадёжно. Адские муки скручивали её почти круглосуточно, и она уже не могла жить без обезболивающих. Я стал работать в два раза больше: начал торговать наркотиками, перепродавать оружие и перевозить нелегалов из Мексики. И, разумеется, убивать. Я стал иконой среди киллеров, и заказы буквально сыпались на меня потоками. Доходило до того, что в собственном почтовом ящике в обычных конвертах я находил предложения с новыми заказами. К счастью, у меня остались большие связи и в полиции, а потому патрульные машины проезжали мой дом стороной. Не знаю, охотились ли на меня рыбёшки покрупнее, но за всё своё время работы я так и не попался. Фартило, что сказать. Но фартило паршиво. Салли умерла, когда я был в очередном отъезде. Два года она боролась за жизнь с этой неизлечимой заразой, но проиграла. Я потратил состояние на её лечение, но сука с косой оказалась проворнее. Больше всего я не могу простить себе того, что меня не было с ней в последние минуты. Всё это было лишь ради неё, а в итоге меня не было в действительно нужный момент. Скупые слёзы потекли по измождённому лицу и капнули на пожелтевшую фотографию счастливых молодых. Руки сжались в кулаки, и я до скрежета стиснул зубы, не давая воли эмоциям. У меня больше не было будущего. А не стало его после того, как её прекрасное тело с золотыми локонами волос и океаном бирюзовых глаз закатили в железную печь и кремировали. Это было написано в её коротком завещании, и я просто обязан был хоть что-то сделать правильно. На следующий день я вылетел в Лос-Анджелес и, заказав вертолёт, развеял прах над побережьем, где когда-то трясущийся сопляк сделал предложение всей её жизни. Я впал в беспамятство: рыдал часами напролёт и не находил себе места, топил горе в алкоголе, чуть не подсел на наркотики, но не мог даже смотреть на других женщин. В них всех я видел отражение свой Салли, и это просто сводило меня с ума. Я даже хотел (да и пытался) покончить с собой, но всякий раз что-то мешало или просто не хватало духу. Что ж, продлил свою бессмысленную жизнь ещё на одиннадцать лет, молодец. Я провёл языком по пересохшим губам и, прокрутив висящий на запястье ключик в замке верхнего ящика стола, открыл его, глядя на пачку денег, ещё несколько перечёркнутых фотографий и старый добрый «Смит & Вессон» тридцать восьмого калибра. Ни из одного пистолета я не убил больше, чем из этого старины. Тридцать семь человек, если быть точным. А потому мой выбор остановился именно на нём. Я вытащил оружие из ящика и, покопавшись левой рукой, нашёл там четыре патрона в придачу. Да, я собирался застрелиться. Почему? Чтобы ответить на этот вопрос, вам достаточно лишь вновь прочесть вышеописанное. В моей жизни было всё: деньги, девушки, роскошные дома и дорогие машины. В ней была большая любовь и счастье всей жизни, была несовместимая потеря и утрата всего. Что ещё от неё можно было ждать? «Новой любви и нового счастья!» — скажут наивные романтики. На хуй вашу новую любовь вместе со счастьем. Я не мог родиться заново. Не мог стереть всё, как историю в браузере после просмотра хорошей порнушки. Этот неподъёмный груз уже давно тащит меня на дно, и тянуть с этим больше не имеет смысла. Я думал о том, чтобы перед сводом счетов с жизнью раскрыть полиции все карты, сдать всех подельников и признаться во всех своих преступлениях. Но зачем? Я хочу закончить свою дерьмовую жизнь без шума и представлений, а не на электрическом стуле перед всеми родственниками убитых мною людей. Да и зачем мне портить ещё более-менее нормальные жизни тех, кто помогал мне в делах и финансировал мои капиталы? Следом за револьвером из ящика появился весьма дорогого вида портсигар и чёрная зажигалка, обрамлённая серебром. Словно зная, что этим всё и закончится, я давно сделал небольшой запас на такой вот случай. Донышком стукнулась о стол бутылка дорогого портвейна «Cockburn's Special Reserve», которую я тоже притащил сюда ещё как года три. Я приподнялся со стула и резкими движениями стал скидывать к чёрту оставшийся хлам. Когда я вновь сел, на столе осталась лишь бутылка, раскрытый портсигар с одной сигарой, зажигалка, пистолет с патронами рядом и фотография. — Так-с, ещё кое что, — задумчиво пробормотал я и поднял с пола рваный лист бумаги и чёрную шариковую ручку. Подумав мгновение, я начал писать.

