Просто вместе

      Майлз отвечает на улыбку ласковым сонным прищуром. Хочется спать, хочется тискать Алекса, целовать обветренные губы легко и почти вскользь. Тернер мурлычет еле слышно свою неповторимую «Suck It And See», покручивает кольцо на мизинце – Майлз не может сдержать смех.       Не может вообще ни в какую - его распирает, прорывает насквозь. Оставляет растерзанным, открытым.       Он сейчас весь – смущенная улыбка, потому что Алекс в запале шепчет ему на ухо слова одной из своих чудных песен, обхватив позолоченную солнцем майлзову шею обеими ладонями. Какую именно – не понять: мешает слова со смехом, шумным дыханием и ласковой чепухой, разбавляет неоднократным «Ма…». Кейн слышит в этом никуда не девшийся шеффилдский акцент; слышит одно большое и долгое (на всю жизнь, стоит надеяться) «Я люблю тебя»; шорох взлетевшей бумаги; тихий звон, с которым гитара небрежно откладывается куда попало, когда Майлз мешает Алексу работать; слышит тягучий, сладкий, как патока, стон в волосы над ухом.       Алекс тогда – почти полностью ушедший в свои странные тексты, кривые, в спешке набросанные строки, в музыку, в кружки кофе, обрамляющие журнальный столик, постоянно множимые заботливым Майлзом.       Цветущий жаркий румянец на так быстро загоревших, тут, в ЛА, скулах, новый дом, бассейн, отдающий режущей глаз голубизной и прохладой, высоченные пальмы и неизменная улыбка в поцелуй каждый раз, когда Майлзу надоедало быть безмолвным наблюдателем тернеровского закапывания в ворохи листов, и он решительно поднимался, подходя, оглаживая узкое лицо одной рукой, второй проводя по – таким коротким теперь, Боже – волосам.       Алекс сейчас, с развалившейся, все еще непривычной глазу прической, смешными ушами, отпечатавшимся на небритой щеке следом от подушки, с невероятно серьезным видом строит планы на выпавший им уик-энд. Совместный. Майлз массирует ему плечи, посмеиваясь, и молчит.       Он рад быть здесь и сейчас. Он рад быть в туре, несмотря на поначалу казавшуюся невыносимой разлуку. Рад, как ребенок, альбому «Мартышек» и своему. Слишком долго он собирал свою «Ловушку» из двенадцати песен, над большинством из которых, конечно же, работали вместе. Так же, как и раньше. Глаза в глаза, телепатия… необъяснимое.       Кейн отпускает слишком много шуточек названию альбома, но когда Ал горячо выдыхает ему в губы один из придуманных Майлзом вариантов «Отсоси, если сможешь», самому главному шутнику - вовсе не до смеха, с его-то будто вмиг украденным дыханием и прикушенной до боли губой.       Тернер ощутимо щипает его за бок, еще чуть-чуть и не в шутку обижаясь на потерявшегося во времени и пространстве Майлза. Ворчит, но улыбается, приобнимая одной рукой.       Солнечные лучи совершенно сходят с ума, потому что вся комната залита светом. В Лос-Анджелесе еще теплее, чем, кажется, в адовом котле. К обеду оба сползают в бассейн, разнеженные жарой и – совсем немного – вином.       Игривое настроение подтачивает Майлза изнутри, ютится в приподнятых уголках губ, поэтому ему в голову не приходит ничего лучше, чем попросить Алекса станцевать. Тот, смешной, в одних шортах, мешающий один из очередных своих убийственных коктейлей, разумеется, отказывается, нахмурив брови.       Кейн дразнит его, ведет ладонью по голой груди, все еще немного влажной. Горячей. Шепчет, сам не понимая, что, в шутку требует приват, из желания подразнить или нет… потому что если Тернер решится на приват, то умрет ли Майлз от смеха или же от возбуждения – кто знает.       Когда он выходит – всполох, чертово пламя, нелепая яркая рубашка, томная усмешка – Кейн хлопает глазами и присаживается, потому что стоя не выдержит этого. Алекс покачивает бедрами, гордо взмахивает заново нагеленной головой и начинает петь в расческу.       Майлз, кажется, мысленно просит прощения у Элвиса, чувствуя, что – Боже мой, Тернер облизывается, ухмыляется влажными губами - вряд ли этот новоявленный стриптизер успеет дотанцевать.