Одной крови

Макс бездумно смотрит на то, как сильные руки Стернвуда сжимают руль. Кажется, тот совсем не нервничает, хотя на хвосте у них вся лондонская полиция, не меньше. Сам Левински с трудом остается в сознании — наверное, побочный эффект обезболивающего, или что там Стернвуд вколол ему без особой нежности. Теперь Макс не чувствует не только простреленный бок или совсем предавшую его травмированную ногу, но и все остальное тело. Так даже лучше, да и думать совсем не хочется. — Эй, не отключайся, — хрипловато зовет Стернвуд, будто давно ни с кем не разговаривал. Макс растягивает губы в улыбке, ему кажется, широкой и издевательской, но в зеркале он ловит отражение бледного лица с перекошенным ртом. Макс недовольно хмурится, а потом закрывает глаза. Стернвуд ведет машину на огромной скорости, но плавно, талантливо, и Макс чувствует, как уплывает сознание. Происходящее кажется сном, дурацким и нереалистичным. Ведь в реальности Джейкоб Стернвуд не мог организовать его побег, ведь так? Кто-то трясет его за плечо. — Левински, твою мать, я велел тебе не отключаться, — в голосе пробивается что-то, похожее на рычание, Макс ловит взгляд темных, внимательных глаз и огрызается: — Смотри на дорогу, Стернвуд. И, словно назло, все-таки вырубается. * Макс приходит в себя толчками, чувствуя жажду, тошноту и желание отлить одновременно. Он открывает глаза и тут же жмурится, тусклый свет заставляет их слезиться, а голову прошивает болью. Это первое яркое ощущение, которое словно прорывает плотину, и Макс, не сдержавшись, матерится, потому что нога ноет не привычно, на грани осознания, а как-то остро, сильно. И левый бок... — Ты проснулся? Нужно сделать перевязку и убираться отсюда. Макс садится на постели и в упор смотрит на Стернвуда. Тот стоит в дверях ванной — Макс выхватывает взглядом краешек унитаза, раковину и тусклое зеркало над ней — и вытирает руки потасканным на вид полотенцем. Левински осматривается по сторонам и делает вывод, что они в каком-то дешевом придорожном мотеле. Здесь пахнет пылью, сыростью и хлоркой. Он совершенно не помнит, как здесь оказался, видимо, его дотащил сюда из машины Стернвуд. Макс хмурится. Теперь, когда ничто не затуманивает ему мозги, он оглядывается назад и понимает, в какой заднице находится. Вообще-то, они оба, но к Стернвуду он не испытывает никакой жалости. В конце концов, никто его ни о чем не просил. Макс бы никогда до такого не опустился. — Узнаю этот взгляд, — бросает Джейкоб и делает шаг, еще один, а потом неожиданно и как-то очень естественно опускается на колени рядом с продавленной кроватью. Макс усилием воли заставляет себя не дернуться. — Много думаешь, Левински. Покажи мне свой бок. Пуля задела по касательной, я смог остановить кровь, но повязку, пожалуй, пора сменить. Макс не шевелится, и протянутая рука Стернвуда повисает в воздухе. — Скажи мне: какого хрена? — ярость сочится из Левински, вытекает изо рта с каждым словом, окутывает их, словно облако. — Какого хрена ты вообще творишь? Стернвуд холодно и как-то хищно улыбается: — Я знал, что не услышу "спасибо", — и по-хозяйски начинает разматывать бинты. Макс дергается, но чужие руки держат крепко, а силы внезапно подводят, и приходится смириться, стиснуть зубы, переждать, пока Джейкоб Стернвуд деловито и быстро сменит ему повязку. Когда тот отшвыривает куда-то в сторону окровавленные бинты, но не отстраняется, Макс смотрит ему прямо в глаза: — Ты практически похитил меня, ввязался в перестрелку, куда-то везешь. Что тебе нужно, Стернвуд? Тот неожиданно улыбается. — Поверишь, если я скажу, что хотел восстановить справедливость? Макс смотрит на него какое-то время с искренним недоумением, потом громко, немного нервно хохочет: — Да, отличная шутка, просто умереть можно. А теперь серьезно: что ты собираешься делать? Нас поймают, и я буду все отрицать, я скажу, что ты, псих гребаный, меня