«Завещание Джима Тайлера. Я, будучи в почти здравом уме и не совсем трезвой памяти, завещаю свой « Кадиллак» и мотоциклы старине Марти, моему единственному другу был, которого я могу вспомнить с хорошей стороны. Всё остальное имущество, недвижимость, деньги и акции я оставляю своему отцу, который вправе распоряжаться с ними так, как захочет».

Я хмыкнул, без интереса прочитав свою коротенькую предсмертную записку. Я не собирался усаживаться тут за мемуары, в подробностях описывая желчно яркую жизнь, ведь это бы заставило меня жить дальше, а я уж точно не собирался сегодня ложиться спать. Нет, сегодня у меня особый день! Я чиркнул ножницами дорогую сигару и, сунув её в зубы, дорогой зажигалкой поджёг край. Мой провонявший офис тут же заволокло приятным сизым дымом. Вот это я курил бы вечно, а не ту завёрнутую в туалетную бумагу стружку, обмоченную в ссанье и названую сигаретами. Сигареты уже не те, нет. Сделав пару затяжек, я понял, что во всём этом мне не хватает музыки. Я подвинулся чуть левее и, скинув на пол очередную гору кишащего живностью мусора, добрался до старого проигрывателя. Он выглядел бодро (в отличие от меня), а потому я сдул всю накопившуюся пыль и вынул из тайника виниловую пластинку с песнями Пола Маккартни. Если и вышибать себе мозги — то только под него. Это я решил твёрдо. Немного шумящих помех, и вот офис наполнился добротным пением уже немолодого британца. Я не спешил. Висящие над дверью часы только перевалили за половину шестого, а значит, у меня было ещё много времени. В гости к Богу не бывает опозданий, верно? Загвоздка в том, что я не верю в Бога, иначе бы сейчас не рассматривал с диким интересом этикетку дорогой бутылки, вдыхая дорогие пары некогда богатой жизни. Все религии трубили про страшные муки для самоубийц, но я не считал себя самоубийцей. Я всего лишь избавлял мир от ненужного нарыва, гнойника, который и так грозил лопнуть. Я не верил ни в Бога, ни в Чёрта. Да вообще ни во что не верил. И мне было глубоко посрать, что со мной там будет после того, как одна из этих пуль пробьёт мой череп и высморкает мозги с противоположной стороны. Я усмехнулся своим аллегориям и, осипшим басом подпевая пластинке, стал открывать портвейн. Я даже отложил сигару, дабы хорошенько втянуть ноздрями вырвавшийся из горлышка аромат. Всё это было так по-домашнему, что, казалось, сейчас в дверь войдёт мама и поставит на грязный стол свою фирменную курицу из духовки, которую я так любил в детстве. Но вместо этого я лишь видел закрытую на три замка исцарапанную дверь из красного дуба, в которую вряд ли кто-то ещё войдет. Стряхнув пепел на стол и сделав затяжку, я положил сигару на стол и взял бутылку. Я взглянул на фотографию перед собой и, закрыв глаза, сделал первый глоток. Он оказался слегка обжигающим и бодрящим, отчего я сразу стал чувствовать себя ещё лучше. Именно о таком конце я и мечтал последние три года. Так я и сидел, поочерёдно делая затяжки и глотки, пока старина Пол не запел нашу с Салли любимую песню. Под неё мы порой выбирались из дома и мчались по ровным дорогам Калифорнии, не вспоминая ни о чём и лишь горланя в унисон двигателю «Кадиллака». Под неё я любил расслабляться в бассейне с бутылочкой хорошего вина, пока Салли занималась аэробикой на фоне яркого голубого неба. Под неё мы даже уединялись ночами, а потому эта песня приобретала многогранный смысл. И всегда под эту песню я мог лицезреть свою красотку Салли с неукротимым огнём золотых волос и бушующим штормом в лазурных глазах. Салли, Салли, Салли! Я схватился за револьвер и с оскалом осмотрел помещение, словно боясь увидеть призрак прошлого. Песня к тому времени доиграла до конца, и я быстро вернул иглу на начало, не желая мириться с такой скоростью. Мы всегда слушали её вместе, а сейчас я был один. Грязный, потерянный и забытый всеми (кроме проклятых бюрократов и налоговиков). Видела бы она меня сейчас. Она бы слабо улыбнулась, провела по моему израненному лицу своей шёлковой ладонью и сказала, что всё у нас будет хорошо. А я бы просто улыбнулся в ответ и закрыл глаза, утопая в ласке и не смея пошевелиться. Но моя пятипалая лапа обхватила воздух, из-за чего сизый дым сделал вираж и вновь устремился под закопченный потолок. В барабане уже было два патрона, но я решил больше не играть с судьбой и, как контуженный, стал запихивать четыре оставшихся в каморы, с детским интересом рассматривая цифры на дне гильз. Когда кропотливая работа была закончена, я зачем-то сильно раскрутил барабан и выхлебал ещё треть бутылки, глядя на эту смертельную карусель. Профессионально вернув барабан в состояние готовности, я тупо уставился в небольшое по диаметру, но довольно длинное дуло. Ситуация складывалась забавная, и я даже засмеялся, приложив ладонь к лицу. Снова проделав махинации с иглой проигрывателя, я вернулся к старине «S&W». «В висок или в рот? — я задался вопросом, но тут же на ум пришли другие мысли. — А если я сразу не сдохну? Буду корчиться в агонии с пробитой башкой. Да и как долго я буду чувствовать боль. Так-с». Я вновь положил готовый к выстрелу пистолет на стол и полез в тумбу под столом за каким-нибудь обезболивающим. Нарыв среди презервативов и пустых пачек сигарет аспирин, я откупорил крышечку и не раздумывая закинулся всей пачкой, разминая таблетки грубыми челюстями. И плевать я хотел на побочные эффекты этого дерьма, я тут помирать собрался! Кинув коробочку следом за остальным ненужным мусором, я запил кашу во рту портвейном (плева-ать!) и с миной отвращения поскорее проглотил, скребя языком о зубы. — Ну и дрянь, — я снова пригубил бутылку и обнаружил, что содержимого осталось сравнительно немного. Я вернулся к прежнему вопросу. Немного покрутив револьвер рядом с головой, я решительно закивал сам себе: — Что я, шлюха какая, чтобы в рот себе ствол совать. Нет, в висок. Вот и я добрался до заветной финишной черты. Много было хорошего и ещё больше плохого, но сейчас — откинувшись на спинку стула с пистолетом правой руке и сигарой в левой, — я вспоминал лишь лица людей, которые хоть немного скрасили мой жизненный путь. Лиц было много, но на общем фоне неясной дымкой плавало лицо моей Салли, которую я так и не смог пережить. Опустошив залпом бутылку и с размаху метнув её в дверь, я сделал последнюю затяжку сигары и пирамидкой опустил бычок прямо в центр пепельницы. Теперь я остался один на один с пистолетом, который через мгновение плотно прильнул к правому виску. Хотя нет, нас тут было трое. Как я мог забыть о той, кто сопровождал меня на всех заказах, кто был моим прямым последователем и, фактически, напарником. И это была Смерть. Я бы хотел увидеть её сейчас перед столом, оперевшуюся на косу и словно ожидающую меня, как заботливая мама у кассы магазина. Посмотреть в её пустые чёрные глазницы и тем самым убедиться, что я в надёжных руках. — Вот уж не думали мы, что всё случится тут, — сказал я в пустоту с какой-то самоиронией, покрутив дулом у виска. — Но я ни о чём не жалею, ведь ты со мной. Гробовая тишина была мне ответом. Я заметно нервничал, да к тому же начало проявляться последствие принятой коробочки таблеток, так как на меня вдруг накатила слабость и я чуть не уронил руку с пистолетом. Я думал сказать что-нибудь, как это обычно делают герои в фильмах перед убийством или самоубийством, но ничего путного в голову не приходило. А что приходило, было очень банально, вроде: «Я иду к тебе Салли» или даже «I’ll be back». Я чувствовал под прижатым дулом бешено пульсирующий висок, словно пытающийся оттащить голову от траектории выстрела. Инстинкт самосохранения, что поделать. Последние вздохи. Всё тело сковала дрожь и вялая судорога. Надо было решаться — на этот раз всё не могло кончиться криками бессилия и тупой долбёжкой по столу кулаками. Я вдруг вдохнул так глубоко, что глаза широко раскрылись и полностью охватили взором мой забытый всеми богами, но такой родной офис. Это должно было произойти быстро, чего мне терять. Виниловая пластинка зашипела и остановилась. Неохотно заскрипел курок, отодвигаемый назад медленно нажимаемым спусковым крючком. — Ладно, покончим с этим. Забирай меня, — заплетающимся языком сказал я и с безумной улыбкой что было силы в указательном пальце нажал на крючок. — Пошло всё на!.. За поцарапанной дверью из красного дуба раздался выстрел.