похитил, и... Стернвуд зажимает ему рот ладонью, и Макс от наглости теряет дар речи. Серьезные карие глаза так близко, что можно, если постараться, увидеть в них свое отражение. — Левински, как ты думаешь, почему ты так и не смог меня поймать? — Макс негодующе дергается, но Стернвуд все еще не убрал свою ладонь. — Я умею продумывать операции. У тебя есть пятнадцать минут, потом мы едем дальше. Я вывезу тебя из страны, а дальше делай, что хочешь. Макс не знает, почему подчиняется. Но ровно через пятнадцать минут он садится на переднее сидение уже совершенно другой машины. Может быть, дело в том, что он вспоминает тюрьму, а до нее — бесконечные допросы и мертвые, равнодушные глаза бывших коллег, искренне поверивших, что он убил Сару, он убил всех. Может быть, дело в том, что в Стернвуде куда больше усталости, чем агрессии. Может быть, Макс уже понимает, что они похожи куда больше, чем ему бы хотелось признать. — Пристегнись, — велит Джейкоб, и у Макса нет причин спорить с ним. * Макс понятия не имеет, куда они едут, но, очевидно, у Стернвуда есть план. Макс не задает вопросов, потому что уверен, что тот все равно не ответит, зато есть шанс, что они поругаются, и кто-то попытается набить другому морду. Макс, по крайней мере, отмечает в себе такое желание. Он просто молчит и сверлит взглядом висок Стернвуда, думая на бесконечном репите: ты сломал мне жизнь, сперва практически отняв ногу, потом чувство собственного достоинства, а затем и свободу. Почему ты не забрал сразу жизнь тогда, когда мог? Макс вспоминает, что Стернвуд уже ответил ему, вот только ответ кажется искусственным, каким-то надуманным. Он, на самом деле, не объясняет совершенно ничего. Когда они вновь останавливаются на ночлег в дрянной комнатке очередного мотеля, Макс пьет такой же дрянной джин прямо из бутылки и спрашивает, все-таки спрашивает во второй раз: — Так почему ты не убил меня тогда? Я хочу правду, Стернвуд, не еби мне мозги. — А почему _ты_ отпустил меня? — спустя какую-то совершенно выматывающую вечность тихо спрашивает Джейкоб в ответ. — Не отвечай вопросом на вопрос! — Ответить на этот можешь только ты сам. И Макс пытается, вслушивается в себя, понимая, что чертов Стернвуд прав. Как можно убить кого-то, кто так на тебя похож? Кто идет до конца, не поступившись принципами, чья кровь так же кипит от азарта, от лихорадки преследования ускользающей цели. Они были по разные стороны закона, но общего в них было куда больше, чем у Макса со всеми его коллегами. А сейчас последняя черта стерлась, и оба рухнули в бездну, даже не пытаясь замедлить падение. Макс прикрывает глаза. — Я не считаю себя обязанным тебе за это... вызволение, — почти выплевывает он. Осознание невысказанными словами жжется на языке, под кожей, заставляя нервно поводить плечами и избегать чужой взгляд. — Ты ничего мне не должен, — легко соглашается Стернвуд. — Но я буду рад, если ты останешься. Что, хочет переспросить Макс, что ты вообще несешь. Не успевает: Стернвуд кладет тяжелую ладонь ему на плечо, вынуждая поднять взгляд, прикипеть им к бесстрастному совершенно лицу. — Мы хорошая команда, Левински. И нам обоим некуда пойти. — Я не хочу чувствовать себя бездомным псом, который жаждет прибиться хоть к какой-то стае, — Макс хочет стряхнуть руку, она жжет, словно раскаленное железо. — Не нужно, ведь всегда можно создать свою, — очень медленно и вдумчиво произносит Стернвуд. Повисает молчание, а потом Макс с усилием спрашивает: — Куда мы направляемся? — Для начала в Исландию. Слишком очевидно, чтобы нас там искали. А потом я подумывал выбрать что-то потеплее, как думаешь? — Думаю, что ты больной ублюдок, Стернвуд, если думаешь, что я на это соглашусь. Макс знает, что врет. Они оба это знают. Джин горчит на языке, смутные сожаления горчат глубоко внутри, но сильные горячие пальцы, сжимающие его плечо, почему-то придают уверенности.